Редактор: Юрий Серебрянский
(фрагмент новеллы)
1Улицу от поля и края соснового леса отделяла теплотрасса и железная дорога. По ней проходили поезда на юг – двигаясь в сторону вышки, которую местная детвора прозвала стальной башней. Возвращающиеся с речки, огорода или лесной остановки местные внимательно смотрели на окна проносящихся вагонов, откуда выглядывали бледные лица людей, чаще всего из столицы, замученные каждодневной работой, мечтающие о загаре и морской воде хотя бы раз в году. Посельчане им не завидовали и не сочувствовали, они постоянно видели ускользающие микрожизни пассажиров и воспринимали их как само собой разумеющееся. Местный пейзаж прочно сросся с регулярно проносящимися пассажирскими составами, что казались для всех некой голограммой, которая строго по графику является из другого измерения и, бесследно исчезая за лесным поворотом, возвращается обратно.
Он, измотанный неурядицами в личной жизни, первым нарушил дистанцию пространств, ему тогда было тридцать шесть, подобрал камень в траве и швырнул в стекло проходящего вагона. Сам не понял, что нашло. Сдали нервы. И без того трясло весь день. Бросок получился сильный, хлесткая рука, когда-то освоившая уроки бокса, не подвела. Симпатичная женщина отскочила от окна, взвизгнула. Толкнула локтем граненник в медном подстаканнике, он опрокинулся, чай пролился, обжег спящего соседа в белой майке; парень от резкой боли вскочил с полки и заорал матом. Человек у путей его не услышал, так как пострадавший вагон ускользнул вдаль. Нарушитель остался доволен. Ему не стало легче, но боль сделалось другой – какой-то более понятной.
После этого у ребятни на улице появилась веселая забава – обкидывать камнями или гранитным щебнем проходящие поезда. От того, что всегда приходилось быть начеку, чтобы не попасться железнодорожнику или кому-нибудь из взрослых, в жилах у детей играла кровь, чувство адреналина повышало азарт. Им стало ясно, а после них – всем остальным, что столько лет явление, казавшееся голограммой, и не голограмма вовсе, а самая настоящая реальность. Иллюзия границ стерлась, и местная поселковая атмосфера залилась в разбитые окна вагонов, а оттуда начали вылетать в ответ бутылки и пивные баночки, оставаясь лежать в траве вдоль рельс проезжей обидой – напоминанием о сиюминутном гневе. Но долго не задерживались, малолетние коллекционеры их охотно собирали и тащили домой.
Он вернулся под вечер в свой осиротевший дом, который находился возле переулка. Включил телевизор, там шли новости. Ведущая, нагнетая страсти, рассказывала о последствиях несчастного случая, что произошел на полигоне в Белом море при испытании жидкостей реактивно-двигательной установки.
Он, присев на кресло, печально смотрел в экран. Может быть, месяц назад его и взволновала бы эта новость, как-никак, там далеко на учениях погиб Юрик – будучи уже капитаном третьего ранга, его односельчанин. С ним когда-то учились в одном классе. Был круглый троечник, задиристый, но в целом надежный, каждый летний день до девятого класса с ним на рыбалку ездили.
По стране уже Юрия объявили героем, но в поселке как-то скептически к этому относились. Герой? За что? За то, что просто погиб? Памятник еще ему теперь поставьте. Сказывалось то, что его знали многие лично и с героем сопоставить никак не могли, работал принцип «нет пророков в своем отечестве».
Ему сделалось совсем тоскливо. Он зажмурился… Последнее было услышано: «…радиационный фон остается в норме».
Развод, все подписано – жена уехала с детьми в другой город, а главное, с кем? Работником рынка, мясником, с утра рубящим тесаком привозные туши свиней и коров.
Он переместился на старенький диван с деревянными ручками, обернутыми потертой тканью, лег поудобнее, увидел в трюмо свое отражение – не старый, нормальный, атлетичный, интеллигентного вида человек без вредных привычек. Не, ну на общем застолье опрокинуть одну-другую рюмку может, но не больше. Ведущий инженер радиаторного завода – год-другой и он уже в главном штабе конструкторов. Второй год на доске почета заводоуправления. Победы заводской команды в футболе и боксе. Что не так? Он поглядел в окно – подняв пыль, по улице проехал Семилетов Ромик на своей девятке. Почему от него никто не уходит? Толстого, противно сопящего, как подсвинок, вечно бегающего налево – со всей улицей переспал, с кем мог, ни одной бабы не упускает. И дети есть, и жена красивая. Неужели все только в деньгах? Но у этого грузина и денег нет. Во всяком случае ему хотелось, чтобы так было. Вспомнил его волосатые руки, белый, запачканный кровью халат, щетину. Сделалось совсем противно. Как она могла с ним целоваться? Он закрыл глаза и вспомнил ее слова:
-Ты хороший, ты очень хороший… – говорила она, поправляя рыжую прядь волос, хотела что-то сказать еще, не получилось, поэтому повторяла снова. – Хороший, хороший. Просто так будет всем лучше.
Он понимал – лучше будет ей, ему не будет. С нарастающей болью созерцал свою рыжую жену, давно друзья шутили – рыжие всегда гуляют, он не обижался, даже не придавал подколкам значения. Ему думалось, что старшая дочь вся в нее, те же ужимки – хочет что-то попросить, сразу не говорит, хитрит, все намекает и намекает.
«Хороший, хороший», - звучало в ушах все звонче и звонче. Он понимал же четко одно - хорошие созданы, чтобы их унижали. За окном вечерело, в форточку ветер заносил аромат соседского навоза. Захотелось напиться вусмерть. Хороший? Что может быть омерзительнее. Хороших бросают, на них ездят, ими пользуются – они за все отвечают. Вспомнил про очкастых коллег по работе, что случись ошибка в чертеже, никто не решается взять на себя недочет. Лишь бы на другого свалить, в стороне остаться. А он, произойди что, честно признается, пообещает все исправить и… И так все выходные исправляет. Может, она ушла от того, что вечно пропадал на работе? Она все с детьми и одна. И туда… И сюда… Так и появился этот грузин с городского рынка.
-Чем он лучше меня? – надрывался он, не понимая происходящее.
А она отвечала, и рыжая прядь красиво закрывала то один, то другой глаз.
-Нет, ты гораздо лучше. Я тебя не заслужила даже. Мне с тобой повезло. Ты очень хороший. Хороший, хороший. Просто так вышло, я не могу больше. С детьми ты можешь каждые выходные видеться, я только рада буду, и он… - она оборвала судорожную речь, так и не договорив.
Улица становилась сумрачнее, комары жужжали все назойливее, водка пилась медленно – поначалу тяжело, морщило лицо, обнажая преждевременные морщины. Он пил под виноградником на крыльце – выставил табуретку, накрыл ДСП – получился столик. Свежие огурцы нашлись в огороде, компота из красной смородины оставалось много – жена в прошлый год назакрывала с запасом.
Фасад еще пах свежей краской, дом после ремонта был одним из лучших на улице. Особенно сварливые жены ставили его в пример своим мужьям, мол, гляньте, как там у него – и покрашено все, и забор ровный, грядки с капустой аккуратные. Когда по делам заходили во двор попросить на время какой-нибудь инструмент, трудно было не полюбоваться сараем - ровненький, прибранный, пахнувший свежим деревом, все по своим местам. А с торца - аккуратная поленница, все дрова одинакового размера, словно с одного конвейера.
После пятой он решил, что точно - в эти выходные тут же навещу дочерей. Как они вообще уживутся с этим мудаком чернявым? Он все уже нафантазировал наперед: как этот мясник будет стараться наладить отношения с чужими детьми, задаривать подарками, покупать каждый день шоколадки, нелепо шутить. Неужели они могут на все это повестись? Они не дуры же… Но мать же их повелась. Лживый грузин, весь манерный и неестественный. Конечно, сначала будет романтика. А потом? Кто он вообще? Приезжий с гор работник рынка. Мясник, одним словом!
Алкоголь пьянил, не расслаблял тело, но дурманил голову. Груз с души медленно сползал во внутреннюю бездну.
-Привет, Витек, - крикнула баб Маша – томная, сутулая, полная, в размалеванном платке, проходившая с тележкой-сумкой по улице. Она облокотилась на калитку.
-Нормально дела, - ответил Витька, понимая, что язык его не сильно уже слушается.
-Уехала все-таки… - баб Маша тяжело вздохнула, конечно, она обо всем знала, как, впрочем, и весь поселок. Подобные новости расходились быстро, обрастали сплетнями и слухами, превращаясь в очередной уездный миф, обсуждаемый бабками, женщинами, а то и мужиками, на пятаке или у магазина, или на очередной пьянке.
-Да, - неожиданно вырвалось у него, он сам даже не ожидал.
-Ну, ты давай, не дури главное, - баб Маша указала на открытую бутылку. – А то сам помнишь, скольких это х**ня уже под косу отправила. Вон, Миха, какой мужик был, а Андреич, Митька…
Баб Маша начала перечисление всех ушедших по синей лавочке – кто утонул, кто замерз на снегу, кто провалился в колодец у депо, а кто просто… Вовремя не похмелился…
-В общем давай, Вить, говорю, не дури. Беда-то и не беда. Молодой еще, все впереди. Еще этих баб будет. Да что я тебе рассказываю? Сам все понимаешь. Ты мужик хороший.
Дальше он ничего не разобрал, словно и не про него говорили. «Хороший», - ухмыльнулся он, ага-ага. Представил, что в понедельник ему выходить на работу, слышать подбадривающие слова товарищей. Сделалось еще тошнее.
И все терпимо, только не говорите это… «Хороший-хороший».
Баб Маша ушла, укатив за собой тележку-сумку.
-Хороший, - Виктор налил себе рюмку.
На улице зажглись на промасленных столбах фонари. У соседей заиграла музыка, включили радио – пятница, после работы к Семеновне съехались дети, внуки, в общем, как и обычно. Девушка пела – задавался вопрос «Но почему?».
Эту песню он уже слушал. «Но почему?» - с эмоциональным напевом продолжала задавать вопрос певица.
-По*ую! – грубо и вслух ответил он, подивясь своей грубости, вырвавшейся изнутри.
Бабки с улицы вышли к сваленным доскам у посадок на бревно. Подойдя к калитке, Виктор их заметил. Представил, что баб Маша рассказала им, что ушла точно. Сейчас сидят и обсуждают. Алкоголь в голове придал гнева. Неожиданно злость, которая зародилась в его голове, доставила Виктору удовольствие. Он отворил калитку, продвинулся к дороге, встал под сливу и с огромным удовольствием начал мощной струей поливать тонкое деревцо.
Вот, смотрите соседи, бабки на пятаке и все, кто пожелает: это я, Виктор, золотой медалист, спортсмен, инженер, человек с доски почета заводоуправления! Один из лучших выпускников школы – гордость отца и, наверно, матери. Победитель региональных олимпиад по математике, бронзовый призер области по боксу среди юниоров в полусреднем весе. В жизни же он никогда не дрался, все конфликты избегал – терпеть их не мог – хоть при этом правым боковым мог вырубить многих с легкостью. Тренер еще в детстве заложил в него эту «коронку» через пот, слезы и изнурительные упражнения, как говорится, через «не могу». А дальше - ответственный студент технического университета, перспективный, гордость преподавателей. Человек с будущим. Во всяком случае так утверждали люди страны, которой недавно не стало. Виктор заслужил право поссать на сливу, которую сам когда-то сажал. Ведь все детство он видел только тетрадки, учебники, потные раздевалки спорткомплекса «Динамо», когда его сверстники развлекались, как могли – как и должны были, полностью соответствуя своему возрасту. Речка, велосипеды, мотоциклы, гитара, алкоголь, девчонки, вылазки на природу. Виктор заметил, что на него косятся бабки с бревна. Он ощерился. Гнев перебил обиду.
-Хороший я, вот, смотрите, - какой-то незнакомый голос повторял внутри.
Дальше следовала армия – Виктор сам пришел в военкомат, его взяли. Служил в Красноярском крае в далеком гарнизоне, что охранял секретный объект в городе, необозначенном на карте. И там висел на доске почета как один из лучших сержантов военной части. Отец гордился, когда от командира полка получил благодарственное письмо за сына. Виктор служил хорошо, дедовщина особо его не коснулась, было пару моментов, но далеко дело не пошло, дембеля, черпаки быстро от него отстали – из-за своей правильности и выветренности в каждых мелочах он быстро стал всем неинтересным. Шеврон идеально пришит, петлички и сапоги сияют. Пошутишь просто, не отреагирует совсем, ни внутренне, ни внешне. Был, правда, по первому полугоду службы один сержант, придирался к пустякам, притом сам их и совершал - дернет за покрывало кровати, подзовет: гляди, не так заправил кровать, кантика нет, полоски неровны. Или шомпол у автомата сворует – и потом искать заставляет – не найдешь, все по тревоге начинают поиски. А потом, доведя молодого до паники, шомпол возвращал с улыбкой, долго читал нотации. Он докапывался к Виктору, но со стороны это настолько выглядело нелепо и как-то прямо глупо, что старослужащие сами сделали сержанту замечание, мол, он дебил – к херне цепляется, а пацан нормально делает, да и не залупается, шарит. А после Виктор начал выступать на соревнованиях за часть и все сделалось совсем просто – точнее, так, как он привык жить и на гражданке – днем возится с бумагами в штабе, с расписанием помогает замполиту, напрягает ум, а вечерами тренируется.
Виктор закончил, поправил штаны. Ухмыльнулся вечеру.
-Вот какой я хороший! – прокричало внутри него. Виктор услышал не свойственный себе голос. Раньше он такого не слышал.
А после началась институтская жизнь, везде надо успеть, еще и помочь одногруппникам. Одного по практике проконсультировать. Другому по начертательной геометрии поправить чертежи. Да и вообще - знакомым с факультета по сопромату надо подсказать. Так он и познакомился со своей будущей женой. Она училась из рук вон плохо, но была милая, рыжая, в болоньевой куртке, несмотря на декабрьский мороз. В дурацкой шапочке, походившей больше на мужскую. С возрастом рыжая студентка приобрела уверенность, начали появляться поклонники. Виктор проводил с ней много времени, он уже к тому моменту закончил институт, а она после академа продолжала учиться. Только потом узнал, что вынужденные каникулы его жена брала не просто так – связано было с какими-то любовными отношениями, дошел слух, что она делала даже аборт. Виктор не верил, активно помогал ей по госэкзамену в свободное от работы время, чертил схемы сборочных единиц деталей заводских радиаторов. Она благодарила, игриво целовала в щечку. Позже забеременела, Виктор и сам не понял, как вышло. Будущая жена была у него первой, и от волнения он мало что помнил. Так он поженился и у него родилась Иринка. Наташка уже чуть позже. И они зажили семьей. И отмечали Новый год и майские, правда, зарплату на заводе задерживали, но еще терпимо – не как в других задерживали городах. Существовать было можно. Даже задуматься в скором времени о машине. Конечно не новой, но все же.
Виктор зашел в комнату дочек, включил свет, осмотрелся. Остро почувствовал пустоту. Всегда висели, валялись их вещи и игрушки, а тут ничего не оказалось. Скупые на вид кровати были строго заправлены, ни единого отпечатка, что на них кто-то сидел. Да на них никто и не сидел. И не мог… На тумбочке Виктор нашел иконку - единственное, что осталось от прежней жизни. Всмотрелся пьяными глазами в святой лик. Вернул иконку на место. Вспомнил, что это Николай Угодник. Его папа принес из церкви, когда гостил. После Виктор перекрестился, три раза – так его учила бабушка в далеком детстве, зашел в зал и завалился в одежде на широкий диван, закрыл глаза.
Издалека продолжало играть радио, по улице проехали пара мотоциклов, озарив темноту. Виктор хоть и был с закрытыми глазами, их свет отлично видел. Привычные вечерние звуки поселка рисовали в его голове четкую картину.
На переулке, прежде чем разойтись, остановились покурить два мужика, видимо вместе шли с автобусной остановки. Они обсуждали предстоящее дерби Спартака и ЦСКА. Потом перешли к политике, а точнее Ельцину и Лебедю.
Виктор обостренным слухом улавливал каждое слово.
-Про Солдата слышал? Там еще, кажется, ему срок накрутили.
-Ну, и слава Богу, - отозвался второй. – Без него поселок хоть нормально поживет, а что там в Крестах с ним случись, никто плакать не будет.
Мужики покашляли, попрощались и разошлись.
А Виктор ворочался и все не мог уснуть. Вспомнил, как в каком-то фильме под Новый год видел, что если мучает бессонница, то надо представить вереницу овец, которая идет куда-то вдаль по белым облачкам. И чтобы успокоиться – их надо считать. Герой проделавший такое засыпал незаметно, а следующем кадром было уже утро.
Виктор представил вереницу пушистых мультяшных овец, она проходит вдоль его улицы. На переулке не меняет направления, движется до конца, у леса задает маршрут к посту совета, к центру, но не добирается до него, так как раньше заворачивает направо - в сторону старенькой церкви, и исчезает за воротами, ведущими во двор поселковой святыни. Раз-два-три. Проговаривал он про себя. Доходил до тысячи, сбивался. Потом складывал насчитанные группы овец, упражняясь в математике.
После болезненного выходного Виктора на работе немного посочувствовали, но обратили внимание на помятый вид: всегда был строгий пробор, зачесанный на правую сторону, а тут черт пойми что – волосы в разные стороны. Работал всю неделю он плохо, крутя в пальцах острозаточенный карандаш, пялился в очередной чертеж и ничего не предпринимал. А вот коллеги предприняли, доложили начальству. Особенно докладывал Петр Васильевич, седовласый мужчина серьезных лет, он давно метил в конструкторы, но точно понимал, что вперед Виктора ему туда не попасть. А скорее всего не попасть никогда – возраст, хронический гастрит, отсюда и непредвиденные больничные. Да и по сообразительности до Виктора было не достать, несмотря на опыт, исчисляющийся десятками лет.
На удивление, после одного из рабочих дней Петр Васильевич предложил Виктору малость расслабиться, зашли в закусочную у проходных и пили водку граненниками, закусывали чебуреками. Воняло прогорклым маслом. Шум политически-спортивных обсуждений последних новостей навевал скучными буднями.
Опытный Петр наливал себе поменьше, Виктору побольше. Пятница для него была убита. Наутро борясь с тошнотой перед зеркалом, он начинал догадываться, что, оказывается, может пить без тормозов. Представил, как шокировав всю улицу, в расстегнутой рубашке он плетется к своему дому, улыбнулся – вот он я какой, получайте меня хорошего такого. Это не деревья сажать по выходным. Не чинить крыльцо баб Насти. Это куда лучше! Быть настоящим!
Пожалел, что не затянул какую-нибудь громкую песню, что будит уже убаюканных в домах малышей. Ничего, решил, что в следующий раз обязательно споет.
Карьера Виктора пошла под откос. Сказывалась апатия к работе. Все делал спустя рукава, рефлекторно, не задумываясь. Конечно, сказывались и пьянки. И сказывалось что-то еще, но из окружающих не понимал никто что именно.
Петр Васильевич умышленно баламутил Виктора на очередные сто грамм. Сам же употреблял по минимуму. Ему уже грезился кабинет на четвертом этаже здания управления – чистенький, с новым оборудованием, с видом на производство, с наивысшим начальством по соседству.
Как бы ни сочувствовали Виктору, но с ним надо было что-то делать. Пробовали поговорить, он кивал, соглашался, но все равно поступал по-своему.
Выговор за выговором, не уволили, нашли лазейку, сократили до рабочего. Там употреблять можно было даже во время работы. Цех загнивал, недавний развал страны давил производство. Начали еще больше задерживать зарплату. Был уже август, яблоки покраснели и налились соком.
Решив завязать с алкоголем, Виктор по совету отца обратился к вере: зачем-то купил в ветхой церкви поселка иконку. Сильно верующим он не был, но из-за случившегося семейного раскола начал верить в чудо, хотя бы стараться. Даже начал учить Отче Наш. Новую иконку поставил рядом с другой, а после отвел для них специальное в углу место на полке, чтобы хоть как-то оживить комнату.
Перекрестился несколько раз. Кровати дочек раздражали – наводили ощущение пустоты, пришлось их разобрать и вытащить в сарай.
Уже к осени завод сократил половину состава – в основном стариков и законченных тунеядцев, Виктору повезло, миновало. Но перспектив хороших не намечалось. Петру Васильевичу не повезло больше всех, только его перевели в отдел конструкторов, как, не прошло и полгода, попал под это сокращение. Только задним умом он догадался, что для этого его и брали на свободную вакансию, чтобы сохранить кого потолковее и убрать в нужный момент наименее нужного.
Виктор встретил Петра Васильевича у проходных, он плелся пузатенький и в серой ветровке, и с каждым шагом, отдаляясь от завода, у него иссякала жизнь. Походка становилась шаткой – земля уходила из-под ног.
-Петр Васильевич, Петр Васильевич, - догнал его Виктор.
Ответа не получил.
-Как дела, Васильич?
Васильич – так звали его все, Виктор же до этого никогда, только по имени-отчеству.
-Все, - остановился сокращенный, его лицо было бледное, как у покойника. Седые брови застыли от изумления в тот момент, когда их хозяин услышал печальную новость. Казалось, что такими они останутся уже навсегда.
-Да ладно, - Виктор толкнул Петра Васильевича, - Пошли выпьем, давай, ничего тут такого не случилось. Зато теперь на рыбалку хоть каждый день можешь ходить.
И они выпили. Закусочную заполняла незамысловатая музыка и гомон мужиков, вышедших только что со смены. Гремели стаканы, лилась водка, а располневшая официантка с красивым именем Любовь, обслуживая работяг, которые делали ей различные комплименты, кокетливо улыбалась. После каждого ласкового слова хорошела на глазах.
Когда градус достиг накала, а слова в льющихся песнях стали совсем неразличимы, Виктор начал:
-А что ты хотел? – за стеклом шли люди к остановке, солнце уходило за сквер. – Ты старый, пойми ты уже, сейчас старые не нужны. Не дергайся. Куда ты жалобы писать собрался? В профсоюз? Пиши, давай, там Семен Николаевич – он сам сидит, как бы не убрали, – Виктор хотел остановиться, понимая, что закапывает человека живьем, но вспомнил его выходки карьериста – сказать «стоп» себе не смог. – Все, закончилась твоя работа. С внуками нянчайся… В зоопарк их води, лимонад покупай, - он специально заговорил про семью, точно зная, что у Петра Васильевича ее нет – он одинок, жена умерла, ребенок после армии уехал в Норильск работать, присылал раз в год открытку на день рождения и все.
Виктор говорил, ловя себя на мысли, что он уже не тот интеллигентный инженер с чувством такта, а работяга и выражается, как нормальный человек грубого труда, легко, всегда подбадривающе, все упрощая, непринужденно, только с одним исключением – с чувством глубокой подлости внутри, что в целом простым труженикам было совсем не свойственно.
Подошли парни из цеха. Виктор сменил тему. Разговор повернул в другое русло. Петр Васильевич молчал и не пил, откушенный бутерброд с хвостом сельди продолжал лежать на тарелке, и он смотрел на него и не думал уже ни о чем. В голове его была такая же пустота, как в комнате дочек у Виктора дома.
Только в понедельник узнали, что Петр Васильевич повесился. Его нашли у себя в гараже, где сильно пахло краской. До осени он планировал придать ему новый цвет. Доремонтировать свою «копейку».
Пришлось ломать дверь. Петр зачем-то закрылся изнутри. В жестянку была насыпана заварка, заливший электроплитку чайник вонял гарью.
Виктор стоял у ветхой церкви среди сосен и откладывал звонок дочке и жене. И так плохо, не хотел делать себе еще хуже. На хорошие новости с того конца провода он не рассчитывал. Зашел внутрь, купил пару свечек, молитвенник в лавке, вернулся домой и не мог уснуть. Решил по наставлению батюшки зажечь у икон одну из купленных свечек. Танцующий огонь красиво освещал иконки и переплет молитвенника. Но церковная свечка тут же прогорела, тогда он нашел обычную, поставил ее на позолоченный поднос, чтобы туда стекал воск, и поднес спичку к фитилю. Пламя ярко озарило лики икон. Сначала моргало на сквозняки, но потом сделалось спокойным и высоким.
В дверь постучала баб Маша, узнала, как дела. Виктор отделался стандартными ответами. Вышел на улицу, накинув олимпийку с сиреневыми полосками, чтобы проводить сердобольную бабульку. Распрощался. Захотелось закурить.
Спросил у соседа Игоря, бывшего афганца, приезжал к Семеновне погостить часто – был мужем ее дочери. Тот сидел в установной майке и синих трико на скамейке под вишней, затягиваясь, наблюдал за шумящим тополем в посадках.
-Солдату, слышал, срок продлили, что-то еще приписали, теперь не скоро выйдет, - откликнувшись на просьбу Виктора, Игорь протянул пачку «Ту- 134».
Солдатом стали кликать Володьку за боевое прошлое. Он жил через дом от Виктора – сосед Семеновны. В свое время занимался разбоем в городе, наезжал на начинающих коммерсантов, выбивал долги. В общем, действовал по классике своего времени. Начал подтягивать некоторых с поселка, особо активных, в их числе был и Семилетов, помог ему выжить в тяжелой среде обитания постсоветского развала. Старшее поколение Володьку уважало, а может больше боялось – тут все вместе и не разобрать.
С ним с одной стороны было спокойно – он мог выручить, конечно, но за помощью обращаться к нему никто не спешил, так как понимали, что потом он обязательно попросит о той или другой услуге. И тут уже не будет возможности отказать, как ни крутись.
Но, с другой стороны, как Володю упрятали за решетку, и все поняли, что срок значительный, большинство как-то вздохнули с облегчением. Особенно женщины - не нравился им его въедливый и похотливый взгляд.
-Понятно.
Игорь подкурил спичкой Виктору. Искра от черкаша отлетела на землю.
-Вот те, - Игорек посмотрел коробок, - отсырели все-таки…. Как ты сам?
-Нормально.
-Ходят слухи… Семеновна тут все беспокоится. Что, тебя сократили?
-Не, - Виктор выдохнул дым и закашлялся. – В цех перевели.
-Ну это еще ничего, вон Леху Лапова, Сашку Донского вообще убрали, - Игорь выдохнул вверх терпкий дымок. – Оно-то я тут сам второй месяц на подсосе, то тут, то там. Ладно раньше пилорама работала, так и ее прикрыли.
Все на улице знали, как и многие в поселке, что «тут и там» - это подворовывание металла с проходящих вагонов или поиск бесхозных кабелей и прочего цветмета. А так Игорь особо нигде и не работал толком, уже лет пять как ушел из какой-то конторы. Притом по собственному желанию.
-Может, по чуть, - докурив, намекнул Игорь.
Взяли самогон у баб Насти, разбудив ее – она вышла в безразмерном халате с залипшими фиолетовыми подтеками. Повозмущалась, но продала.
Соседи уселись за теплотрассой, на плите с просвечивающимися арматуринами, как ребра на рентгене. Закуски нарвали с огорода. Недозрелые помидоры пахли росой. По рельсам со стуком ускользали на юг огоньки. На небе сияли звезды.
На проезде, где теплотрасса приподнималась квадратной дугой, веселились местные подростки.
-Давай, а то Катька ждать будет, я сказал, что помочь к тебе пошел, если что, завтра ей скажешь, хорошо? - суетился Игорек, разливая из бутылки лимонада «Тархун» мутную жижу по рюмкам, что прихватил с собой Виктор из серванта.
Виктор никуда не торопился, и спешка соседа раздражала. Пили молча и глупо, Игорек захмелел быстро – видимо, керогазить начал еще с вечера, стал травить байки про Афган.
Рассказанное напоминало сцены из американских боевиков:
-И вот темнота, тут мы сидим в ущелье, а перед нами аул – говорит наш сержант – Скворец, из Твери парень был, на три года старше меня, мол, сейчас солнце выйдет и зачищать духов будем. Ну, там мы нормально так попалили. Я у одного автомат подобрал, и… Это типа нашего хутора, эти аулы. Я сразу из одно и другого по ним. Нас в учебке учили. Да там чему только не учили. Тоже сержант был – Колька, из Тобольска, надрочил так, нам хоть с двух, хоть из трех. А они по нам, – Игорек выдержал философскую паузу. - Да, были ночки, что тут скажешь. Тут погранцы на БТРах подтянулись. Нормально так их отутюжили. А Сковрец наш потом давай погранцам предъявлять, они тоже, красавцы, конечно, на все готовенькое… Ну, так и живем, знаешь, есть такие люди, что на чужой славе, так и хотят в рай въехать.
-Понятно, - грубо перебил Виктор, после чего бывший афганец замолчал, и стало отчетливо слышно музыку молодежи:
Эй, гуляй мужик,Пропивай что есть…Доносилась из динамиков принесенного мафона. Леха, живущий на второй улице, прикатил его на своем мотике. Виктор слышал до этого «Сектор газа», но всерьез не воспринимал. А тут воспринял.
Пей за всю *ерню… Осуждающе посмотрел на соседа, готового уже поведать очередную байку.
Баб Маша как-то говорила, что у нее племянник в военкомате работает, все доложил от и до, знает она, как Игорек служил: склад вещевой охранял, дальше лагеря не выходил, ни в горах, ни в городе в боевых операциях не участвовал, колонны не сопровождал. Самое страшное, что было – это вши бельевые. Вот с ними Игорек и боролся – прапор – завскладом, заставлял проглаживать утюгом каждый шов белуги в свободное от дежурства время. Так, с утюгом, в поту и в жаре от бельевого пара, проходили суровые будни афганца, по увольнению получившего звание ефрейтора.
-И ты слышал, вообще, не понимаю, - Игорек искренне горячился. – Юрику, да, Попову, памятник собрались у поста советов ставить. Там какие-то подписи собирают, в округе наши договариваются с краеведами. А за что? Не, мужик хороший был, спору нет. Но сколько нас таких – хороших.
При слове «хороший» Виктор отвел взгляд в сторону посадок.
-Всем нам памятники непонаставишься. А что он сделал? Просто погиб при службе, и все. Понимаешь? Так это же не подвиг. Вон, в Афгане, сколько пацанов погибло… Им ничего не поставят.
Виктор молчал. Собеседника это раздражало.
-Ну, по одной, и я погнал, - Игорек привстал, собираясь пить чуть ли не на ходу.
-Ну, иди, - грубо вырвалось у Витьки, понимая, что его полупьяного ждет пустая комната и больше ничего. –Сигаретку оставь.
Игорек удалился, шелестя ночной травой.
Допил из горла мутные остатки. Понял, что прикурить нечем. Встал и поплелся по колее от грузовика к веселящимся парням и девчонкам. Видел за посадками горящие окна домов, посельчане отходили ко сну. И представил, как возвращающимся от лесной остановки со второй смены его дом кажется абсолютно безжизненным, знающий хозяина, так и перемолвится с другим, мол, что-то Витек совсем закис, хороший мужик же был.
-Есть прикурить? - пьяно и с запинками спросил Виктор у толпы.
Леха парень был хоть и дерзкий, но старших мужиков с улицы уважал. Шурша джинсой, чиркнул зажигалкой, поднес к сигарете Виктора. Тот прикурил от огня, кивком головы отблагодарил и хотел двинуть сквозь посадки к дому. И тут услышал, а может, ему показалось. Кто-то передразнивает его пьяное заикание. Женские голоса перебили музыку, хор льющегося хохота в его одурманенном мозгу преобразился в единый смех его жены.
Ему вдруг представилось, что она со своим грузином сейчас так же, как и эти, еще почти дети, смеются над ним. Весь мир над ним потешается – мир, который обманул его, внушил и воспитал быть правильным, жить по человеческим канонам, а в итоге дал понять, мол, тебя разыграли. Над тобой пошутили. Все совсем не так.
Виктор обернулся. Свет железнодорожной вышки освещал веселье. На багажнике от «Восхода» стоял двухкассетный магнитофон. Пара парней потягивали пиво из бутылок, передавали девчонкам.
-Что? – Виктор, пошатываясь, застыл на своем месте.
-Ничего, - грубо и нагло отозвался переросток Пашка, внук Яшкиной, жившей на окраине улицы.
Пашка в адидасовом костюме выпятил себя из своры. Хотел показаться перед девчонками, он это всегда любил. Мог и младших позадирать, и над сверстниками своими попотешиться. Леха попробовал его унять, но тщетно. Девчонки насторожились, ситуация им явно не понравилась.
Виктор думал, что ответить. Но неожиданно что-то проснувшееся у него внутри, заговорило за него. Голос, который еще недавно Виктор слушал внутри себя, услышали и другие.
-Ты чего щеришься, как параша…
Откуда он мог услышать такое выражение? Наверно, когда-нибудь в армии или на заводе.
-Эй, ты че? – Пашка продвинулся вперед, раздвинув плечи. На груди, как медаль, висел значок с надписью «Prodidgу»
Музыка замолкла – видимо, кончилась кассета. По улице прокатил Семилетов. Залаяли собаки.
Паша надвинулся на Виктора. И вроде бы надо уже было что-то предпринят, но он растерялся. Хорошо бы, конечно, проучить Витька за такое хамство. А с другой стороны – вроде бы и свой, вроде бы и старше. Но долго переживать Пашку не пришлось, он и сам не понял, как ночная зелень посадок содрогнулась в его глазах. Он покачнулся и повалился на тяжелую, притоптанную к старому асфальту пыль. Боковой Виктора сразил подростка. После чего победитель сплюнул сигарету. И двинулся к дому.
За ним оставалась безмолвная толпа. Ему представлялось, как он – растворяющийся в полумраке, смотрится через призму их глаз. И решил добавить масла в огонь, затянул на свой лад, абсолютно не попадая в ноты:
Эй, гуляй, мужик,Пропивай, что есть!Вспомнил о Петре Васильевиче и запел еще сильнее и омерзительнее. Из приоткрытого окна донесся детский плач.
- Вот, Витька нашего бес крутит. - Донеслось со стороны.
Миновав бабок, Виктор решил сделать песню еще громче. Вдохнул побольше воздуха и заорал что есть мочи пьяную песню.
Виктор шел к дому, за ним загорался в окнах свет и собаки душились на цепях, пытаясь сорваться. Таились деревья в безветренной ночи. Над поселком висела круглая луна, напоминающая значок Пашки на груди.
Сам же Пашка сидел на оголенной трубе теплотрассы. Держался за челюсть. Кровь заливала джинсовую куртку. Девчонки убежали за водой. Леха изо всех сил пытался помочь, но не знал как. А во дворе у переулка хлопнула стальная калитка, скрипнуло крыльцо. Виктор запутался в тюле маленькой прихожей, скинул ее с себя, словно паутину. Разулся с ходу и заблудился в собственном доме. Блуждал и не мог найти выключатель, все наобум, на ощупь, тщетно. Ударился коленом о ведро. На маленькой кухне потоптался, то и дело опираясь на дверные проемы, вернулся в темноту коридора, пропахшую пыльным ковром. Вдруг в глазах мелькнул огонек. Пошел на него, теряя из виду, то находя снова, как сбившийся с курса корабль на прожектор маяка. Оказался в мрачной и пустой комнате – на золотящемся подносе горела свеча, озаряя иконы желтизной. Виктор перекрестился и зашептал сам себе неразборчивые слова, напоминающие молитву. Особо выделились фразы из песни:
Эй, гуляй мужик,Пропивай, что есть! 2В поселке, когда люди шли с остановки через пути, спустившись с соснового пригорка, всегда начинали надрываться собаки. Летом этому не придавали значения, а вот осенью это наводило на раздумья.
Собаки лают по-разному. Городские, домашние от страха, от собственных капризов. Их лай обращен к хозяевам. Он тише, он не разносится эхом — ограничен, понятен, не вызывает страха, если только от неожиданности. Бездомные, поселочные, деревенские, те, что на цепи, лают иначе — обращаются к какой-то безысходной осенней пустоте или продымленным горизонтам, словно спрашивают у самой вселенной: «Зачем все это?». А вселенная молчит, нечего ответить ей.... Ни собакам, ни нам, так как «ответ» — это земное понятие, как надежда, как спасение, как попытка разобраться в своей смертности. Вселенная молчит — молчание ее язык, нам недоступный. Нам только упование на то, что, когда замолчим мы, поймем, о чем молчала вселенная.
Осень затянулась, для всех всегда эта пора кажется самой долгой в жизни. Облетела листва, посадки стали прозрачнее, а лужи мутнее. Ветра задули холоднее и пронзительнее. В школу и местный клуб с выступлениями зачастил какой-то кандидат в горсовет из Петровского округа. Говорил много и старательно, то и дело протирал потеющие очки. Отличали его от всех предыдущих молодой возраст и приталенный костюм итальянской марки. Обещал, что к весне начнет восстанавливать церковь. И что она вообще не просто церковь, а когда-то в прошлом мужской монастырь «Паройская пустынь» со своей историей, которая начинается еще от Петра Первого.
Виктор зарос бородой, часть посельчан начала сторониться. Молодежь задирать боялась. Пашка потом долго ходил со скобами, питался яблочным пюре. Парни даже и понятия не имели, что Виктор на такое способен – вроде бы интеллигентный мужик, во всяком случае еще недавно был. Дивились и бабы, что вот-вот, еще пару месяцев назад, в пример его ставили своим мужьям. Дом на углу переулка начал принимать немного потрепанный вид. Странно, что краска начала так рано сползать. Виноградник словно почувствовал свободу, начал оплетать крышу над входом. Всегда перекопанный на зиму огород был полон сухой капустой, так и не собранной вовремя. Еще они не видели сарай – там завелись мыши. Кот Виктора куда-то пропал. Кто-то заметил его потом у соседей через огород. Пил из миски молоко, которую ставили детские руки. Может, там ему было веселее среди многодетной семьи, лишенной игрушек и телевизора.
Только одна из комнат Виктора начала обретать новую жизнь – свечка стояла на полке, золотился поднос от пламени, озаряя икону Богородицы, которую он совсем недавно приобрел в церкви за бесценок. В лавке она не числилась, но он с батюшкой смог договориться. По бокам Виктор приделал две полки, там еще он разместил несколько икон поменьше. Маленькие иконки, что были изначально, поставил рядом. Угол комнаты стал уже во многом походить на домашний иконостас.
Виктор делал отжимания, глубоко дышал, грудью касался пола, потом вставал – читал Отче Наш, больше ничего выучить он еще не успел. Далее отжимался снова, и потом так же крестился и читал молитву.
Он готовил себя – и физически, и духовно – в пятницу должна была приехать жена с детьми. Она и до этого обещала, все срывались встречи по непонятным причинам, но на этот раз было очевидно - будет наверняка. Там надо оформить какие-то документы, нужна его подпись. И почему-то думалось Виктору, совсем скоро все может поменяться в нужную сторону. Главное, чтобы она была одна. Ну, точнее только с дочерями. Без него.
Виктор нашептывал: «…да будет Воля твоя и на земле, как на небе…», представлял, как этот проклятый грузин с рынка остается один. Хотя этого мало. Ему нельзя слишком легко отделаться. Пусть еще его и выгонят с работы. Изобьют. Помнут. Вывернут наизнанку! Пустят по миру. Пырнут ножом - пусть будет в подворотне истекать кровью и просить помощи.
И в какой-нибудь воскресный день он, Виктор Иванович, восстановившийся по всем правам муж, идет со своей женой по переходу у городского рынка и замечает среди торгашей бомжа на просаленном картоне. Всматривается и видит этого грузина – лишенного всего и даже имени. Жена тоже видит своего. И ей становится нестерпимо стыдно.
Хотя, как он может стать бомжом, если его убьют? Да, пусть лучше в него вонзится острие ножа - так же, как он вонзает его в свиные туши.
Фантазия повернула в сторону жены, Виктор отчетливо видел, как ее глаза слезятся от раскаяния.
«…как и мы прощаем должникам нашим…»
И снова руки его начинают кулаками упираться в пол, Виктор считает про себя: «Раз-два, раз-два».
Виктор настолько уверовал в чудо, что привстал навстречу солнцу – за окном осень золотилась, как поднос со свечкой у иконостаса. Его трясло от того, что вот-вот должно было случиться. Поймал себя на мысли, что совсем забыл о дочках. С удовольствием начал воображать, как пойдет с ними гулять по улице. Они будут его любить и просить купить сахарную вату.
И все будут видеть, что никакие слова и помощь не нужны. Вам самим кто помог бы. А у меня, Виктора Ивановича, все прекрасно. А то достали эти утешения: гляньте, хороший мужик под откос катится, помочь надо бы!
И нет бы в лицо сказать, а нет. Только друг другу и шепотом, снисходительно, чтобы Виктор ненароком не услышал, а то расстроится от слов «откос» и «катится», впечатлится так, что еще больше заквасит.
За окном прошла ребятня в резиновых сапогах. Пробежала кудрявая собака. А взглянуть выше было невозможно, мир поражал свет.
«Ибо есть Царство…».
И было как никогда тяжело, когда на углу улицы стоял старенький и поношенный «Opel». И Руслан ждал в нем, пока его женщина с детьми пошла повидаться со своим бывшим мужем.
-А где наши кроватки? – спрашивала Иринка – вроде и немного времени прошло, а совсем подросла – с косичками и в клетчатом пальто она напоминала маленькую леди.
-Я вам новые заказал, а старые выбросил.
-Папа, а что они такие грустные? – спросила Наташа, дойдя до угла комнаты.
Она была в старой дутой курточке, что делало ее похожую на игрушку.
-Какие-какие? – Виктор изобразил улыбку, посмотрел на жену, та тоже растянула губы, словно все хорошо. Женщина была чуть рассеяна, рыжеволоса, длинный плащ, подвязанный поясом, подчеркивал стройность, и взгляд умолял об одном: Боже, быстрее все это закончи, прошу. Но ничего не происходило, и даже худшего, что казалось вот-вот должно случится. Но ничего не случалось… И уже не случится никогда.
Она знала, что все уже давно произошло. Как только она расписалась с Витьком, так его незамысловато и звали в студенчестве, зашла в туалет ЗАГса, как бы поправить фату, и разревелась, как девчонка. Она его не любила. И точно не могла знать, зачем вышла замуж. Но точно знала, что беременна не от него. Настоящий отец был отчислен и скрылся бесследно. Она даже не знала, куда ему написать.
И можно было жить, ей завидовали, родители ненавязчиво намекали, что она сделала правильный выбор, мол, Витя хороший. И она прекрасно это знала – с ним она будет как за каменной стеной. Но она изо всех сил не могла воспринять его всерьез, и все его достижения тоже. Она его хвалила и поддерживала, и кажется, даже получалось. Но внутри эхом от ее слов звучали фальшивые ноты. Больно вибрировали. Порой доводили до отчаяния.
Как-то она услышала про Витю от его одногруппника одну фразу, но не поняла ее сразу, а только потом:
-Он какой-то несуразный.
И одногруппник был, как она позже осознала, чертовски прав. Чтобы он ни делал, вся его хорошесть так и пропитана была какой-то несуразностью, нелепостью, словно она была совершенно ему не к лицу. Вроде и помогал он искренне людям, но как-то неловко – не вовремя со своей помощью навяжется, когда это человеку и не нужно.
Никогда не могла забыть тот случай, когда Витек пришел с утра помочь с заданием по высшей математике, постучался в дверь комнаты общаги. И надо было – на два часа раньше, договаривались же… А она была не одна. Помнила наглую ухмылку сокурсника, как бы друга Виктора, мол, я помогаю в одном, а по учебе пусть он помогает.
Рыжая девчонка босыми ногами прошлась по холодному полу на цыпочках, словно танцовщица… Он с постели любовался ее красиво напряженными икрами. Зачем-то посмотрела в глазок – видела Виктора, перевалившегося стеснительно с ноги на ногу в коридоре. В руке его был тонкий букетик из синих цветов. Подмышкой учебник и тетрадка с лекциями.
А потом появилась Наташка – тихая, любознательная, стоило ей только заговорить сразу все умилялись. Она была не похожа ни на маму, ни на папу. Потерянная по жизни мать изо всех старалась полюбить свою дочь, но ничего не получалось. Маленькая девочка росла, словно чужая, все больше тянулась к папе. И когда он играл с ней, то обретал ловкость и остроумие – рассказывал всякие истории, подбрасывал-ловил, сочинял с ходу веселенькие песни про любой предмет, что был рядом, про дождик, который моросил за окном или про солнышко, которое озаряло комнату по утрам.
-Ну, грустные, - произнесла Наташа.
Родители засмеялись. Виктор погладил дочку по светлым волосам. Заметил у нее под носом забавную родинку, раньше не было. Она совсем не портила, а наоборот, придавала только большего умиления – этакое коричневое пятнышко, небольшое, таинственное.
-Пап, скажи, что они такие грустные?
-Они не грустные, а задумчивые.
-И о чем они думают?
-О нас думают.
-Они все о нас думают?
-Все.
-А почему у них желтые кружки на голове?
Виктор задумался.
-Это шарики – это они не желтые, а светятся.
-А значит это не шарики, а солнышко?
-Солнышко-солнышко.
Дети пошли во двор играть, им явно не хватало своего родного дворика. Колоды для дров, колонка с длинной ручкой, возведенной в небо. На ней можно было виснуть и плавно спускаться вниз. Словно качели. Под землей от напора начинала шуметь вода, но не текла, для этого ручку поднять-опустить надо было несколько раз.
Родители же сидели на кухне. На газовой плите закипал чайник. Пахло столовой клеенкой.
-Ты зачем в город приехала? – озлобленно поинтересовался Виктор, понимая, что они до него добрались так, как бы между делом.
-К тебе, дочки соскучились.
-Не ври, пожалуйста, - глаза Виктора умоляюще посмотрели на бывшую жену. –Прошу - не ври. Умоляю, не ври, пожалуйста.
Слышно было, как в зале тикают часы. Он с усилием начал теребить оказавшийся в руках фантик от карамельки.
Она же сидела на скрипучим стуле и несмотря на просьбы, не хотела говорить правду, что, если бы не дела с родительской квартирой, которую после их смерти надо было правильно разделить между двумя братьями и не остаться ни с чем, вряд ли бы она вернулась в город. И еще был важный момент - с Виктором нужно было договориться и подписать «нужные» документы об алиментах. Конечно, ее Руслан мог полностью обеспечить дочерей, но все же лишними деньги быть не могут, да в такое-то время.
Руслан хоть и правда походил на грузина своей смуглостью, был русским, родом из подмосковья. И прозябать рубщиком мяса на рынке не собирался. У него уже было, когда у них все началось, несколько мясных точек, и по деньгам это выходило неплохо. Порой за день он зарабатывал больше, чем инженер на заводе за месяц. А вернуться для него обратно на малую родину имело смысл, там его братья уже раскрутили рыночно-мясной бизнес. И деньги там, так как городок был ближе к Москве, крутились гораздо серьезнее. И поставщикам мяса было проще, так как для сбыта привозить мясо ближе к центру всегда удобнее, чем на периферию. Впереди маячили договоры с белорусскими партнерами, это означало захват большего диапазона торговли. Перспективы нарисовывалась, жизнь обещала многого.
Руслан любил ее. И не сомневался, что является любимым и сам, как когда-то не сомневался и Виктор.
Виктор потянулся к холодильнику, достал бутылку водки, налил в граненник, выпил. Занюхал фантиком «Барбариски».
-Ты начал пить?
-Как видишь, - с шутовской издевкой изрек Виктор, разводя руками, мол, а что делать, что делать?
Ей вспомнился еще не Виктор, а Витек, тот студент и все его дурацкие шуточки, над которыми ей приходилось улыбаться.
Она сморщилась, разозлилась и хотела бы… Да сдержалась. Поправила волосы тонкими пальцами с длинными ногтями. Коснулась сережки с вкрапленным в серебро сиреневым аметистом. Зажала ее пальцами, Виктору показалось, что сейчас ее сорвет, как солдат чеку гранаты.
- Виктор, ты очень хороший, - вырвалось из ее губ.
Хотела сказать она другое: «Вить, ты никогда не умел шутить. Когда шутил, мне всегда было за тебя стыдно».
А в это время томился Руслан в своем припаркованном авто в начале улицы….
_________________________________________
Об авторе:
БОРИС БОРИСОВИЧ БУЖОР (МЕДВЕДЕВ) Прозаик, драматург. Родился в городе Липецке. Учился в липецком колледже искусств им. Игумнова на театральном факультете по специальности драматический актер; через два года перевелся на специализацию драматический режиссер. Закончив с отличием колледж, поступил на работу в Липецкий драматический театр на должность руководителя литературно-драматической части. С 2016 года занимается независимыми театральными проектами и литературным стендапом. Один из основателей и художественный руководитель Липецкого драматического театра «Компромисс». Пьесы и переводы неоднократно ставились в российских театрах. В 2019 году выступил в роли сценариста и режиссера полнометражного фильма «Левый берег». Лонг-лист премий «Дебют», «Национальный бестселлер», лонг-лист конкурса «Автора – на сцену!» с пьесой «Я не слышал гонга». Автор цикла рассказов «Без происшествий», издательство «Гравиус», и романа «ДК», издательство АСТ, 2019 год.
скачать dle 12.1
