Йонатан Видгоп. ОПТОМЕТРИСТ

Редактор: Женя Декина


(История одной близорукости) 



                                                                                                Все не так как кажется…
                                                                                                            Льюис Кэрролл

 

Часть 1

МИР БЕЗ ОЧКОВ

Естественно у меня есть имя… Странно, если бы его не было. Беда в том, что с некоторых пор я не могу его вспомнить…
«С некоторых пор», - говорю я. Как будто есть какое-то время или дата, с которой все началось.  Сколько бы не твердили ученые мужи, что время понятие точное, я знаю, что это не так.
Время ходит вокруг меня или застывает на месте. А потом вдруг неожиданно рвется, как старое истертое полотно.
Я помню что-то урывками, фрагментами, не привязанными ко времени.
Конечно, когда я забыл свое имя, первым моим желанием было обратиться к каким-нибудь знакомым, чтобы узнать его. Но я вовремя остановил себя. Хорошо бы я выглядел, спрашивая, как меня зовут. После долгих сомнений, я все-таки решил обратиться к врачу. Я записался на прием к знаменитому доктору Мисугайнеру, считающемуся у нас светилом психиатрии. Мне повезло: прождав всего неделю, я попал к нему в кабинет.
Господин Мисугайнер оказался худым человеком с тонкими бледными губами, постоянно кривившимися в ухмылке. Он разговаривал, не глядя в глаза, таким тихим голосом, что часто вообще нельзя было разобрать, что он там бормочет себе под нос. Также трудно было понять шутит ли он, или его усмешка – это просто нервный тик, приобретенный им от частого общения с клиентами.
Первый вопрос, которым он озадачил меня после моего рассказа о странной моей амнезии, был задан столь невнятно, что мне показалось, будто бы я ослышался. Однако он повторил его.
«А зачем Вам имя?» – спросил он почти простодушно.
Я подумал, что он неудачно пошутил, однако ухмылка на этот раз совершенно сползла с его губ. Честно говоря, я был так обескуражен, что даже не нашелся с ответом. 
«Вы-то знаете, кто Вы, - пробормотал он, помедлив, - Или нет?..»
Я был в полном замешательстве. Никогда я не встречал столь странных эскулапов.
«Послушайте», - почти с возмущением начал я.
Но он тут же перебил меня: «Зачем? Зачем мне Вас слушать? Ведь Вы уже все сказали… Если Вы знаете, кто Вы, то другим это знать вовсе не обязательно. Скорее всего им это неинтересно, да и не нужно. А если не знаете, то и имя Вам не поможет».
Я замолчал. Что-то иезуитское было в его логике. Я не мог больше спокойно слушать его. Я встал.
«Предположим, - продолжил он, нимало не смутившись, - Вы узнаете, как Вас зовут. Предположим более – Вы даже узнаете о своем месте в этом мире. Что же из этого следует? Это Ваше имя и место в Вашем мире. И в нем не исключено, что Вы способный, а может даже талантливый художник или поэт. В моем же мире Вы – пациент психиатрической клиники, в которой Вы сейчас и находитесь. А в мире моей уборщицы – Вы не более, чем грязнуля, который не вытер свои галоши перед тем, как переступить мой порог».
Его рассуждения показались мне не только странными, но даже, в некоторой степени, унизительными для меня.
«Вы же все-таки врач! - воскликнул я и в возмущении даже пристукнул рукой по спинке стула – Вы должны…»
«Ах, любезный мой друг, - вновь перебил меня Мисугайнер, - я прекрасно знаю, в чем состоит моя обязанность. Я должен рассказать Вам, что мир устроен иначе, чем Вам кажется, что нужно лишь изменить свой взгляд. А вы, конечно же, должны мне поверить. И тогда Вам станет легче существовать, Вы станете довольны своей жизнью, и она не будет причинять Вам те неудобства и страдания, на которые Вы пришли мне пожаловаться».
Его рассуждения начали выводить меня из себя. Я взялся за ручку двери. Я хотел распахнуть ее и выйти, наконец, вон из его кабинета.
«Беда в том, - продолжил он как ни в чем не бывало, - неважно, во что Вы верите: ни то, ни другое ничего не скажет нам о реальности. И я, и Вы, и моя уборщица живем в разных мирах. И это даже не философия. Это скверные обстоятельства…»
Я почти выскочил из его кабинета. Он еще что-то продолжал бормотать мне вослед. Но я уже был в коридоре и хотел быстрым шагом, наконец, удалиться, но споткнулся о мокрую тряпку, как будто нарочно брошенную мне на пути, и растянулся во весь рост на полу. Само падение не причинило мне никакого вреда, но пока я подымался на четвереньки, а потом и вставал, я буквально наткнулся на чьи-то ноги в старых мятых войлочных туфлях.
Поднявшись наконец, я увидел перед собой некую особу с большой мохнатой шваброй в руках. Она скривила такую гримасу, как будто бы увидела не меня, а какую-нибудь мокрую крысу.
«Господи, ну и грязнуля!» – проговорила она, глядя на меня сверху вниз. Я даже не успел ничего ответить, как из кабинета врача раздался зов: «Каролина!» Тогда эта особа с фигурой молотобойца, запахнув старую поехавшую по шву кофту, презрительно фыркнула и, более не удостоив меня взглядом, прошествовала в кабинет. 
Я выскочил на улицу. Только тут я заметил, что от падения стекла моих очков треснули и, если через одно из них еще можно было что-то разглядеть, то второе все покрылось мелкими трещинами. Это ужасно досадное происшествие вконец расстроило меня. Дело было даже не в цене, которую придется теперь заплатить за новые стекла. Все это дурацкое приключение – моя частичная амнезия, бормочущий Мисугайнер и противная тетка со шваброй, так испортили мне настроение, которое и до этого–то было не особо веселым, что я подумал, а не напиться ли мне шнапса или какого-нибудь арака. Эта неожиданное предположение вдруг почти рассмешило меня, ведь я почти не знаком с алкоголем. В нашем городе живет лишь один пьяница, и наблюдение за ним вызывает столь неприятные чувства, что сама мысль о каких-либо крепких напитках становится поистине невыносимой.
Мне все-таки пришлось снять очки – сквозь сетку трещин мир выглядел разлетающимся на части. Впрочем, без очков мир еще более поменялся – он стал так нечеток, что почти растворился. Я плохо вижу: люди и дома начали терять свои контуры. Казалось, мир столь призрачен, что неизвестно, существует ли он на самом деле.
Я свернул за угол и вспомнил, что возле лавки старьевщика давно уже поместился старый оптометрист со своим киоском. Я решил без проволочек сразу отправиться к нему. Но еще не успел и приблизиться, как пожилой господин уже вытянул свою цыплячью шею в окошко и, словно старый болванчик, приветственно закивал мне лохматой головой.
Этот господин производил странное впечатление: его волосы всегда стояли дыбом, он всегда улыбался и всегда щурился. Его подслеповатые глаза за непомерно толстыми линзами так пристально рассматривали вас, что невольно вводили в смущение. Казалось, что вас рассматривают в бинокль, хотя вы и стояли в двух шагах от его владельца. Он не был избалован посетителями и, видимо, потому так радостно закудахтал, поняв, что я нуждаюсь в его услугах. Он долго рассматривал мои очки и, найдя во мне, вероятно, столь долгожданного собеседника, вдруг разговорился.
«Знаете ли Вы…», - начал он и замолчал, выдержав томительную паузу.
«Знаете ли Вы, - повторил он многозначительно, - что сам я не так зорок, как хотелось бы некоторым моим клиентам». 
С удивлением взглянул я на него – трудно было не заметить столь досадное обстоятельство. Он поманил меня пальцем и заговорщицки подмигнул. Я с некоторой боязнью наклонился к нему - уж не решил ли он поведать мне какую-нибудь унылую историю из своей жизни. Но нет, улыбка по-прежнему была наклеена на его лице.
«Плохое зрение – это счастье! – неожиданно сообщил он. - Подумайте сами, - он все больше вытягивал шею из окошка киоска, – скольких мерзавцев я не заметил, сколько подлости не разглядел. Ведь мир, - тут он перешел почти на шепот – переполнен несчастьями. Негодяи кружат вокруг. Беды подстерегают за каждым углом…»
Я отпрянул. Эти мизантропические разглагольствования никак не вязались с его улыбкой. Быть может, он разыгрывает меня?
«Снимите очки, - продолжил он, - снимите и Вы почувствуете себя счастливым!» После этого он вынул мои стекла и отдал мне пустую оправу.
«Порадуйтесь несколько дней, а потом приходите», – с этими словами он захлопнул окошко.    
Конечно, глупо было следовать его дурацким советам. Плохое зрение никак не могло меня обрадовать. В этот момент какой-то господин в шляпе с высокой тульёй проскочил мимо, задев меня плечом. Я даже не успел разглядеть его, только заметил, что он держал что-то обеими руками. А буквально через минуту в переулок вбежал человек в распахнутом кардигане и с криком: «Держите! Держите его!», бросился вдогонку.
Невольно сделал я несколько шагов вслед за ним. Но вовремя остановился. Без очков я не смог рассмотреть ни убегающего, ни его преследователя. В действительности я смог разглядеть лишь их силуэты. Но ни шляпа одного, ни кардиган другого немного могли мне сказать о них.
Быть может, тот, первый, что-то украл у второго. И тогда, конечно, и мне следовало броситься за ним в погоню. А может, наоборот, он отобрал у него что-то свое по праву?.. 
Удивительно, я всегда относился к своей близорукости, как к недостатку. А вдруг именно сейчас плохое зрение спасло мне жизнь? Что было бы, если бы мне удалось догнать их? Может быть, один из этих господ схватил бы палку или нож и, в завязавшейся драке, пытаясь помочь кому-то из них, я был бы случайно ранен. Или зарезан, так глупо, прямо на улице, среди остолбеневших прохожих.
Надо же, подумалось мне, будь у меня хорошее зрение, я обязательно бы разглядел то, что нес господин в шляпе. И тогда, как благородный человек, должен был бы вмешаться в их ссору.
Вдруг я почувствовал себя очень легко. Ведь я никогда не был героем. И даже его подобием. Внезапно я смог освободиться от того груза, который был обязан тащить на себе, как всякий порядочный член нашего общества.
Мне захотелось немедленно поделиться с кем-нибудь этим постыдным открытием. Или написать трактат о пользе близорукости. Жаль, что я не литератор.
Я шел домой. Я чувствовал, как все изменилось вокруг. Люди, встречающиеся мне по пути, еще недавно состоявшие из плоти и крови, превратились в странные расплывающиеся силуэты. Как будто бы навстречу мне плыли лишь тени людей. Лишь их очертания. Внезапно пропала сама их суть. Только шляпы, зонтики, сумки… Казалось, что навстречу мне двигались абрисы, эскизы или наброски. Я был один. Вокруг лишь чьи-то незавершенные творения. Если это творения Бога, подумал я, до чего же он небрежен. Или вообще безучастен.
Раздумывая обо всем этом, я, не заметив, натолкнулся на чью-то спину. Человек обернулся, и вблизи я рассмотрел его. Это был толстый господин по фамилии Цигельбок. Я знал его – он жил на углу нашей улицы. Он считал себя философом и любил долгие многозначительные разговоры. При этом, рассуждая о чем-нибудь, он непременно закатывал глаза, надувал щеки и немного похрюкивал. Чаще всего мне удавалось избежать его утомительных монологов. Но на этот раз он ухватил меня за лацкан сюртука и, заглядывая в лицо, задорно произнес: «Как Вы думаете, на кого похож Бог?!»
Естественно, моим первым желанием было ретироваться, но он так крепко вцепился в мой лацкан, что я понял – пути к отступлению нет.
«Что Вы имеете в виду?» – спросил я, чтобы хоть как-нибудь от него отвязаться. Он хохотнул, подвинулся ко мне еще ближе и бодро вопросил: «Бог похож, по-вашему, на госпожу Фрекеншток?! На эту растяпу? Или на господина Брома с его развесистыми усами?!»
От неожиданности я несколько оторопел. Но он принял мое молчание за интерес и, слегка подхрюкнув, продолжил: «Ведь если все мы созданы по образу и подобию, то, значит, не только упомянутые мною господа похожи на него, но и сам Бог – их копия!» Тут он даже фыркнул, поразившись глубине своей мысли.
«Да, посмотрите на меня, - громко заявил он и выпятил еще больше и так дородный живот, - смотрите - вот как выглядит Бог!»
После чего похлопал себя по толстой щеке и, гордясь собственной прозорливостью, победно огляделся вокруг.
Я улучил момент и, выскользнув из его рук, поспешил к дому.
«Боже мой, - думал я, - если Бог выглядит, как Цигельбок, то мне нет места в созданном им мире».


2.

Я поднялся к себе, наверх, в мансарду с кривым потолком, которую снимал уж который год. Иногда мне приходило в голову куда-нибудь переехать. На берег моря. Или в хижину в лесу. Но ни моря, ни леса не было поблизости. Во всяком случае я о них не слышал. И мечтаниям этим, впрочем, как и многим другим, не суждено было сбыться.
Я залез с ботинками на кровать и укрылся пледом. Потом еще одним. И еще. Мне было холодно. Бог Цигельбока создал холодный мир. Я лежал, укутанный в тряпки, съежившись и забившись в угол кровати. За окном стал накрапывать дождь. Я ненавижу эту промозглую погоду. Она лишает желаний. Остается только одно – спрятаться от нее, уткнувшись в подушку. И исчезнуть, оглушив себя сном.
Наверное, я провел бы так целый день, забившись к себе в мансарду. Я уже стал впадать в ватную полудрему, когда за дверью послышалось шарканье неуклюжих ног. Г-жа Фрекеншток, моя недалекая хозяйка, робко топталась у меня за порогом.
«Входите», - громко сказал я и сел на кровати.
«Я помню, помню, - издалека, как всегда начала Фрекеншток, приоткрыв дверь, и просунув внутрь кудлатую голову, - вы мне уже заплатили за пансион, за газовый рожок, за уборку и даже за цветы на балконе…»
«Уважаемая, - прервал я ее, памятуя об обычном ее неиссякаемом словоизвержении, -  Вы что-то хотели!»
Хозяйка потупилась, просунула, наконец, в дверное пространство оставшуюся часть тела и начала стирать носком туфли невидимое пятно на полу.
Сколько ни старался, я никогда не мог определить возраст этой госпожи. Иногда она вела себя как задорная молодая корова, а иногда без повода вдруг начинала смущаться, сутулиться и выглядеть так, словно все горести мира обрушились вдруг на ее усталые плечи.
«Вы хотели...» - вновь начал я, чтобы уже прервать, наконец, тягостную паузу и не дать Фрекеншток окончательно стушеваться и постареть лет на двадцать.
«Да, да, да! – выпалила она тут же скороговоркой, после чего подскочив к моей кровати и выпучив глаза, сообщила, что «ужас, жуть, в городе просто какой-то кошмар, говорят, теперь объявилась новая болезнь, глазная, даже это не болезнь, а эпидемия, потому что много кто заразился и...., и… Вирус бесчинствует!» - неожиданно с пафосом закончила она. 
«Что?» - спросил я, чтобы несколько охладить ее пыл и добраться до сути.
«Все заболели, заболели!.. И Вы без очков!» -  внезапно резюмировала она.
«О, Господи, - сказал я и невежливо улегся вновь на кровать, - очки разбились. А я здоров. До свидания».
Я повернулся лицом к стене. Я слышал, как Фрекеншток еще некоторое время потопталась на месте и, наконец, покинула мою комнату, осторожно притворив за собой дверь.
Теперь мне было уже не до сна. Конечно, я еще провалялся какое-то время на кровати, но потом все-таки не выдержал, вскочил и спустился на улицу. Но мне не с кем особо беседовать в нашем городе. Да я и не люблю посиделок.
«О какой болезни стрекотала хозяйка?» – хотел я спросить проходящего господина Брома, но он опередил меня, закусив по привычке ус и выпятив грудь.
«Вы почему без очков!?» – требовательно вопросил он, не глядя в глаза.
«Дались им мои очки, - подумал я, а вслух почти задиристо произнес, - Надоело!»
«Надоело?» – подозрительно повторил за мной Бром. Потом подумал, перестал жевать ус и, отодвинувшись на пару шагов, пробормотал: «Ишь ты, надоело ему!»
После чего, видимо, исчерпав интерес, повернулся ко мне спиной и стал удаляться, оглядываясь. «Да что с вами со всеми сегодня?!» – чуть не крикнул я ему вслед.
«Право же, такое впечатление, что все просто сговорились вывести меня из себя», - думал я, решительно шагая по улице. Я и сам не заметил, как ноги привели меня к переулку, где я уже побывал сегодня. Вон киоск оптометриста. Уж он точно сможет развеять слухи о глазной эпидемии. Сделав еще несколько шагов, я остановился, как вкопанный. На закрытом окошке киоска было прикреплено объявление о смерти.
«Не может быть», - подумал я. Но в объявлении черным по белому было написано, что «сегодня около часу назад, г-н Оптометрист, благословенна память его, скоропостижно скончался от постигшей его глазной болезни».  
Я не мог поверить своим глазам. Быть может, это чья-то идиотская шутка? Ведь всего несколько часов назад он радовался собственной близорукости! Как он мог умереть? И от глазной болезни? А где мои очки? – все эти вопросы с сумасшедшей скоростью крутились у меня в голове, не находя ни одного вразумительного ответа. Я стал оглядываться вокруг: быть может, еще кто-то разделяет мою растерянность. Но нет, ничуть не бывало. Прохожие даже не обращали внимания на объявление. Только какой-то мальчишка с запачканным лбом остановился и, открыв рот, стал разглядывать меня.
«Ты его знал?» – спросил я, указав глазами на киоск. Мальчишка скорчил недовольную гримасу, словно съел что-то кислое, потер запачканный лоб и,V вместо ответа, буркнул: «Его уже хоронят».
Вдруг мне пришло в голову пойти взглянуть на эти похороны. Благо кладбище у нас располагается в центре города, и дойти до него было делом нескольких минут. Вообще-то, честно говоря, из всех ритуалов, похороны, как это ни странно, действуют на меня наиболее успокаивающе. А празднества, наоборот, скорее вызывают смятение.
Я быстро дошел до нужной улицы. Калитка кладбища была радушно распахнута настежь. Надгробное безмолвие отдает какой-то диковинной безмятежностью. У свежей могилы стояла маленькая толпа. Когда я подошел, все повернулись ко мне, как будто бы только меня и ожидали. Немедленно кто-то всунул мне в руки листок с молитвой, и все застыли, глядя на меня. Я попятился.
«Нет, нет - я не родственник», - забормотал я, пытаясь отдать кому-нибудь лист. Но высокий господин в круглых очках, который, видимо, здесь главенствовал, посмотрел на меня с искренним удивлением и почти требовательно произнес: «Ну, читайте уже». После чего быстро отвел глаза. Я хотел было возразить, но все с таким ожиданием уставились на меня, что мне стало не по себе. Я не понимал, с какой стати, почему именно я должен читать молитву. Но губы мои будто сами собой уже шевелились. Я начал читать, глядя в листок.
Последнее «Амен» прозвучало, как приговор. Я подумал, что наша маленькая толпа тотчас рассеется. Но, вопреки моим ожиданиям, кучка сгрудилась, да так, что я оказался в ее середине. Мне некуда было деться, потому что все, как и я, направились к выходу. Тут меня подхватил под руку высокий господин в очках. Он так крепко взял меня под локоть, как будто намеревался что-то мне сообщить. Я почувствовал себя неуютно и хотел уже отстраниться, но вокруг так плотно сомкнули кольцо, что не оставили мне выхода. Я готов был принять это за недоразумение или случайность. Но, видимо, я ошибался.
Выйдя вместе со мной за ворота кладбища, каждый из них пожал мне руку, выразив свое соболезнование. Невольно подумалось мне – что приняли они меня за кого-то другого.  Высокий господин откашлялся, поправил свои круглые очки и положил руку мне на плечо. Я терпеть не могу подобное амикошонство. Теперь вблизи я лучше его разглядел – выражение лица этого господина пришлось бы впору горделивому индюку.
Видимо, заметив мое раздражение, он все-таки убрал руку, после чего, оглядев всех, произнес: «Мы понесли утрату!»  Сказано это было проникновенно и с таким тремором в голосе, что проходившие мимо остановились, а худая дама в ужасной шляпке с вуалью даже неожиданно прослезилась.
«Что ж, - он оглядел окруживших нас, посмотрел на меня в упор, снова быстро отвел взгляд и, выдержав паузу, торжественно продолжил. - Пора Вам занять его место!»
«Что?!» - переспросил я и оглянулся в поисках кого-либо, кому могло быть адресовано это обращение.
«Хочется Вас поздравить!» - по-прежнему бодро и так же безапелляционно заявил он.   
Его слова произвели на окружающих невероятное впечатление. Тут же поднялась отчаянная суматоха. Все бросились поздравлять меня, а худая дама даже успела прижаться кривым ртом к моему подбородку.
«Боже, боже, на Вас вся надежда!» – воскликнула ее голенастая дочка.
Уже опять кто-то тряс мою руку, кто-то даже пытался обнять. А некий щекастый господин, проходивший мимо, ни с того, ни с сего вдруг закричал, неведомо к кому обращаясь: «Я разделяю ваши чаяния!» После чего наклонился ко мне и горячо зашептал в ухо: «Только никому не смотрите в глаза!» Я инстинктивно отшатнулся. «Господи, - успел подумать я, - что за безумие вокруг». Но ажитация только набирала силу. Люди останавливались, приветственно махали руками. Что-то верещали дети. Вскрикивали барышни. Наконец, высокий господин подытожил общий восторг: «Мы на Вас уповаем!»
Мне нечего было на это ответить. Я повернулся и, с трудом выбравшись из толпы, пошел прочь. Они еще что-то кричали мне вослед, некоторые хотели было даже меня догнать, но я ускорил шаг и вскоре они отстали. Я подумал, что никогда в жизни не попадал в более абсурдную ситуацию. Конечно, они перепутали меня с кем-то, - убеждал я себя. Да иначе и быть не может. Какая-то нелепость. Просто идиотизм.
Вообще, сегодняшний день – это нагромождение нелепостей. Чего стоит только – «оптометрист, умерший от глазной болезни»! Я сразу вспомнил странную книгу «Хроники смерти», купленную мною по случаю на распродаже. Придя домой, я тотчас достал ее.
Как специально книга раскрылась на главе «Хаос», и я прочитал, что альпинист Жан Колизье, пять раз покоривший Джомолунгму, упал с табуретки и умер, ударившись головой, когда менял лампочку. Далее следовал рассказ об итальянском охотнике на зайцев Лучиано Пранотти. О том, как он заснул в поле, положив рядом ружье, и о пробегавшем мимо зайце, случайно задевшим курок. И, наконец, завершал эту главу очерк про циркового лилипута из Лаоса, который прыгая на батуте, отлетел в сторону и был проглочен зевнувшим гиппопотамом, дожидавшимся своего выхода на арену.
Видимо, эти рассказы были логичным завершением сегодняшнего дня. Я заснул, не раздеваясь, прижавшись лбом к холодной стене. Мне снились зайцы, бегущие с Эвереста, и бегемот, раздающий глазные капли.


3.

Утро не было радостным. Мне тяжело просыпаться. Часто, открыв глаза, я долго пытаюсь понять, где я. А с тех пор, как я забыл свое имя, я еще и мучительно стараюсь вспомнить, кто же я… Нужно было вставать. Но за окном по-прежнему накрапывал мелкий дождь. Я, пожалуй, так и пролежал бы в постели, если бы не звук шагов и не шебуршение моей хозяйки за порогом. 
Я раскрыл газету, подсунутую ею под дверь, и узнал из нее, что вчера вечером лошадь укусила за нос иностранца. Некий господин Перлофф, решил угостить нашу старую кобылу пивом и поцеловать в знак любви. Но она отвергла его чувства. В больнице, доставленный туда сердобольными прохожими, г-н Перлофф заявил, что «ему совсем не больно, но унизительно и очень обидно».
Я уже хотел отшвырнуть газету, когда на глаза мне попалось заметка, под заголовком «Зарубежные новости», где было рассказано о некоем тридцатилетнем ливанце Буруке Наджибе, «который чувствовал себя настолько счастливым, что решил… расстаться с жизнью. В предсмертной записке он заявил, что совершенно счастлив, но боится будущих несчастий».
Я вышел на улицу. Без очков - лица прохожих таяли и растекались. Их можно было разглядеть только вблизи. И каждый раз они внезапно выныривали, словно из ниоткуда… Я не был так счастлив, как господин Наджиб, и потому мне не надо было бояться будущего.
Будущее подстерегало меня за углом. Оно явилось в образе того самого мальчишки, который вчера рассказал мне про похороны. На этот раз он, запыхавшись, сообщил, что меня ожидают в Совете города. Никогда не слышал, что в нашем городе есть какой-то Совет. Тем не менее, я поплелся на площадь к мэрии.
Мэрия, собственно говоря, тоже была у нас условным понятием. Просто в центре площади располагалась будка, в которой когда-то заседал наш мэр. Но он давно уже покоился на местном кладбище, скончавшись от меланхолии. После чего никто так и не решился занять его должность. Подойдя ближе, я увидел, что на скамейке возле будки расположился тот самый господин в круглых очках, что главенствовал на кладбище. При виде меня он встал и, глядя в сторону, пожал мне руку. «Вот идиотская привычка - не смотреть на собеседника», - подумал я. 
«Совет города приветствует Вас!» – решительно произнес он.
Я огляделся – никого, кроме этого господина вокруг не было видно.
«Совет?» - переспросил я.
«В моем лице», - так же категорично заявил он.
«А где остальные?» – я пытался понять, что происходит.
«Как! - вдруг воскликнул он, - Вы не знаете? Они умерли».
Я уже был готов принять это за неуместную шутку. Но в это время остановившаяся рядом большая тетка, влезла в наш разговор.
«Вы что, приезжий?! – спросила она, оглядев меня с ног до головы. - У нас эпидемия!» Я узнал ее. Это была Каролина из кабинета психиатра.
«А, - вдруг, как будто обрадовавшись, вскрикнула она, - я Вас помню! Господин Дрюн, это тот, что напачкал в кабинете у Мисугайнера», - заявила она, обращаясь к моему собеседнику. 
«Ну, не будем вспоминать былое. Мало ли кто где напачкал, – вдруг благодушно заявил этот Дрюн. - С кем не бывает», - неожиданно подмигнул он мне. Потом посерьезнел и спросил: «Вы уже приступили к работе?»
Я не мог понять этих людей.
«К какой работе?!» – вскричал я. 
«Позвольте, - строго сказал Дрюн, - Вас уже ждут с утра». 
«Господи, - снова взорвался я. – Оставьте меня в покое!»
«Ну вот, пожалуйста, - тут же проворчала Каролина, - я же говорила – настоящий пачкун».
Возле нас уже собралась небольшая толпа. Любопытствующие потянулись к нам с разных концов площади.
«Помилуйте, - вдруг закричал невесть откуда взявшийся тут усатый господин Бром, - я еще с вечера занял очередь. И что же?! Не продвинулся ни на метр!»
«Как Вам только не стыдно», - укоризненно сказал, обращаясь ко мне какой-то помятый старичок.  
«Позор!» - выкрикнул кто-то из толпы.  
«Подождите, - вдруг встал на мою защиту Дрюн. Он даже забрался на скамейку, - Быть может, господин Оптометрист просто заблудился».
«Конечно, - сразу закричала Каролина, - то-то я его не узнала. Думала – пачкун, а это же наш благодетель!»
Я даже не успел ответить на ее издевку, как толпа буквально подхватила меня и повлекла за собой.
Не успел я опомниться, как мы уже оказались возле киоска, куда я еще вчера отнёс свои очки. Странное зрелище поджидало нас тут. Здоровенная очередь, хвост которой загибался на соседнюю улицу, встретила нас гвалтом и вскриками. Господин Дрюн вытащил из кармана большой ключ, отпер им дверь киоска и буквально почти втолкнул меня внутрь. Под аккомпанемент очереди, из которой все время раздавалось: «Ну, наконец-то! А совесть есть? Негодяйство!», Дрюн открыл большой ящик, стоящий под прилавком.
Ящик был наполнен маленькими пузырьками с глазными каплями.
«Быстрей! – засуетился Дрюн, -  Быстрей раздавайте! Пока не разнесли киоск!» Он открыл окошко, и сразу несколько рук просунулось внутрь. Дрюн всучил мне пузырьки, и не успел я еще раздать их, как услышал зычный голос Каролины: «По пузырьку в одни руки!» Толпа наседала на окошко. «Не пихаться! Не напирать!» – командовала Каролина. Я еле успевал раздавать лекарства. Мне вспомнился приснившийся бегемот.
Все это длилось довольно долго. Я устал. Наконец, ящик опустел. Я с облегчением захлопнул окно и вышел на улицу. Очередь исчезла. Последних страждущих выпроваживала Каролина. С ними раскланивался господин Дрюн, приглашая их посетить нас завтра.
«Господин Оптометрист, - сказал он, указывая на меня, - всегда к вашим услугам».
Я так устал, что даже не сумел возмутиться. Мне просто захотелось как можно скорее уйти и больше не иметь никакого отношения к этой дурацкой затее. Всё, что происходило здесь, было настолько нелепо, что не поддавалось никакому разумному объяснению. Я решил, наконец, закончить эту историю.
«Знаете что, любезный!..» - начал я запальчиво.
Но Дрюн тотчас перебил меня: «Господин Оптометрист!»
«И не называйте меня Оптометристом!» - уже с негодованием вскричал я.
«А как же мне Вас называть? - с искренним недоумением отозвался он. - Если Каролина - распорядитель, ее и называют госпожа Распорядитель. А если вы оптометрист, то…»
«Немедленно прекратите, - перебил я его. - Во-первых, Каролина никакой не распорядитель, а уборщица, а во-вторых…»
«Постойте, постойте, - оборвал он меня. - С чего Вы взяли? Уборщицей она была вчера». 
«Надо же, какой карьерный взлет!» - съязвил я.
«А вы вчера были пачкуном», - невозмутимо вмешалась в наш разговор Каролина.
«Ну, так кто же Вы сегодня? – как бы размышляя вслух, невинным тоном участливо спросил Дрюн. - Как Вас теперь называть?»
Я замолчал. Видя мое замешательство, бывшая уборщица осклабилась.
«Я не оптометрист!» – в отчаянии закричал я.
Дрюн сочувственно покачал головой и поведал мне, наконец, истинную причину всего происходящего. Поначалу я не поверил своим ушам.
Оказывается, глазная эпидемия уже несколько недель, как оккупировала наш город. И хотя Совет города и предпринимал всяческие меры, чтобы сохранить эту информацию в тайне, слухи о болезни все равно разнеслись. Видимо, только я один и не слышал о ней.
Эта странная хворь начиналась с того, что у человека портилось зрение. Это был ее первый симптом. А через неделю-другую вирус так ослаблял иммунитет, что человек мог прожить не более нескольких дней, будучи буквально съеден микробами. Врачи оказались абсолютно бессильны. Им еще не приходилось сталкиваться с таким агрессивным вирусом. Тем более, что и передавался он не обычным путем, а через взгляд в глаза другого человека. Это и было основной загадкой, которую не смогли разгадать наши ученые. Как этот проклятый вирус мог перемещаться, словно какое-нибудь световое излучение, так никто и не смог понять. Хотя некий физик и высказал соображения, что он распространяется в каком-то квантовом диапазоне, но доказать это не успел - вирус доконал и его.
Парадоксальным образом единственное лекарство случайно обнаружил покойный оптометрист. Им оказались самые простые капли, которые он прописывал пациентам для промывания глаз. Оказывается, эти капли, которых у него был целый запас, каким-то чудесным образом так воздействовали на больное зрение, что человек начинал удивительно ясно и ярко видеть.  «Вплоть до мельчайших движений души», - как выразился старый оптометрист. После чего капли просто убивали вирус.
Но как раз именно это ярковидение и вызвало смятение и ужас оптометриста. Он посчитал, что благодаря его каплям люди увидят истинные лица соседей. И решил, что они не перенесут этого. Отчаяние охватило его. Он ведь и сам не хотел видеть мерзости нашего мира. Потому он и решил не делиться своим открытием.
«А Вы, - так вдруг неожиданно закончил свой рассказ господин Дрюн, - просто были его последним пациентом. Вам он и завещал свое место, открыв, наконец, правду в предсмертном письме». Он помолчал, хмыкнул, а потом произнес, глядя мне прямо в глаза: «Так что, приходите завтра пораньше».


4.

Я плохо спал в эту ночь. То, что я узнал, потрясло меня. Оказывается, все мы были на волосок от гибели. А если бы оптометрист и перед смертью не захотел бы поведать свою тайну? Настал бы подлинный мор! Ведь, как я узнал теперь, болезнь не щадила никого. Лучшие умы нашего города покоились уже под надгробьями.
На следующее утро, спозаранок, я приступил к своим новым обязанностям. Оказывается, в киоске были целые залежи глазных капель. Зачем столько времени хранил их покойник? Быть может, он предчувствовал беду. Конечно, меня не покидал вопрос, почему именно меня он назначил своим наследником. Неужели это была просто случайность?.. А вдруг он разглядел во мне нечто, что давало ему надежду. Вдруг именно я оказался самым достойным?
Три дня я раздавал капли. Запасов оптометриста хватило на все оставшееся в живых население города. На четвертый день все мы собрались на центральной площади возле мэрии. Господин Дрюн опять вскарабкался на скамейку и обратился к собравшимся с коротким спичем.
«Сограждане, - так начал он, - друзья! Наконец-то, после стольких дней косых взглядов мы смело, без опаски, можем взглянуть друг другу в глаза. Давайте насладимся открытыми, ясными взорами! Давайте без утайки посмотрим друг на друга!»
Не успел еще Дрюн закончить свою пламенную речь, как из толпы вдохновленных граждан раздался вопль: «Свинья! Проклятая свинья!» Господин Дрюн поперхнулся. Видимо, он решил, что это обращение адресовано ему. Но на этот раз он ошибся. Толпа расступилась, и мы увидели, как некая дама в голубом коверкоте бьет зонтиком по голове пухлого румяного господина. Господин тоненько скулил и прикрывал руками большую круглую лысую голову.
«Ах вот значит, что ты думаешь обо мне!» - кричала дама и лупила его зонтом.
«Да я же ничего не сказал!» – фальцетом вскрикивал истязаемый.
«И не надо! – в приступе бешенства кричала дама, - я и так все вижу!»
Несчастный толстяк пытался спрятаться за рядом стоящих, но длинный зонт доставал его и там. Все и дальше наблюдали бы эту семейную сцену, если бы с другой стороны площади не донеслось: «Вот ты подлец! Теперь-то я понял!» Это сутулый сапожник запустил ботинком в своего унылого дылду сына.
«Теперь-то меня не обманешь!» - кричал он ему.
Вдруг я почувствовал чей-то локоть, упершийся прямо мне под ребро. 
«Ну-ка, взгляните-ка мне в глаза», - проговорила с подозрением стоящая рядом тощая барышня в зеленой шляпке. На всякий случай я сделал вид, что не расслышал и поспешил ретироваться. Пробираясь сквозь толпу, я еле успел увернуться от пощечины, которой с криком: «Какая же ты подлая тварь!» какая-то девица наградила свою подругу.
Визги, вопли и выкрики стояли над площадью. Я старался побыстрее выбраться из толпы, ни на кого не глядя. Но в переулке, куда я сбежал, меня поджидала еще более прискорбная сцена. Две взрослых дочери, схватив свою мать, с криком: «Так мы и узнали правду!», таскали ее за волосы. Я ускорил шаг. Мимо меня пробежала женщина с кочергой. На углу школьники поймали учителя в пенсне и с воплями: «Хватит врать!» били его портфелями. Заглядевшись на них, я еле увернулся от камня, брошенного какой-то пожилой дамой в припустившего от нее хромого супруга.
Все словно с ума посходили. В меня чуть не угодила кастрюля с супом, вышвырнутая кем-то со второго этажа. Оттуда же с визгом: «Вон!»  вылетел раскрытый чемодан с вещами. Я уж не знал, как и добраться домой. Мне открыла дверь госпожа Фрекеншток.
«Ужас, что делается! Хоть Вы не пострадали!» - всплеснула она руками.
Я почти бегом поднялся по лестнице к себе наверх.
Надо было отдышаться и вообще понять, что происходит. С улицы раздавались вопли, гиканье, громыхание. Город обезумел. Госпожа Фрекеншток крикнула мне с лестницы, что соседи поймали толстого господина Цигельбока, поняли, что он их презирает, и избили его. Я выглянул в окно. Толпа, возглавляемая господином Бромом, гнала перед собой большую толстозадую женщину. «Разоблачили, мерзавку!» - кричали из толпы. Рыхлые груди женщины выпрыгивали из блузки, мясистые ляжки подрагивали на ходу, а по лицу текли грязные слезы. Она босиком топала по мостовой. Я узнал ее, это была наша булочница, всегда с недовольным видом отпускавшая свой товар.
«Вывели на чистую воду, - выкрикнул господин Бром, заметив меня в окошке, - призналась: терпеть нас не может!»
У меня возникло желание спрятаться в глубине комнаты. Я отошел от окна. Мне хотелось исчезнуть.
На следующий день наша газета вышла с отчаянными заголовками. «Правда раскрылась - врач ненавидел пациентов», «Подчиненные отхлестали начальника», «Теща забила зятя молотком для мяса», – кричали газетные полосы. Страницы были испещрены разоблачениями. Половина статей начиналась словами «Оказалось, что…» Каждый час ко мне прибегала хозяйка и рассказывала о происходящих ужасах. Было такое ощущение, что население города сошло с ума. Я вспомнил опасения покойного оптометриста. Он не ошибся…
Мне было страшно выйти на улицу. В нашем городе торжествовало безумие. Еще вчера миролюбивые жители, сегодня, ни с того ни с сего готовы были поубивать друг друга. Я включил радио. Новости были одна хуже другой. Кто-то брал интервью у доктора Мисугайнера.
Птичьим фальцетом журналистка вскрикивала: «Ну почему? Почему? Ведь мы же современные, гуманные люди!»
«Да, да, - отвечал Мисугайнер, - конечно. Неплохие люди. В дурных обстоятельствах».  


5.

Помощь пришла извне. Разнеслись слухи, что озабоченное происходящим у нас правительство прислало группу неких загадочных специалистов. Об этом я тоже услышал от своей всезнающей хозяйки. Неожиданно ко мне заявился господин Дрюн и настоятельно потребовал, чтобы я сопроводил его на какое-то заседание.
Я сам, честно говоря, не решился бы выйти в город. Но отказаться от представившейся возможности мне показалось глупым. Как-никак господин Дрюн являлся, видимо, представителем власти и, находясь рядом с ним, я был защищен от внезапных неприятностей. Но так мне только казалось. Не успели мы выйти из дома, как кто-то запустил Дрюну соленым огурцом прямо в лоб. Впрочем, это было единственное приключение, случившееся с нами по дороге.
Оказалось, что заседание, на которое мы спешили – это встреча с прибывшими специалистами. Они приехали на старой, словно найденной на свалке, "Изотта-Фраскини". «Странно, - подумал я, - что правительство выделило им такую развалюху».
Они поджидали нас, сидя на скамейке, у мэрии. Их было трое. Все они были одинаково невзрачны, в серых шляпах и неприметных пальто. Выяснилось, что все они оптометристы и призваны спасти население нашего города от новой глазной хвори.
«Ярковидение, - так начал, откашлявшись, один из них, - это известное науке заболевание. Мы можем привести и исторические примеры, - он, видимо, решил прочитать нам лекцию. - Скорее всего, им были больны некоторые знаменитые правдолюбцы, в частности, греческий философ Сократ. Как вы знаете, ни до чего хорошего это его не довело… В анамнезе болезни обычно присутствует ощущение некоего прозрения. Заболевание охватывает внезапно, у больного как бы «открываются глаза» на несправедливость окружающего мира. Обычно пациент впадает в экзальтацию. Ему начинает казаться, что он видит истину. В это время его охватывает непреодолимое желание поделиться этим знанием с окружающими».
«А также что-либо предпринять! – вставил второй господин. - В связи с этим мы можем вспомнить и другого исторического персонажа, страдающего подобным недугом. Это римлянин  Брут, мнения о котором противоречивы. Он либо разглядел в Цезаре тирана, либо вовремя предал его. Впрочем, и в том и в другом случае он явно страдал ярковидением».
«Что ж, - вступил в беседу третий господин, - ярковидением, как вы заметили, страдают и в наше время. Часто болезнь наступает, как обратная реакция на ухудшение зрения, то есть на нежелание что-либо видеть. Иногда этот недуг охватывает массы и тогда становится особо опасным. В некоторых странах эта болезнь запрещена. Наше здравоохранение борется с ней оптометрическими методами».
«Поэтому, собственно говоря, мы и здесь», - закончил первый господин и поклонился. После чего все трое по очереди пожали господину Дрюну руку. Наступила пауза.
«А вот, кстати, - вполне некстати вдруг сказал Дрюн, - наш, так сказать, местный господин Оптометрист. Прошу любить и жаловать. Вам в помощь и в ваше, так сказать, распоряжение».
Дрюн кивнул в мою сторону и даже несколько подпихнул меня плечом. Поневоле я сделал шаг навстречу гостям.
«Да, я не…» - не успел возразить я, как они меня перебили.
«Что ж, очень приятно, - без всякого выражения сказали они и по очереди представились, – г-н Куф, г-н Реш, г-н Тав».
В ту же минуту я забыл, кто из них кто. Странно, обычно я запоминаю людей. Но ни у кого из этих гостей не было ничего примечательного. Это были какие-то тусклые господа, отличавшиеся друг от друга только, пожалуй, тем, что у одного рот был чуть больше, у другого – расстегнута верхняя пуговица, а у третьего на глазу, видимо, начинался ячмень. Все они были в очках, все по очереди доставали носовые платки и хлюпали носами. Все с деловым видом одновременно кивали головой и соглашались друг с другом.
Мне совсем не понравилось поведение Дрюна. Он явно заискивал перед ними. А то, кем и как он представил меня этим господам, вообще возмутило меня. Те три дня, что я вынужден был выдавать капли, никаким образом не делали меня знатоком оптометрии. Каковым я, собственно говоря, никогда и не собирался становиться. Но я не успел даже возразить Дрюну. И теперь, попав в столь дурацкое положение, совершенно не знал, как себя вести.
Я уже собирался признаться в своем дилетантизме, когда один из этих господ открыл свой объемистый саквояж, почти неотличимый от двух других, и с гордостью продемонстрировал нам его содержание.  Портфель был доверху набит глазными линзами в аккуратных сафьяновых футлярах.
«Вот и наш, можно сказать, оригинальный метод, - указал он на содержимое саквояжа. - Самоимплантационные линзы!»
«Стоит поднести к глазу, - пояснил второй господин, - не успеешь моргнуть, - тут они втроем одновременно хохотнули, - а она уже имплантировалась!»
«Убивает ярковидение моментально», – подхватил третий.
«Как не бывало!» - добавил первый.
«Надо же! Удивительно! – с несколько преувеличенным восторгом воскликнул Дрюн. – А что после этого?.. Я имею в виду со зрением».
«Как человек потом видит?» – решился, наконец, хоть что-то сказать и я.
«А как вы хотите?» – внимательно и почти с подозрением спросил меня второй господин.
Этот вопрос застал меня врасплох.
«Да, господи, видит, и слава Богу!» – вместо меня радостно ответил Дрюн.
«А где Ваш портфель?» – вдруг строго спросил меня один из них. Я не нашелся, что ответить.
«А мы так, без портфеля, по старинке, так сказать», - поспешил произнести что-то непонятное Дрюн.
«По старинке?» - переспросили они.
«Ага», - на голубом глазу, даже не моргнув, ответил Дрюн.
Оптометристы переглянулись. Потом посуровели и первый строго произнес: «Главное – не мешать!»
«Ни за что!» - преданно воскликнул Дрюн.
Гости встали, как по команде взяли саквояжи подмышки и гуськом, друг за другом, направились в сторону гостиницы. В своих неприметных пальто и серых шляпах они были похожи на трех мышей, что случайно забрели к нам в город. 
Как только мы остались одни, я с негодованием набросился на Дрюна: «Что Вы им про меня наговорили! Что я теперь буду делать?!» Но Дрюну все было нипочём, он ничуть не смутился.
«Вы же слышали, - бодро произнес он, - они сказали «главное – не мешать»! А про ярковидение – и в энциклопедии все написано».
После чего, видимо, удовлетворенный своим объяснением он хмыкнул, похлопал меня по плечу и живо зашагал восвояси.  


6.

Я не знал, что теперь и думать. С одной стороны, я оказался невольным помощником этих бесцветных господ. Но с другой – мне ясно дали понять, чтобы я ни во что не вмешивался. Что ж, если они смогут что-нибудь сделать с сошедшими с ума горожанами, я буду только рад. Особенно, если мне больше не придётся в этом участвовать. Так думал я, слыша раздававшиеся с разных сторон крики, и, ускоряя шаг, чтобы избежать возможных злоключений и побыстрее добраться до дома. Но, видимо, мне это было не суждено.
На углу нашей улицы я натолкнулся на побитого господина Цигельбока. Ему действительно сильно досталось, голова его была перевязана, а полщеки занимал здоровенный кровоподтек. Цигельбок жался к стене и поминутно оглядывался.
«Ах, Вы не поверите, - быстро забормотал он, обращаясь ко мне, - они поняли все, что я о них думаю! А ведь я им не сказал ни слова!» Он схватил меня за рукав: «Скажите, это правда, что приехали врачи и всех ослепят?»
«Господи, - я вырвал у него руку, - что за чушь Вы несете! Никто никого не собирается ослеплять!»
На мое восклицание обернулся какой-то прохожий с потертым чемоданом в руке.
«Да? – спросил он, подскочив поближе, - а я уже собирался бежать из города!»
Он сказал это так громко, что другие прохожие стали оглядываться. Я попытался уйти. Но на нас уже обратили внимание. Подскочила взъерошенная дамочка с большим накрашенным ртом. Откуда-то взялся худющий старик с тростью.
«Господин Оптометрист! Господин Оптометрист! – заверещала упитанная мамаша, таща за собой орущего бутуса, - скажите, наконец, правду!»
Я не успел ответить на этот безумный призыв, так как люди в толпе, моментально собравшейся вокруг меня, загалдели и закричали «Правду! Правду!» Толпа прижала меня к стене, и я понял, что могу сейчас разделить участь несчастного Цигельбока. Но в это время раздался чей-то возглас, и прохожие, еще мгновение назад готовые вырвать из меня неведомую мне истину, вдруг замерли на мгновение, а потом с тем же азартом вдруг бросились в конец улицы.
Люди бежали, расталкивая и пихая друг друга. Отовсюду слышалось «Раздают! Раздают!» Побитый Цигельбок бросился вместе со всеми, но споткнулся, упал, и несколько человек пробежали по нему. Но он тут же ловко вскочил на четвереньки и попытался догнать бегущих.
«Куда вы?!» – закричал я, ошеломленный таким внезапным поворотом событий.
«Скорей, скорей! Всем не хватит!» - кричали где-то впереди.
Сам не знаю почему, я пошел, а потом и припустил бегом вслед за ними. Мы выскочили на бульвар. Там, взгромоздясь на какие-то ящики, стоял один из новоприбывших оптометристов. Кажется, это был господин Куф. Он держал перед собой раскрытый саквояж. Вокруг него уже собралось много народу. Некоторые подпрыгивали, стараясь разглядеть содержимое портфеля.
«Господа, - неожиданно зычным голосом объявил он. - Не галдеть! На всех не хватит. Идите к коллегам. Получат только те, кто ждал меня у гостиницы. Мои, так сказать…»
Ему не дали договорить.
«Мы Ваши, Ваши!» - закричали вокруг. Каждый пытался пробиться поближе к нему: «Нам! Мне!» Руки к его портфелю тянулись со всех сторон.
Я застыл в нескольких метрах от толпы. Люди выхватывали друг у друга сафьяновые футляры так, словно боялись, что им не достанется чудодейственное лекарство. Господин с чемоданом, еще десять минут назад мечтавший сбежать из города, вырвал из рук у худого старика заветные линзы. И несмотря на то, что разгневанный пенсионер стал колотить его палкой, тут же вставил их в выпученные от счастья глаза.  Упитанная мамаша, оставив орущего карапуза, с криком: «Мне три пары!» - вцепилась в рукав взъерошенной дамочки. Та, в свою очередь, зажав футляр в кулаке, лупила ее сумкой. 
«Господи, как хорошо!» - вдруг закричал кто-то, видимо, получивший свою толику счастья. Схватившие линзы, с трудом протискиваясь, выскакивали из толпы. Их место тотчас же занимали новые страждущие.
Ко мне подскочил радостный Цигельбок. От возбуждения он даже толкнул меня своим большим животом.
«Наконец-то все можно увидеть в истинном свете!» - закричал он, протянув ко мне короткие руки с явным намерением заключить меня в объятия. Я еле смог увернуться от него и отступить.
С трудом можно было понять, что происходит вокруг. Везде царило такое воодушевление, как будто бы люди и впрямь в миг вылечились от страшной болезни. Я увидел, как несколько соседей Цигельбока, еще недавно избившие его, полезли к нему целоваться. Кто-то крикнул: «Ура! Конец ярковидению!» Толпа зааплодировала. Все бросились обниматься. Я отступал все дальше. Мне стало не по себе. Я ускорил шаг и пошел прочь, вниз, по бульвару.
Стоило мне только свернуть с аллеи, как я моментально наткнулся на запыхавшуюся Каролину.
«Быстрей, быстрей, - закричала она, тяжело дыша. – Сейчас все разберут!»
Она устремилась вперед, схватив меня за рукав. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. С необыкновенной для такой большой женщины прытью она припустилась едва не бегом на соседнюю улицу. Оттуда раздавались крики и гомон.
Приблизившись, я опешил. Мне показалось, что передо мной вновь открылась только что виденная картина. В центре толпы возвышался оптометрист, но, на этот раз, это кажется был господин Реш, а напиравшие друг на друга люди тянули к нему руки, пытаясь схватить футляры.
Каролина тут же врезалась в толпу и с криком: «В очередь! В очередь!» - распихав всех локтями, продралась к оптометристу. Схватив заветный футляр и продолжая толкаться, она выбралась из толпы и, не медля ни минуты, вытащив линзы, засунула их в оба глаза. После чего словно окаменела, застыв и уставившись на меня. Да и вся галдящая толпа, заполучив наконец долгожданные дары, вдруг замолчала. Я растерялся. Люди вокруг меня внезапно притихли. Казалось, что им всем одновременно пришла какая-то мысль в голову.
«А он-то мерзавец, - вдруг произнесла Каролина. - Если посмотреть испытующим взглядом».
Я оторопел.
«Кто?» – едва успел спросить я.
«Да этот Мисугайнер!» – вдруг выкрикнула она.
Потом задумалась и, словно сообразив что-то, объявила: «Да и Дрюн этот хорош!» И внезапно добавила с гневом: «Сделали меня распорядительницей. А сами поди в кусты. Каролина за все ответит!»
«За что?» – не понял я.
«Да за все! – вскричала она с возмущением. - Они напачкуют, а я отвечай!»
Я замолчал, недоумевая.
«Э-э, да Вы сговорились», - протянула она вдруг. 
«С кем?» – снова не понял я.
«С ними! – выпалила она в ответ. - Против меня! Сейчас догадалась».
Я решил более не поддерживать безумный этот разговор. Уходя, я оглянулся. Каролина взобралась на скамейку. «Я их разоблачила!» – кричала она. Люди вокруг понимающе кивали. Я заспешил домой.
Возле самого дома меня ожидала уже хорошо знакомая картина. Там было настоящее столпотворение. Усатый Бром помогал третьему оптометристу, господину Таву, раздавать линзы. Вокруг них была невообразимая толчея. Мне пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы добраться до парадной. Увидев меня, Бром растолкал теснившихся, подошел и неожиданно пожал мне руку.
«Всегда разделял Ваши сомнения», - проникновенным тоном неожиданно заявил он. «Но Вы поступили мужественно!» - продолжил он с пафосом.
Я ничего не понимал.
-О чем Вы? - спросил я, отшатнувшись.
-О том, что Вы были правы, когда сняли очки! - воскликнул он.
-Что? – переспросил я.
-Когда Вы решились на это, - он улыбнулся, видимо, сочувствуя моей бестолковости. - Вы правы: хорошо ли мы видим или плохо, а истина ускользает от нас, – глубокомысленно произнес Бром и задумчиво посмотрел на меня.
Я оглянулся вокруг. Толпа перестала галдеть. Люди внимательно прислушивались к нашей странной беседе.
«Извините», - сказал я и, пробормотав: «Чушь какая-то», - обогнул Брома и вошел в парадную.
Поднимаясь в мансарду, я столкнулся с хозяйкой. Счастливая госпожа Фрекеншток с гордостью продемонстрировала мне пустой футляр из-под линз: «Представьте, как повезло: только вышла из дома, а прямо тут раздают. Успела первой!»
Я не стал разделять ее восторгов и прошел домой. Усевшись на кровать, я попытался осмыслить происходящее. Но не успел и подумать, как с улицы донеслись крики. Я выглянул в окно. По нашей улице шествовала процессия, возглавляемая радостным Цигельбоком. Рядом с ним степенно вышагивал надувшийся от важности господин Куф.
Шествие приблизилась к нашему дому. Навстречу ему торжественно вышел оптометрист Тав, сопровождаемый гордым усатым Бромом. За ним толпились все остальные. Первое, что сделал Цигельбок, когда подошел к Брому - обнял его и расцеловал в усы. После чего вновь обнял и крепко прижал к груди. Несколько ошарашенный Бром повернулся к господину Таву, словно прося помощи. Тав громко откашлялся и напыщенно изрек: «Мы рады приветствовать наших друзей с их вновь обретенным зрением».
Господин Куф надулся пуще прежнего и, видимо, решил выступить с ответной речью. «Да, - произнес он, - теперь наши люди с оптимизмом смотрят в будущее».
«Наш новый взгляд неколебим и ясен!» - выпалил Цигельбок.
«Интересно, что бы это значило?..» - освободившись, наконец, из его объятий, почти задиристо протянул Бром.
Я заметил, как господин Куф тихонько подтолкнул локтем Цигельбока. Тот подбоченился и громко сказал: «Это значит, что теперь мы твердо знаем, что хорошо, а что негодно! Что минус, а что плюс!»
Видимо, Бром только этого и ждал.
«И как же вы это определяете?» - не без ехидства, закусив ус, спросил он.
«Ясным взором и чистым помыслом!» - с пафосом вставил господин Куф.
«Но что хорошо для вас, может быть, например, плохо вон для того господина», - и Бром неожиданно указал на меня, наблюдавшего из окна эту сцену.
«Любовь, любовь, - с воодушевлением воскликнул Бром, - хороша для всех! Поверьте, мой друг, - он опять попытался обнять Брома, - то, что благо для нас, будет и для вас превосходно. Обязательно!»
«Да, но сомнения…» - начал Бром.
«А Вы не сомневайтесь!» – оборвал его Куф.
«Ведь есть опасения…» - продолжил Бром.
«А Вы не опасайтесь!» – крикнул кто-то из толпы возле Цигельбока.
«И все-таки…» - попытался настаивать усатый господин.
«А ну-ка хватит! – вдруг звучным голосом вскричал Цигельбок. – Вам любовь предлагают, а Вы торгуетесь! Быстро всем обниматься!»
В ту же минуту его сторонники с необыкновенным пылом бросились на стоящих за Бромом людей. Цепкими руками хватали они приверженцев сомнений и крепко сжимали их в своих горячих объятиях. На сопротивление никто не обращал внимания. Некоторые из тех, кого душили в объятиях, не выдержав, валились на мостовую. Кое-то пытался даже сбежать, но был отловлен и, в приступе любви, брошен на землю.
«Люди, - кричал в умилении господин Куф, - люди! Мы любим вас! Будьте счастливы!»
Постепенно сопротивление слабело, и сторонники Тава уступали, поддаваясь неуемным пылким порывам. Дошло до того, что некоторые поборники любви впивались губами прямо в губы растерявшихся визави. Те, от неожиданности замерев сначала, постепенно уступали их настойчивому, бурному натиску и, робко подставив на растерзание рты и тела, отдавались им. Это было какое-то безумное зрелище.
Я увидел, как моя несчастная хозяйка, оказавшаяся в рядах адептов Брома, была схвачена сразу несколькими возлюбившими ее незнакомцами. Они повалили ее навзничь, и она отдалась им с глупой испуганной улыбкой прямо на булыжниках мостовой. А упитанный Цигельбок оседлал усатого господина Брома и проделывал с ним что-то невероятное. Господин Бром только невнятно мычал. Я не мог как следует разглядеть их в этой огромной свалке, где мелькали искаженные лица, полураздетые тела и сорванные одежды. Люди кричали, непонятно было от чего – от радости или ужаса. Исступление охватило их. Мне не приходилось видеть ничего неистовее и страшнее этого. В отчаянии закрыл я глаза.
Не знаю, сколько времени длилось еще это светопреставление, но, когда я вновь посмотрел в окно, – на мостовой среди кучи разорванной одежды лежало только несколько растерзанных тел. Осторожно подошел я к входной двери и выглянул из нее. На полу в одном нижнем белье сидела моя хозяйка. Слезы из глаз ее лились, не переставая. При этом все та же нелепая улыбка блуждала по ее лицу.
«Могу ли я Вам чем-нибудь помочь?» - неуверенно спросил я.
Она даже не поняла моего вопроса. Потом подняла ко мне заплаканное лицо и проговорила: «Наверное, я сама этого хотела».
«Как?!» – воскликнул я.
«Только, наверное, не знала», - печально закончила она.
В это время на улице раздались голоса. Я спустился вниз и осторожно открыл дверь парадной. Пухлый Цигельбок, окруженный соратниками, вещал, стоя на пустой, неизвестно откуда взявшейся здесь, пивной бочке.
«Любовь, - рассуждал он, - будит в нас желания, о которых мы и сами часто не подозреваем. Они таятся в глубине нашего сердца. Любовь вызывает их, задевая самые сокровенные струны души!»
С удивлением увидел я сидящего у его ног усатого господина Брома. Он задумчиво кивал, внимательно слушая речь Цигельбока. Я был поражен этим зрелищем. Ведь только недавно этот толстый Цигельбок…  Впрочем, я не успел додумать эту мысль. Неожиданно Бром проворно вскочил и, обращаясь ко мне, спросил: «А что Вы думаете по этому поводу?»
«Да, собственно…» - начал я.
Но он тут же перебил: «Нет, нет, не надо увиливать!» 
«Прошу Вас, уважаемый!» - поддержал его Цигельбок.
Естественно, после всего увиденного сегодня у меня не было никакого желания вступать с ними в дискуссию. Я повернулся, чтобы уйти. Но один из сторонников Цигельбока тут же преградил мне путь.
«Куда это Вы, любезный? Уж будьте добры ответьте! А то люди решат, что Вы циник, неверящий в любовь», - еще учтиво, но уже настойчиво проговорил Цигельбок.
Ко мне придвинулся еще один из его приверженцев. Не знаю, чем закончилось бы для меня эта сцена, если бы вдруг не появился запыхавшийся однорукий господин, истошно крича: «Они идут!» Тут же Цигельбок, с необыкновенной ловкостью для такого пышнотелого человека, соскочил с бочки и во главе своих адептов быстро ретировался на соседнюю улицу.
Я был изумлен подобной переменой. Но, впрочем, ей сразу же нашлось объяснение. Из переулка выскочила большая гурьба вооруженных чем попало людей. В руках у них были камни, палки и железные прутья. Возглавляла всех воинственная Каролина с длинным шампуром в руках. Увидев меня и Брома, она закричала «Ну, где эти подлецы?! Мы их разоблачили!»
«Куда делись, мерзавцы? Покажем им любовь! Изобличим всех! – закричал из-за ее спины господин Реш».
«Негодяи! Насильники! Выходи!» - кричала толпа.
Вдруг кто-то увидел выглядывающего из-за угла Цигельбока.
«Вон они! Бей гадов!» – завопили все, и толпа с гиканьем хлынула на соседнюю улицу.
Сзади меня вновь раздались крики. Я обернулся. Это из переулка на помощь Цигельбоку бежали люди. 
«За любовь! Смерть циникам!» - кричали они, размахивая битами.
Впереди мчался господин Куф, вопя громче всех. Мы с Бромом прижались к стене. Толпа скрылась на соседней улице. Оттуда уже раздавались грохот и рев боя. К нам подбежали двое с дубинами наперевес.
«Вы за кого?!» - заорал первый из них с заплывшим глазом.
«А за кого надо?» – только и успел спросить Бром.
И тут же получил палкой по голове.
«За нас!» – выкрикнул второй и ударил его еще раз. 
После чего оба помчались на шум боя. Я успел заскочить к нам в парадную.
На улице творилось нечто невообразимое. Люди выбегали из домов, вооруженные чем попало, и били друг друга, что было сил. Бои перекинулись на другие улицы. Мы с госпожой Фрекеншток закрыли двери подъезда и только молились, чтобы сражающиеся не ворвались и к нам. Часами до нас доносились хрипы и стоны раненых.
Бои длились весь день. К вечеру крики стали стихать. Утром до нас дошли слухи о перемирии. Стороны считали потери и подбирали калечных. На следующий день состоялись похороны. Я не пошел на кладбище. Госпожа Фрекеншток прибежала взволнованная и рассказала, что после похорон состоялся митинг, и все враждебные стороны решили назначить на завтра судебное разбирательство.


7.

Я плохо спал в эту ночь. Просыпаясь и прислушиваясь к улице, я думал о том, как непредсказуема наша судьба. Еще совсем недавно, возможно, наш город был одним из самых тихих в округе. Никто даже и вообразить бы не мог, как развернутся события. Да и наши сограждане всегда казались мне спокойными, мирными обывателями. Бурные события и потрясения неизменно обходили нас стороной. Я не мог понять, что с нами произошло. Мне вспомнились слова Мисугайнера – «скверные обстоятельства»…
Рано утром в дверь постучали.
«Кто там?», - с опаской спросил я.
Дверь открылась – на пороге, потупив глаза, стояла моя хозяйка. За ней толпилось несколько мужчин и женщин.
«Вас зовут», - произнесла госпожа Фрекеншток таким тоном, словно мы были с ней незнакомы.
«Странно, что это с ней?..» - подумал я.
Тут же в дверь просунулся однорукий, тот, что вчера примчался к нам на улицу, и нетерпеливо сказал: «Ну одевайтесь уже!»
Я не успел даже понять, что все это означает, а в комнату уже вошли какие-то люди и стали натягивать на меня одежду. Я даже не смог оказать сопротивления – я был совершенно беспомощен в их руках. Меня быстро вытащили на улицу и также стремительно, всей толпой, повели по городу. Я ничего не понимал.
«Что случилось?» – пытался спросить я у провожатых.
Но откликнулся только один однорукий.
«Вам же сказали - Вас зовут!» - воскликнул он недовольно.
Быстрым шагом, почти бегом, добрались мы до площади. Происходящее на ней изумило меня. Посередине площади были расставлены скамьи, на них сидели многие из тех, кто участвовал во вчерашних событиях. У некоторых были забинтованы руки и головы, а несколько человек стояли, опираясь на костыли. В центре возвышалось некое подобие подиума, на котором сидели трое оптометристов. Теперь их без труда можно было отличить друг от друга: у господина Реша на лбу горел огромный синяк, господин Куф сидел с перевязанной головой, а у Тава рука была в гипсе. Справа от них деловито расположился Цигельбок, а слева, с распухшей скулой, – Каролина.
Тав, видимо, временно взявший на себя обязанности председательствующего, встал и торжественно произнес: «Мы устали хоронить наших павших. Да, у нас разные взгляды, - и он многозначительно поправил линзу в левом глазу, - но разве не можем мы мирно существовать друг с другом? Может нам стоит прислушаться к голосу разума. Понять, в чем причина нашей вражды. Ведь кто-то же в ней виноват!» – воскликнул он риторически.
Тут же на подиум проворно вскочил невесть откуда взявшийся господин Дрюн. В руках у него была указка, которой он, словно саблей, рассекал воздух.
«Итак, начнем», - объявил он бодрым голосом, и сидящие на скамейках зааплодировали.
«Что может нам сказать по поводу вчерашних событий этот господин? – воскликнул он, ткнув в мою сторону указкой. - Как сообщают нам многие – именно он своим поведением спровоцировал братоубийственную бойню».
«Что?!» – в ошеломлении закричал я.
Но Дрюн только криво усмехнулся в ответ. От негодования я даже потерял дар речи.
«Приступим, - жизнерадостно произнес он и повернулся к стоявшему справа от него Цигельбоку. - Скажите господин Цигельбок, разделял ли этот человек общую радость при получении Вами линз?»
«Ни в коем случае!» – по-дурацки выкрикнул Цигельбок, выпятив живот.
«Тогда, может быть, он хотя бы разделил Ваши взгляды на столь возвышенное чувство, как любовь?»
«Никак нет!» – по-солдатски отрапортовал Цигельбок.
Дрюн повернулся к публике и объявил: «Вы – свидетели».
Он выдержал паузу и посмотрел на Каролину.
«Любезная госпожа, - подчеркнуто вежливо обратился к ней Дрюн. – Разделял ли этот человек, - он указкой легко ткнул мне в плечо, - Ваши естественные подозрения по поводу окружавших Вас?»
«Нисколько!» – отрезала Каролина, грозно взглянув на меня.
«А пытался ли он разоблачить вместе с Вами хоть кого-нибудь из общих знакомых?»
«Никогда!» – прорычала Каролина.
«Судите сами, - опять обратился Дрюн к публике, - итак, наш герой не исповедовал ни один из известных нам взглядов. Каких же воззрений придерживался он сам? Ведь не может же человек жить без идеалов!»
Он выждал паузу. После чего продолжил: «Я хочу вызвать сюда еще одного свидетеля. Уважаемый господин Бром, прошу Вас!»
У Брома была рассечена бровь, и заклеен пластырем один глаз. Он поднялся из первого ряда и вступил на подиум.
-Скажите, Вы, как непосредственно пострадавший, осуждал ли при Вас этот человек чьи-либо противоправные действия?
-Ничуть! - с готовностью ответил Бром.
-Что ж… - хотел видимо, заключить Дрюн.
Но Бром перебил его: «Хочу, с Вашего позволения, добавить. Когда я похвалил его за смелый принципиальный поступок, быть может, единственный в его жизни, он назвал это «какой-то чушью».
«Ах вот как! – почти обрадованно воскликнул Дрюн, - То есть, принципы для этого человека не более, чем чушь!.. Ну, а теперь, пожалуй, настало время для вызова главного свидетеля. Госпожа Фрекеншток, прошу на сцену».
Моя хозяйка поправила сползшую с плеча кофту, подошла к Дрюну и остановилась перед ним, глядя в пол.
«Уважаемая, - так начал Дрюн, - как известно, этот человек является Вашим квартирантом».
Хозяйка кивнула головой.
«Давно ли он, на Ваш взгляд, проявляет вопиющее безразличие к тому, что происходит вокруг? Давно ли ему наплевать на то, что волнует окружающих его людей, на то, что не дает им покоя?!»
«Давно», - только и сказала госпожа Фрекеншток, стараясь не встречаться со мной глазами.
«Ну, вот и ответ! – воскликнул Дрюн. - Когда каждый из нас в смертельной схватке отстаивал свои взгляды, дрался за свои принципы, этот господин бесстрастно наблюдал за нашей борьбой! Недаром сказано: равнодушие – хуже предательства!» – патетически закончил он.
Я не понимал, что происходит. Что за судилище они устроили? И почему надо мной? Я не сделал никому из находившихся здесь ничего плохого!
Вдруг господин Куф поправил повязку, сползшую ему на лоб, поднялся и произнес: «Мы не будем здесь обсуждать моральные качества этого господина. Они и так, как на ладони. Нас волнуют другие его поступки».
«И как бы мы не были толерантны к человеческим слабостям, есть вещи, о которых стоит задуматься всерьез», – многозначительно произнес Тав.
Реш перебил его, не дав продолжить.
«Нам некогда ходить тут вокруг да около. Мы разоблачили поганца!» - воскликнул он с азартом.
«Ведь этот человек, - продолжил Куф, указывая на меня, - был представлен нам, как местный оптометрист. Так ли это, господин Дрюн?»
«Точно так!» – жизнерадостно сообщил Дрюн.
«Вас так представили?» – спросил меня Тав.
Я почувствовал в его вопросе какой-то подвох.
-Господин Дрюн… - начал я.
-Мы не спрашиваем Вас о Дрюне, - закричал Реш, и его синяк на лбу побагровел, - отвечайте на вопрос – да или нет?
-Ну, да, - пробормотал я, стараясь не думать о том, что за этим последует.
-Итак, подсудимый тогда не стал отрицать подобного представления. Наоборот, своим молчанием, равнозначным согласию, подтвердил свой высокий статус! - добавил Куф. - Однако, отнесся ли он к своим обязанностям со всей ответственностью? Помог ли обществу, своим согражданам, избавиться от чумы ярковидения? Пришел ли им на помощь в тяжелую, трагическую пору?
-Нет, нет и еще раз нет! - закричал Реш.
-А, позвольте спросить, из лености или ветрености не сделал он этого? Быть может, иные обстоятельства помешали ему? - фальшиво-наивным тоном вопросил Тав.
-О, да! – вскричал Реш, - и мы знаем эти обстоятельства! Achtung! – закричал он почему-то вдруг по-немецки. Потом подбежал к Дрюну, выхватил у него из рук указку и, тыча ей меня в грудь, завопил. -Сознавайся, ты – оптометрист?
Он так сильно тыкал в меня, что я вынужден был просто отскочить от него. Но тут же наткнулся на подбежавшего сзади с железными объятиями Цигельбока. В этот момент Дрюн скорчил такую страдальческую гримасу, словно это его судили неизвестно за что. «Ну ответьте уже, наконец», - почти плаксиво проныл он. 
-Да я ведь… – попытался вскричать я.
-Не «ведь», не «ведь»! – заорал Реш. - Отвечать! Оптометрист?!
Мне показалось, что сейчас он просто набросится на меня.
-Нет, – буркнул я.
-Разоблачили! - завопила все это время молчащая Каролина. – Всегда подозревала его!
-Самозванец! – взревел Реш и с таким упоением стал бить указкой по стулу, что она сломалась напополам.
-Жулик! Лгун! Прощелыга! – закричали люди на площади и повскакали со своих мест.
-Пройдоха! - хором крикнули все три оптометриста.
Одна дамочка даже подскочила и хотела плюнуть в меня, но попала в Цигельбока. От досады, что промахнулась, она стукнула меня в ухо и взвизгнула: «Кровопийца!»
На подиум вскакивало все больше людей, и я понял, что мне уже не спастись.
Какая-то барышня рыдала на плече Брома, вопя: «Обманщик! А я так ему верила»
«И я, и я!» – соглашаясь, кивал головой Бром.
Кто-то кричал: «Бить гада!», «Разорвать на части!», «Распотрошить злодея!»
В результате такое количество народу забралось на подиум, что доски вдруг затрещали, и наспех сделанный настил рухнул. Все находившиеся на нем полетели вверх тормашками. Я скатился с помоста и распластался на земле. Вдруг кто-то схватил меня за руку и потянул за собой.
«Скорее, скорее, пока Вас не растерзали!» - шепотом почти прокричал он, увлекая меня за собой. Мы выбежали с площади и дворами и переулками, запыхавшись, добежали почти до окраины. Дальше бежать было некуда.
Наконец, я разглядел своего спасителя. Удивительно, только сейчас я сообразил, что знаком с этим человеком. С изумлением узнал я в нем единственного в нашем городе пьяницу - Икутиэля. Никто не знал даже его фамилии.
Мы отдышались. Я поблагодарил его и сказал, что, возможно, он спас меня от неминуемой участи. Я даже не спросил его – почему он это сделал, хотя почти весь город был против меня. Но мы так спешно бежали, что я решил узнать это позже. Я лишь успел к нему присмотреться. Никогда не сталкивался с ним я столь близко. Черты его лица мне кого-то напомнили. Вдруг некая догадка осенила меня.
«Скажите, - спросил я у него, - а Вы, случайно, не родственник господина Мисугайнера? Мне кажется, что Вы очень похожи на него».
«Да, - просто ответил он, - это мой брат».
Я был ошарашен. Господин Мисугайнер – известный психиатр, а его брат – единственный в городе пьяница!
«Но как же так, - видимо, бестактно воскликнул я, - зачем же Вы пьете?»
Икутиэль смутился, отвернулся и заскучал. Ему неприятен был этот разговор.
«Знаете, - вдруг неожиданно сказал он, - до этого я был поэтом… Я прочту Вам свои последние строчки», - добавил он, даже не спросив, хочу ли я этого. Он остановился, закрыл глаза и прочитал:
«Как ты мне надоела, голова,
Свернуть тебя бы с этой глупой шеи…»
Мы замолчали. Не глядя на меня, он зашагал вперед. Вскоре мы дошли до границы города. Дальше начиналось дикое бесконечное поле. Я не понимал, куда он меня ведет, пока не заметил буквально на самом краю улицы небольшой дом.
«Ну вот, пришли. Может быть, здесь Вас укроют», - сказал он и постучал в дверь.


8.

Я ожидал увидеть все, что угодно, но только не то, что предстало передо мной. В проходе двери стояла немолодая усатая женщина в длинных залатанных сапогах, короткой юбке и потертом кожаном лифчике. У нее было бесконечно унылое выражение лица.
«Ах, извините, - сказала она тоскливо, - я забыла плётку».
«Нет, нет, - быстро сказал Икутиэль, - это господин Оптометрист».
Я не успел возразить, как женщина протянула мне широкую ладонь и представилась: «Госпожа Цилленбокер, мучительница мужчин. Проходите».
Осторожно шагнул я в гостиную, не зная, чего ожидать в следующее мгновение. Действительность оказалась еще более странной, чем можно было предположить. Буквально через минуту в комнату вкатилась пожилая дама на инвалидной коляске, с кальяном в одной руке и с плеткой в другой.
«А вот и я!» – залихватски воскликнула она и игриво шлепнула плеткой по коленке.
«Это мама, - представила ее госпожа Цилленбокер – она на пенсии. Мама, до свидания», - сказала она и слегка подтолкнула коляску ногой.
Пожилая дама лихо развернулась на месте, сделав крутой поворот, и, пропев «Эх, была б я Ататюрком!», укатилась в соседнюю комнату.
«Отдай плетку!» - крикнула ей вслед госпожа Цилленбокер.
«Ну вот», - сказал Икутиэль.
В это время в комнату ввалились, толкая друг друга, две девицы. Причем одна из них была не в меру толста, а вторая, наоборот, на редкость костлява.
«Она у меня кнут отобрала!» - писклявым голосом закричала толстуха и обиженно засопела. Вторая девица успела только пробасить: «Это мой!», как госпожа Цилленбокер перебила их.
«Мои дочери, знакомьтесь», - предложила она мне.
Тучная девица взвизгнула, заметив меня, и неуклюже сделала книксен. Ее худая сестра засмущалась, отвернулась и принялась тереть шею.
«Девочки только учатся», - печально произнесла Цилленбокер и пихнула мясистую в толстый бок. Та опять взвизгнула, и обе удрали в другую комнату.
«Садитесь», - предложила мне их мать.
Раздался звонок в дверь.
«Это, наверное, брат», - сказал Икутиэль.
И действительно, оказалось, что пришел господин Мисугайнер. Из комнаты вновь выбежали девицы и расцеловали Мисугайнера в обе щеки. В гостиную выкатилась их бабушка с криком: «А вот и наш псих пришел!» Тут же девицы решили представить его мне и закричали: «Это известный врач!»
-Мы знакомы, - сухо сказал я.
-Конечно, - ответил Мисугайнер. - Рад Вас видеть. Вы теперь знаменитость.
-А! - закричала старуха из коляски, - так это его сумасшедший!
-Мама, - строго сказала Цилленбокер, - я тебя накажу.
-Правду никто не любит!» - донеслось в ответ из коляски.
После чего девицы побежали на кухню, принесли чайник, Цилленбокер достала чашки, поставила на стол пирог, и все уселись за стол.
Это было странное чаепитие. Девицы беспрестанно хихикали, причем одна из них – басом, бабушка время от времени разражалась выкриками, Мисугайнер бормотал себе что-то под нос, а хозяйка почесывалась: ей жал старый кожаный лиф.
Наконец, Икутиэль произнес: «Грустно все это».
«Да уж!» – вскрикнула бабушка.
«Могло быть хуже», - пробормотал Мисугайнер.
«Куда хуже-то!» – отозвалась Цилленбокер.
Все замолчали. Я не знал, как вести себя в этой компании.
«А почему вы не на площади?» - глупо спросил я.
«Нам линз не досталось», - ответила за всех худая девица.
«Опоздали!» - огорченно пискнула ее сестра.
«Вот и сидим дома!» – воскликнула недовольно бабушка.
«Это хорошо, - пробурчал Мисугайнер, - не пришлось участвовать».
Все опять замолчали. Повисла пауза.
«Почему Вы спасли меня?» - спросил я Икутиэля.
«Не знаю», - ответил тот.
«Потому что он – пьяница!» – радостно заявила бабушка.
«А ты - сумасшедшая старуха», - откликнулась Цилленбокер.
«Неправда, - вмешалась ее толстая дочь, - сумасшедшие у Мисугайнера».
«Отстань от папы!» – ущипнула ее за пухлый бок Цилленбокер.
Я даже поперхнулся. «Так вы женаты?» – вырвалось у меня.
«Еще чего, - возразила она, - кто за него замуж пойдет. Он же сумасшедший».
«И брат – пьянчуга!» – успела вставить бабушка.
«Он не сумасшедший», - грустно сказал Икутиэль.
«А кто же он? Сумасшедший с сумасшедшими. Вот они к нему и ходят» - убежденно произнесла Цилленбокер.
«Это мои дочки», - невесело сказал Мисугайнер.
«Папа!» - завизжали девицы и, моментально вскочив, плюхнулись к нему на колени. Стул под ними зашатался, и они втроем грохнулись на пол.
«Во! - радостно закричала бабушка, потрясая кальяном. - И детей нарожал психических!»
«Все. На сегодня прием закончен», - закричала госпожа Цилленбокер, загнала девиц в комнату, а братьев вытолкала за дверь.
Бабушка успела схватить последний кусок пирога и выкатилась из гостиной.
«Спать можете здесь», - указала мне на диван ее дочь и ушла к себе, хлопнув дверью.


9.

Несколько дней я прожил у них. Каждый день приносил новые слухи. Как-то прибежал взволнованный Икутиель, стащил у бабушки наливку и, пряча бутылку за пазуху, сообщил мне: «Вы не поверите! Когда Вы исчезли, все бросились Вас искать, а когда не нашли, снова передрались. Те, кто был за Тава, схватили Куфа в заложники. А тогда те, которые за Куфа, поймали Тава! Только один господин Реш улизнул».
В конце недели обе девицы побывали в центре города и принесли очередные вести. Им рассказали, что Реш вернулся с новыми линзами. Сначала он попробовал их на себе. После чего с ним что-то случилось, и он вдруг решил вызволить из плена Тава и Куфа. Он выменял их у враждующих сторон на новые стекла. Об этом рассказали и оба брата, которые вскоре пришли пить чай. Все опять уселись за стол. Сестры болтали без умолка, а бабушка наперегонки с Икутиелем прихлебывала наливку. В это время раздался звонок в дверь.
«Ну вот, - всплеснула руками госпожа Цилленбокер - уже пришли».
«Прячьтесь, - закричала бабушка, ловко подкатила ко мне и толкнула коляской. - В шкаф!»
Я оглянулся. Сзади меня располагался старый комод. Мне ничего не оставалось, как скрючившись, залезть в него. Он был так заставлен посудой, что я не мог даже пошевелиться, не задев ее. В прихожей раздались голоса. Братья, уходя, здоровались с кем-то.
То, что я увидел сквозь щели рассохшегося комода, поразило меня. Я не поверил своим глазам. В гостиную вошли господин Куф, Тав и Реш. У меня перехватило дыхание. Я решил, что меня выследили. Какого же было мое изумление, когда оказалось, что они пришли совсем по другому делу.
«Что ж, проходите. Очень рада, - несколько фальшиво пригласила их усатая Мисугайнер. - Чувствуйте себя свободно. Схожу за кнутом».
В этот момент оптометристы шагнули вглубь комнаты, и я, не в силах более вытерпеть тесноты шкафа, проскользнул за их спинами и выскочил на улицу. Там меня уже ждали оба брата.
«Что делают здесь эти оптометристы?!» - полушепотом вскричал я, отчаянно пытаясь понять, что происходит.
«Как что? – удивился Мисугайнер, - они пришли к госпоже Цилленбокер».
«Зачем?» – никак не мог сообразить я.
«Думаю, что по работе, - раздумчиво сказал Икутиель. – У нее уже давно никого не было».
«За всё время — это ее первые клиенты. Не до нее всем сейчас», - пробормотал со своей кривой усмешкой Мисугайнер.
«Люди, как с ума посходили», - добавил Икутиэль.
«Господи, - уже в голос воскликнул я, схватив за плечо его брата, - тогда почему же Вы не лечите сумасшедших?!»
«Ах, друг мой, да разве можно кого-то вылечить?.. Можно лишь вставить другие линзы. Но я только психиатр».
«Он не может вставить другие мозги», - тоскливо пояснил Икутиэль.
«Но какова же тогда вообще Ваша роль?» - уже в нетерпении воскликнул я.
«А Ваша?» – внимательно посмотрев на меня, спросил Мисугайнер.
Я замолчал. Мне нечего было ответить ему на это.
«Все спорят с безумцами, доказывая им, что они ненормальные. Только брат один и соглашается с ними», - грустно изрек Икутиэль.
«Но зачем?» – возмутился я.
«А почему бы и нет? - откликнулся Мисугайнер, - Ведь неизвестно, кто из нас более безнадежен».
«А если пригубить наливки, - добавил Икутиэль, - то это становится и неважно».
Мы все еще стояли перед домом госпожи Цилленбокер. Вдруг дверь распахнулась, и оттуда вышли, застегивая штаны, три ее счастливых гостя. На лицах у них было столько искренней радости, как будто бы их только что не стегали кнутом, а сообщили им некую чудесную весть.
Сначала я испугался и собрался было бежать. Но им было не до меня.
«Друзья! Я принес вам спасение! – с пафосом произнес господин Реш, завидев нас. - Произошла чудовищная ошибка. Вместо того, чтобы дать нам одинаковые линзы, стекольщик перепутал и выдал нам три разные партии. Вот почему мы так ненавидели друг друга. Но теперь у нас есть новые чудные единообразные линзы!» – с воодушевлением воскликнул он.
Мы молча разглядывали его. Все это было столь странно, что никто из нас не нашелся с ответом.
«Да, и самое главное – мы теперь преисполнены раскаянием!» – закончил он с оптимизмом.
Сгорая от нетерпения и перебивая друг друга, они решили поделиться с нами своим открытием.
«Вы не представляете, - восторженно продолжил Реш, - когда Вас бьют кнутом, в этот момент наступает истинный катарсис!»
«Только тогда вы и начинаете понимать содеянное!» – вторил ему со слезами на глазах господин Куф.
«Порка – освобождает! Ведь пока нас не порют, мы совершенно не задумываемся об этом», - добавил Тав, утирая мокрое от слез лицо.
«Вот, что такое новые линзы – это новый взгляд!» – воскликнул Реш.
«Всеобщая повальная порка – наше спасение!» - в восторге прокричал Куф.
«Все на площадь!» – призывно возгласил Тав.
Они проворно вскочили в свою облезлую "Изотту-Фраскини" и умчались в облаке пыли.
Ошеломленные стояли мы, провожая их взглядами. Восторженные оптометристы, из трех еще недавно невзрачных господ, на наших глазах превратились сначала в народных вождей, а теперь и в спасителей отечества. Через некоторое время Мисугайнер, наконец, вымолвил: «Пойдемте, понаблюдаем».
Когда мы добрались до центра города, линзы были уже розданы. Безумное зрелище представляла из себя площадь, заполненная народом. Старые, молодые, женщины, дети все стояли на четвереньках, спустив штаны, задрав юбки и оголив зад. Сотни голых задов белели на солнце. Господа Куф, Тав и Реш работали не покладая рук. Прутья, заготовленные усердными горожанами, свистели со всех сторон. Каролина, Бром и Цигельбок еле успевали подавать розги взамен истрепанных, потерявших свою упругость. Вызвавшиеся добровольцы от всей души хлестали благодарных им граждан, выбиваясь из сил и меняя друг друга. Некоторые обыватели принесли свежесрезанные прутья с собой, а другие довольствовались домашними средствами – ремнями или поводками своих четвероногих друзей. В приступе раскаяния они, не дождавшись своей очереди, принимались сечь себя самостоятельно.
«Сограждане, - кричал, вопрошая, стоящий на обломках подиума Дрюн. - Грядет искупление?!»
В это время господин Куф забрался на будку мэрии.  Полуоторванный рукав его куртки бился на ветру, подобно флагу, а сам он был похож на древнего пророка.
«Долой раздоры, насилие и вражду!» – отчаянно призывал он.
«Да здравствует покаяние!» - вторил ему господин Реш.
«Чувствуете дыхание свободы?!» - кричал во весь голос, не щадя связок, господин Тав. Над площадью стоял сплошной освободительный вой. Грандиозная экзекуция, бескомпромиссная сладостная общественная порка поражала воображение.
«Присоединяйтесь! – радостно закричал господин Дрюн, завидев нас. – Линзы еще остались!» Мы поспешили ретироваться на соседнюю улицу и из-за угла наблюдать за происходящем.
Неистовство на площади становилось все сильнее. Люди хлестали друг друга изо всех сил. Казалось, что это самоистязание никогда не кончится. Но, еще час и, наконец, руки бьющих стали слабеть, вопли затихли, а площадь покрылась распростёртыми телами. Многие уже не могли встать на ноги, а некоторые и пошевелиться. Даже Дрюна было уже не слышно. Только трое оптометристов время от времени еще устало призывали к раскаянию.
Я не мог более смотреть на это ужасное зрелище.
«Что же это? - беспомощно произнес Икутиэль. - Господи, кто же мы такие?..»
«Мы - то, что придумали про себя», - ответил Мисугайнер, и впервые голос его задрожал.
Они замолчали. Больше говорить было не о чем. С площади доносились глухие стоны. Я не хотел больше этого слышать. Я подумал о своей мансарде. Там можно было спрятаться от всего. На улицах никого не было. Я пошел по безлюдному городу.
«Я никогда не вставлял себе линзы, - пришло мне в голову. - У меня просто плохое зрение. Быть может, это меня и спасает».


10.

В этот день я ночевал дома. Никто не тревожил меня. Ночь была тихой.
Под утро меня разбудили крики. На улице обыватели обсуждали вчерашний день. Оказывается, события, произошедшие в городе, приобрели совершенно неожиданный поворот. Во время вчерашней экзекуции у многих выпали линзы, и те из горожан, кто еще мог стоять на ногах, возмутились содеянным. Оказалось, что без линз порка произвела на всех ужасное впечатление. Обыватели впали в ярость и стали искать виноватых.
Бунт возглавила Каролина. С помощью Брома, Цигельбока и тех, кто еще был способен передвигаться, ей удалось загнать в угол и схватить Куфа, Тава и Реша. Граждане, пылая праведным гневом, тут же признали оптометристов виновными в разжигании раздоров и гибели запоротых соотечественников. Трое господ пытались оправдаться, настаивая на том, что преследовали благие цели, но их уже никто не слушал. В конце они успели признаться, что никогда не были оптометристами, а заехали в наш город случайно. Но это уже никого не интересовало. На рассвете их разорвали на части, а облезлую "Изотту-Фраскини" торжественно сожгли.
Толпа под моими окнами становилась все больше. Слышались яростные крики идущих с площади: «Долой аферистов! Долой мошенников!» Где-то били витрины, я слышал звуки разбитых стекол. Видимо, в городе опять начались волнения. Я стал опасаться, как бы меня не постигла участь тех троих. Конечно, в этом бы не было никакой логики – ведь я не раздавал линзы и не ратовал за новые взгляды. Но последнее, в чём можно было бы сейчас обвинить жителей нашего города – это в присутствии логики. Я уже готов был забаррикадироваться в своей мансарде, когда в дверь аккуратно постучали. Я подумал, что это возможно предавшая меня госпожа Фрекеншток, но оказалось, что за дверью лишь Дрюн и Мисугайнер. Это был странный союз.
«Чего вы хотите?» – на всякий случай спросил я.
В ответ раздалось бормотание Мисугайнера: «Нас просили позвать…»
Его перебил Дрюн: «Мы послы доброй воли! - с пафосом воскликнул он. - Хотели сообщить, что последние события коренным образом изменили отношение к Вам».
«Ну, - все еще не открывая дверь, спросил я, - и каково же оно теперь?»
«Да, открывайте уже», - тоскливо пробурчал Мисугайнер.
Я помедлил, но все-таки отомкнул замок.
«Нас выбрали, - немедленно скороговоркой начал Дрюн, - чтобы мы убедили Вас заменить самозванцев»
«Что?» - вскричал я, оторопев.
«Ну у нас же не осталось оптометристов!» – привел, как ему, видимо, показалось, убедительный аргумент Дрюн.
«А причем здесь я?!»
«Ну, Вы, в некоторой степени… даже пострадали от этой роли. Так что теперь все извиняются и просят Вас…»
«Даже не думайте!» – закричал я.
«Слушайте, - забормотал Мисугайнер, - я понимаю. Но ради спасения города».
«Смотрите, что делается на улицах. Сейчас все разнесут к черту!» – воскликнул Дрюн.
«Ну притворитесь Вы…» - уже почти просительно пробурчал Мисугайнер.
Я даже не успел им ответить, как за окном раздался грохот.
«Ну вот, слышите», - с укоризной сказал Мисугайнер.
«Будут громить!» – убежденно добавил Дрюн.
Мы замолчали.
«А что случилось с теми тремя?» - еще не сдаваясь, спросил я.
«Лучше не знать, - воскликнул Дрюн, - народный гнев – страшное дело! Что о них вспоминать!»
«Так что, они просто заезжие проходимцы? - я хотел узнать истину. - Но почему они стали оптометристами?!»
«Но Вы же отказались! – воскликнул Дрюн. - А кто еще на себя взвалит такое!.. Может они из добрых побуждений. Кто знает… Все-таки спасли нас от ярковидения», - добавил он, помолчав.   
-Но их же послало правительство», - не уступал я.
-Правительство? – удивленно переспросил Дрюн. - Вы что не знаете – нет никакого правительства.
-Как?
-Так.
-Нет правительства? – еще раз переспросил я.
-А зачем оно Вам?.. - рассеяно спросил Мисугайнер.
Я не знал, что ответить. «А кем же мы тогда управляемся?»
-Я тоже думал об этом, но не нашел ответа. А вдруг никем… - сказал он задумчиво.
-Как это никем? – растерялся я. - Разве возможно, никем?.. А где же они взяли линзы? 
-На окраине, у старого стеклодува.
-Как! -  снова вскричал я от удивления. И тут же вспомнил, что действительно на краю города живет одинокий стекольщик. Я несколько раз даже проходил мимо его дома.
-Ну хватит разглагольствовать, - прервал нас Дрюн. – Пройдемте!
Мы спустились по лестнице. Толпа возле дома встретила нас приветственными криками.
«Долой старые линзы! Да здравствует новый взгляд!» - кричали люди вокруг.
Ко мне подбежала Каролина и вдруг расцеловала меня в обе щеки.
«Нет, Вы не пачкун!» - твердо заявила она.
«Да теперь, только на Вас вся надежда!» - закричал из толпы Цигельбок.
«Дорогой Вы наш человек!» - в тон ему отозвался подскочивший ко мне Бром.
«Идемте, идемте быстрей», - повлек меня за собой Дрюн.
«Давайте скорее, а то вдруг они передумают», - вторил ему Мисугайнер, оглядываясь на толчею за спиной.
Втроем, быстрым шагом, мы устремились вперед. Сзади нас шумела толпа. Почти бегом мы несколько оторвались от нее. Люди отстали, но упорно шли вслед за нами.
-Послушайте, - предпринял я последнюю попытку к отступлению. – Я даже не знаю, почему я иду с вами.
-Потому что у Вас нет выхода, - сказал Дрюн.
-Выход всегда есть, – пробормотал Мисугайнер.
-Мудрец Вы наш, - съязвил Дрюн, - Вы им это скажите, - кивнул он на преследующую нас толпу.
Мы вышли к окраине. Домик стекольщика был ничем не примечателен. Я позвонил в колокольчик.
«Входите», - донеслось из-за двери.
«Долго же вы собирались», - сказал впустивший нас старик.
На нем были заплатанные штаны и видавшая виды жилетка. За его спиной располагался огромный во всю стену шкаф. Дверцы были чуть приоткрыты, и я увидел, что на полках покоятся тысячи линз. 
-Еще не перебили друг друга? - спросил старик, оглядев нас.
-Еще нет, – смущенно пробурчал Мисугайнер.
-Не успели, – глупо сострил Дрюн.
-А почему Вы дали линзы тем троим?! - возмущенно воскликнул я. 
-А почему бы и нет, - небрежно ответил он. - Каждый может выбрать то, что он хочет…
-Каждый? – переспросил я.
-Конечно. А они еще и назвались оптометристами, - почти безучастно добавил он.
-И вы им поверили?
Он пожал плечами: «Я? Да это ведь вы им поверили».
Мы замолчали.
Он посмотрел на меня внимательно: «Ну, а Вы кто такой? Как вас называть?»
Он застал меня врасплох. Я не знал, что ответить. Беспомощно повернулся я к Мисугайнеру.
-Я же не помню, - прошептал я ему. Врач пристально посмотрел на меня.
-Думаю, что этого господина, - помедлив, ответил он старику, - следует называть – господин Оптометрист. Думаю, это его настоящее имя.
За стенами дома уже шумела толпа. Люди догнали нас и теперь ждали нашего выхода.
-Что ж, - сказал стеклодув, подойдя к огромному шкафу и распахнув передо мной его дверцы, - выбирайте…



Часть 2

МИР БЕЗ БОГА

«Выбирайте», - повторил стеклодув, глядя на меня в упор. Он протянул ко мне руку.
Я отшатнулся.
«Ну что же Вы?» - пробурчал Мисугайнер.
«Давайте уже!» - в нетерпении вскричал Дрюн.
Больше всего в этот момент мне захотелось исчезнуть. Я взглянул на шкаф. Тысячи линз ожидали меня. Я не мог взять ни одной. Страх или беспомощность не давали мне сделать это. Я даже шагнул по направлению к шкафу, но линзы сверкнули и тысячекратным блеском на миг ослепили меня. Инстинктивно отступил я назад.
«Ну, берите!» - закричал Дрюн.
Я посмотрел на свои руки. Мне показалось, что пальцы мои дрожат. «Как же я возьму их, мне не удержать», - мелькнуло у меня в голове. Я поднял голову. Мисугайнер потупил взгляд, а Дрюн, похоже, уже готов был растерзать меня. Один только стекольщик как будто не проявлял ко мне особого интереса. Он лишь усмехнулся, наблюдая за мной. Толпа за окном шумела, не переставая.
«У Вас есть черный ход?» – неожиданно для самого себя спросил я старика. Он покачал головой, засмеялся и подмигнул мне.
«За шкафом», - сказал он и указал на узкий проход у стены.
«Что?! – закричал Дрюн, - Какой ход?!»
Я сделал несколько шагов вперед и, открыв в проходе узкую дверь, с трудом протиснулся в нее.
«Трус!» – крикнул Дрюн мне вдогонку и, сорвав с головы шляпу, кинул ею в меня. Последнее, что я увидел, был печальный взгляд Мисугайнера и расплывшееся в насмешливой улыбке лицо стекольщика.
Я долго дворами пробирался домой. Я боялся наткнуться на кого-нибудь из взвинченных воинственных жителей. Мне повезло: меня никто не заметил. Стараясь не шуметь, я поднялся к себе наверх, в мансарду… Я не знал, что меня ждет теперь. Толпа, оставшаяся возле дома стекольщика, быстро поймет, что я обманул ее ожидания. Что предпримут разгоряченные обыватели? Страх загнал меня в самый угол комнаты. Я уселся на стул, чтобы быть подальше от окна: так они меня не заметят. Конечно, наивно было думать об этом – они легко могли подняться ко мне домой. Ужасно ожидание, когда страх душит тебя.
И вот, удивительно - треволнения мои оказались напрасны. Как я понял из разговоров соседей, хотя господин Дрюн и побуждал толпу найти меня и призвать к ответу, его не послушали. Видимо, жители так много пережили за последние дни, так устали от надежд и разочарований, что, раздосадованные и удрученные, просто разбрелись по домам. Наверное, теперь им было уже не до новых взглядов.
В конце концов, я все же решился выйти из дома. Ну не распнут же они меня на месте! Осторожно прошел я по нашей улице. Прохожих было немного. На меня не обращали внимания. Я несколько успокоился. В сквере, на углу я увидел Цигельбока. Он о чем-то разглагольствовал перед несколькими зазевавшимися прохожими. Заметив, он окликнул меня. Я занервничал, не зная, чего от него ожидать. Но на этот раз он выглядел вполне дружелюбно. Тем не менее приблизился я несколько настороженно.
«Интересно, как выглядит Бог?» - глядя на меня, притворно задумчиво произнес Цигельбок.
«Вы уже спрашивали», - чтобы побыстрее отделаться от него, ответил я.
«А Вы видели Бога?» – заинтересовался стоящий рядом лопоухий недоросль.
«Нет», – ответил Цигельбок
«И я нет», – недоросль почесал свое оттопыренное ухо.
«Но! Возможно, он похож на меня», - хвастливо заявил Цигельбок.
«Какой ужас!» – воскликнула пожилая матрона, проходившая мимо.
«У вас что, проблем мало? Зачем вам еще этот Бог! – встрял сидевший на скамейке бородатый инвалид с костылём. - У нас линз нет, а вы про Бога!»
«Эх, ни линз, ни Бога!» – вздохнул слушавший эту беседу тщедушный старичок.
«Нету Бога! Нету Бога!» – шатаясь, с отчаянием воскликнул подошедший Икутиэль.
Я вовремя отошел от них. В сквере началась бурная дискуссия. С другой стороны улицы я увидел, как инвалид так распалился, что даже костылем замахнулся на Цигельбока. Видимо, он доказывал, что линзы важнее Бога. Я поспешил домой.
Возле моего подъезда стояли Бром и моя хозяйка Фрекеншток. Проходя мимо них, я услышал обрывок разговора.
«А нет ли во всем этом какого-нибудь заговора? – задумчиво размышлял Бром. - Судите сами, что бы не происходило, какие линзы мы бы не одели, а всё -братоубийственные войны. Кому это выгодно?»
Фрекеншток напряглась и, недолго думая, выпалила: «Наверное, темным силам!»
«Да, но где они? Где их искать?» - озабоченно спросил ее Бром.
«Посмотрите под скамейкой», – не удержавшись, съязвил я, хлопнув перед их носом дверью.


2.

Целую неделю в городе было спокойно. Никто ничего не громил, и казалось, что все бури и тревоги остались уже позади. Мне даже почудилось было, что мы вернулись к своей незаметной обыденной жизни. Я вновь попытался придаться несбыточным мечтам о хижине в лесу или о жизни в бунгало на берегу неведомого мне теплого моря. Мне уже не хотелось вспоминать свое имя. Прав был Мисугайнер – что оно мне может дать? Зачем оно мне?..
Вот в этот момент и сообщили по радио ужасную весть – эпидемия вернулась. Только теперь вирус мутировал, и у людей не просто портилось зрение, нет – они начинали слепнуть. Через некоторое время ко мне буквально ворвался взволнованный Дрюн.
«Вы слышали? – закричал он с порога. - Какой ужас! Одна надежда – на Вас!»
Я подумал, что он не в своем уме.
«Причем здесь я? Капли давно кончились!» - вскричал я ему в ответ.
«Да! Но кое-кто думает, что смогут помочь и линзы. Если они справились с ярковидением, то остановят и слепоту».
Его появление вывело меня из себя. Я еле выпроводил, почти вытолкал его из дома. Как раз этого мне и не хватало! Я надеялся только на то, что Дрюн не сумеет убедить в своей идее население города. Я не собирался выбирать им линзы. Взвалить на себя ответственность за их безумные взгляды? Я еще в своем уме! У меня нет желания отвечать за то, что за этим последует. Мне захотелось уйти, убежать из города. Но бежать было некуда.
Надежды мои не оправдались. Уже назавтра возле моего дома собралась целая толпа взволнованных соотечественников. Предводительствовала ими Каролина. Я слышал крики собравшихся под окном.
«Выходи! – кричали они.  – Даешь линзы! Хотим зрения!»
Я подкрался к окну и осторожно выглянул. Толпа разрасталась. Подходили новые люди. Со страхом я увидел в руках у некоторых палки и камни. Я бросился к двери и попытался забаррикадироваться. Я понимал, что это было напрасно: ничем, кроме кровати, я не мог подпереть дверь. Но мне было не до трезвых размышлений. Отчаяние охватило меня.  Я слышал, как открылась дверь подъезда. На лестнице раздались шаги.
«Спускайтесь! - закричал из-за двери Дрюн. - Все равно Вас вытащат!»
«Да что вам от меня надо?» – глупо прокричал я в ответ.
«Дайте нам линзы!» - выкрикнули из-за двери.
«Господи, да почему же вы не можете взять их сами?» - попытался уговорить их я.
Тут раздался голос Икутиэля (видимо, они и его притащили с собой): «Дело в том, что они не могут найти туда дорогу».
Дрюн крикнул: «Да этот стеклодув, сволочь такая, все время прячется».
«Как это, прячется? – возразил я. - Он же вот здесь, ведь недалеко».
«Это для Вас недалеко. Вы знаете дорогу. А мы можем полжизни искать», – грустно ответил Икутиэль.
«Ломай дверь! - закричал кто-то. – Открывай!»
Дверь затрещала под ударами. Я понял, что еще немного, и ее просто разнесут в щепки. «Лучше открыть, - подумал я, - пока они окончательно не взбесились». Я щелкнул замком и несколько человек ввалились в комнату. Я не собирался сопротивляться: я понимал, что это бессмысленно. Я только отступил как можно дальше от двери и прижался к стене. Но ворвавшиеся тотчас навалились на меня, скрутили и вытащили из дома.  
На улице толпа встретила их радостными криками. Меня накрепко схватили под руки и потащили на площадь. Там немедленно из валявшихся досок соорудили опять нечто вроде помоста и, держа меня с двух сторон, затащили наверх. Я вспомнил прочитанные истории об аутодафе.
Но, на мое счастье, со мной не собирались разделаться в ту же минуту.
«Судить! Правосудие!» - кричали люди на площади. Я понял, что, хотя бы на какое-то время, избежал расправы. Дрюн проворно вскочил на помост.
«Сограждане! - прокричал он по привычке, а подумав, добавил. - Сестры и братья!» Наверное, ему показалось это обращение недостаточно убедительным, поэтому он пояснил: «И другие родственники!»
Кто-то из внимавших ему засмеялся.
«Нам не до смеху! - тут же закричал Дрюн. - В эти грозные времена, когда решается наша судьба! Когда мутация не щадит нас! Каждый из нас обязан!..»
Но тут он оступился, потерял равновесие и чуть было не грохнулся с помоста.
«Линзы давай!» - крикнули из толпы.
«Да! Каждый обязан внести свой вклад в общее дело! - он повернулся и с негодованием указал на меня. - А кое-кто не хочет! Да! Не хочет вносить свой вклад!» От возмущения Дрюн даже забрызгал меня слюной.  
«Судить его!» - закричали на площади.
«Что ж, пусть справедливый суд рассудит!» – торжествующе провозгласил Дрюн.
«Послушайте, - попытался я вставить слово, - вы уже судили меня».
«Раньше Вас судили за то, что Вы были оптометристом, а сейчас – за то, что Вы не хотите им быть. По-моему, все логично», - ответил он, нимало не смутившись.
«Да я и раньше-то…» - начал я.
«Что было раньше, мы уже выяснили. Нас интересует, что теперь! А теперь Вы, словно подлый трус, бежите от судьбы! Тот, кто отвергает свое призвание, губит не только себя, но и всех нас!» – закричал он.
«Ну что Вам стоит, ну дайте Вы хоть какие-нибудь линзы!»  – внезапно взрыдала оказавшаяся рядом мучительница мужчин, госпожа Цилленбокер.
«Детей жалко!» – выкрикнул бездетный Бром.
«Линзы – это не только здоровье! Это наши взгляды! – продолжал витийствовать Дрюн. - Мы не можем жить без… - тут голос его сорвался, и он вскричал пронзительным фальцетом. - Дайте нам эти взгляды! Дайте линзы, подлец!»
«Приговор!» - вдруг неистово завопил выскочивший, словно из-под земли, Цигельбок.
«Хватит болтать! – воскликнула вспрыгнувшая на помост Каролина - Приговор!»
«Приговор!» – загудела площадь.
«Что ж. Приговор, так приговор», - разочарованно, сорванным голосом, просипел Дрюн, недовольный тем, что прервали поток его красноречия. После чего засунул руку в карман, вытащил оттуда смятый листок и скучно, без всякого выражения, прочитал: «Совет, в лице своего представителя, постановил - данного жителя нашего города именовать отныне не иначе, как г-ном Оптометристом. Обязать его обеспечить нас линзами и назначить ответственным за наше зрение и взгляды. При неисполнении переломать ему руки и ноги».
Он сложил лист вчетверо и снова засунул его в карман.
Я замер. Площадь угрожающе молчала. Ко мне подошел однорукий и столкнул с помоста. Я чуть не упал. Однорукий спрыгнул вслед за мной. «Ну, вперед!» - пихнул он меня.
Я шел сквозь толпу, как свозь строй. Люди нехотя расступались, пропуская меня. По-моему, им очень хотелось привести приговор в действие и побыстрей переломать мне руки и ноги. Я старался идти, ни на кого не глядя, и как можно скорее покинуть площадь. Сзади я слышал всхлипывания усатой Цилленбокер: «Боже мой, никто не виноват! Мы все хорошие люди!»
Однорукий следовал за мной, словно конвоир. У меня не было выхода. Я понимал, что, если вернусь без линз, они меня растерзают. Бежать было некуда…


3.

Мне не пришлось долго искать дорогу. Не понимаю, почему они не могли найти ее. По-моему, дом стекольщика оставался на том же месте. Ну может быть только немного сдвинулся относительно земной оси. Я нашел его без труда. Однорукий остановился на почтительном расстоянии и замер, как часовой. Я постучал.
«Входи. Открыто», – старик распахнул передо мной дверь.
«Ну что, - спросил он, - все еще живы?»
«Да, но слепнут»
«Все вам не слава Богу», -  вздохнул он. Потом повернулся к шкафу: «Ну, иди, выбирай».
«А у Вас нет каких-нибудь безопасных линз?» - помедлив, с надеждой осторожно спросил я.
Он снова вздохнул, посмотрел на меня, перевел взгляд на однорукого за окном и ответил: «Безопасных нет».
-А какие есть?
- А какие надо? Есть разные.
- Разные уже брали.
- Тогда возьми одинаковые.
- И они не помогли.
- На вас не угодишь, - ухмыльнулся он. Потом помедлил и, подумав, сказал: «Да бери все подряд».
Я не успел ничего сообразить, как он уже притащил здоровенный чемодан и стал набивать его линзами.
- Подождите, подождите! Что вы делаете?
- Сами разберетесь. Вам не привыкать, -  устало сказал он и захлопнул крышку.
- И каждый получит то, что ему надо или то, что он заслужил?
- Да нет, - усмехнулся он, - каждый получит, то что ему выпадет!.
- Но ведь это несправедливо! – вскричал я. «Бог не играет в кости»!
В ответ он лишь рассмеялся: «Один Бог знает, во что он играет».
Он еще раз взглянул в окошко и подтолкнул ко мне набитый чемодан.
- Ну, забирайте ваши божественные дары.
Я выкатил огромный чемодан на улицу. Тут же подскочил однорукий и, ловко ухватив его за ручку, потащил прочь. Я еле поспевал за ним. В какой-то момент я остановился, потому что понял вдруг, что спешить мне уже некуда. Мне ничто не угрожало. Пусть они хоть по две пары линз себе вставят. Черт с ними. Я за это не отвечаю. Я развернулся и побрёл домой.
Вечером ко мне в дверь постучали. «Что им опять от меня надо?» - подумал я. Я не хотел никого видеть. Но, вспомнив о том, как в прошлый раз мою дверь чуть не выломали, я предпочел все-таки ее открыть. На пороге стояла моя хозяйка, госпожа Фрекеншток. Я толком не видел ее с того самого момента, когда она на суде давала против меня показания.
«Что Вам надо?» - довольно грубо спросил я ее. Она стояла, потупившись, и ковыряла ботинком трещину в плитке пола.
«Я хотела сказать...» – выдавила она из себя.
«Все, что Вы хотели сказать, Вы уже сказали, - перебил я ее. – Зачем Вы пришли?» 
«Я хотела сказать, что Вы – наш спаситель! – на одном дыхании выпалила она. – Без Вас бы все заболели! А теперь мы кинули жребий и каждому достались его линзы. Мне – с оттенком благодарности».  
«Идите вы к черту, вместе с оттенком!» – сказал я и захлопнул перед ее носом дверь.
Я бухнулся на кровать. Снизу с улицы раздавался какой-то галдеж. Я выглянул из окошка. Господин Бром и какая-то тетка, похожая на рыбу, растянули посреди улицы плакат. Плакат был развернут ко мне лицом и, видимо, для меня и предназначался. На нем большими корявыми буками было выведено «Да здравствует избавитель!»
«Господи, - подумал я, - да они совсем рехнулись!» Я запахнул штору. В комнате стало почти темно. Я уселся в угол кровати и обнял подушку. А потом накрылся с головой пледом. «Лучше так, совсем одному, - подумал я, - чем участвовать в их слабоумии». 
И вдруг мне пришло в голову, что ведь я также уязвим, как и все остальные. Интересно, почему я ни разу не заболел? Близорукость спасает меня, или просто я ни с кем не общался?.. Быть может, и мне когда-нибудь могут понадобиться линзы. А я даже не оставил себе парочку. Хотя, наверное, я бы не решился выбрать. И мне тоже пришлось бы тянуть жребий. Как нелепо, - подумалось мне, - я не доверяю судьбе, но и в собственный выбор не верю… Лучше не думать об этом. И не выходить на улицу.


4.

Через пару дней, наутро, Фрекеншток, со всей ее нынешней благодарностью, подсунула мне под дверь газету. Я открыл ее и опешил. Страницы пестрели объявлениями. «Отличные стекла чуть агрессивной гаммы обменяю на равноценные, но без зависти». «Приобрету, по случаю, жажду власти. Отдам – страсть к вещам».  «Недорого продам линзы с либеральными взглядами. Куплю – консервативные». «Побил тесть. Меняю застенчивые на злобные». В колонке редактора рассказывалось, как одна безутешная вдова удачно поменяла обычные взгляды на нетрадиционные и обрела счастье в объятиях соседки. Ниже были описаны трагические случаи. Какой-то сексуальный маньяк получил по жребию пуританские взгляды и умер от воздержания. А некая пожилая домохозяйка, наоборот, не решилась избавиться от сластолюбия и сошла с ума от радости.
Я выкинул газету, оделся и вышел на улицу. Город жил странной жизнью. Все куда-то спешили, все были озабочены, разговаривали на ходу и обменивались новостями. Я услышал обрывок разговора. Женщина с фигурой унылой цапли вполголоса сообщала товарке: «Одна тетка у мэрии отдаёт сейчас мужнины извращенные за умеренные. Бегу менять, пока не схватили». Я прошел еще несколько кварталов. На столбе висело объявление: «Меняю любовные стекла на патриотические».
Прохожие в ажиотаже сновали мимо, успевая перекинуться парой загадочных фраз и назначить друг другу встречи. А дети прямо на улице менялись зажатыми в потных кулаках линзами. Видимо, только я один, без всякого дела, неприкаянно слонялся по городу. Мне нечем было меняться. На бульваре я заметил доктора Мисугайнера. Он договаривался о чем-то с пожилой толстой дворничихой в потертом пальто. Увидев меня, он засуетился, быстро взял у нее маленькую коробочку, попятился и явно хотел улизнуть. Но я остановил его, окликнув.
«Ах, это Вы, - сказал он, пряча коробочку в карман и, проследив за моим взглядом, добавил. - Да, вот, поменялся». 
Я промолчал.
«Что же, - криво усмехнулся он и продолжил почти смущенно, - такова реальность».
«Наверное, - ответил я, - нет ничего более странного, чем реальность».
«Ну да, - согласился он и вздохнул, - мир устроен совсем не так, как мы думаем».
Я вернулся домой и почти неделю безвылазно просидел у себя в мансарде. Через какое-то время по радио начали передавать тревожные сообщения. Оказывается, от частой смены линз их владельцы опять начали терять зрение. Вскоре я услышал целую передачу о вреде этой порочной практики. В ней выступило несколько известных в городе людей. Доктор Мисугайнер на собственном примере поведал о том, как он стал теперь плохо видеть, а его теща, та самая, что курила кальян в коляске, заявила, что после пятого обмена стекол - почти совсем ослепла. В конце передачи голосом господина Дрюна было зачитано сообщение Совета о категорическом запрете на продажу, покупку и обмен линзами.
Я подумал, что на этом все и закончится. Я был наивен. В городе начались митинги и демонстрации. Граждане протестовали против нарушения их прав и вторжения в личную жизнь. Господин Бром даже написал статью в газету под названием «Попрана свобода личности». Каролина вышла на улицу с плакатом «Не трожь линзы!» Возмущенные граждане, возглавляемые Цигельбоком, организовали пикет. Но это не помогло. Запрет не был отменен.
Сразу же начал процветать черный рынок. Даже на углу нашей улицы какой-то тип, прикрывая шарфом лицо, предложил мне «превосходные стекла по сходной цене». Запрещенный обмен происходил в кафе и подворотнях, в скверах и во дворах. А Фрекеншток рассказала, что один старичок даже поменял квартиру на линзы с философским взглядом.
Но Дрюн был прав, чем больше новых стекол пробовали жители нашего города, тем хуже становилось их зрение. Моя хозяйка, сменившая уже четвертые линзы, даже попросила меня однажды помочь ей спуститься по лестнице: она почти не различала ступенек. Через некоторое время я понял, что я со своей близорукостью оказался самым зрячим в нашем городе полуслепых. Теперь на улицах люди часто наталкивались друг на друга. Скандалы и крики раздавались повсеместно. Всем уже было не до обмена линзами.
Однажды утром мою дверь чуть не разнесли в щепки. Делегация, состоящая из Дрюна, Брома, Каролины и еще десятка полузрячих горожан, потребовала от меня немедленно отвести их к стеклодуву. Они надеялись, что новые линзы спасут их. Они вытащили меня на улицу. Держась друг за друга и толкая меня вперед, они начали это странное шествие. Мы шли по безумному городу. Все больше людей присоединялось к нашей процессии. Я заметил идущего неверным шагом навстречу нам Икутиэля. Он брел, сам почти не различая дороги, но крепко держа за плечо шатающегося, с простертой рукой, Мисугайнера.
«А вы куда?» - закричал я ему.
«Что ж, мы, как все», - сказал он, хватаясь за меня и поддерживая полуслепого брата.


5.

Все больше людей выходило на улицы. Многие нащупывали путь палками, другие шли, опираясь на стены домов, выставив перед собой руки. Это было какое-то грандиозное и страшное зрелище. Со всех сторон, со всех улиц нашего города стекались толпы людей. Я понимал, что, хоть это и бессмысленно, но надо вести их к стеклодуву. У меня просто не было выхода, иначе бы они в безумии ослепления разорвали меня на части. Я еще пытался отговорить Каролину и Цигельбока, убеждая их, что другие линзы, на которые они почему-то надеются, уже не могут помочь. Но все было бесполезно. Никто не слушал меня.
Те, кто еще хоть что-то видел, вели за собой родственников и друзей. Целыми семьями шли люди. Слепые цеплялись за полуслепых, и неистовая эта процессия с рыданиями, проклятьями и перекликами двигалась вслед за мной. Ослепшие дети, для которых обмен линзами недавно еще был просто игрой, пытались найти родителей.  Но и родители их, растерянные от страха и темноты, стоящей перед глазами, не могли им помочь. Какая-то старуха вела за веревку нескольких детей. Стоны отчаяния раздавались повсюду.
Слепой карлик, посреди мостовой лишившийся проводника, пронзительно, срывая голос, кричал, что его бросили. Женщина, потерявшая ребенка, на углу улицы билась в истерике. Господин Дрюн, выскочивший из дома в нижнем белье, боявшийся заблудиться, теперь нервно хохотал, вцепившись в случайно подвернувшегося ему прохожего. Видимо, и он нарушил собственный запрет. Слепая девица в халате на голое тело пыталась хоть кого-нибудь поймать растопыренными руками. Идущие натыкались на нее и обходили её стороной. За мной, крепко держа меня за пояс плаща, брела Каролина. С другой стороны, вцепившись, словно бульдог, в мой рукав, упорно шагал Цигельбок. Схватив его за полы пальто, спотыкаясь, за ним следовало несколько стенающих, проклинавших судьбу, людей. Немыслимое наше шествие растянулось на несколько улиц.
Наконец, впереди в нескольких десятках метров показался дом стеклодува. Я не успел еще ничего сообразить, как несколько человек, которые сумели его разглядеть, с криками бросились вперед. За ними рванула слепая толпа. Каролина выпустила мой пояс и с бешенным воплем ринулась вслед за всеми. Меня сбили с ног. Люди, словно помешанные, почти ничего не видя, бежали вперед. Старики, дети, супруги, отталкивая друг друга, устремились к заветной цели. Я не успел подняться на ноги, как меня опять сбили на землю. Я сумел лишь увидеть, как исступленная толпа с воплями проломила дверь дома стекольщика и ворвалась внутрь.
Его дом и состоял-то всего из одной комнаты с большим шкафом для линз. Но люди все прибывали, и было непонятно, как такая крохотная хибара может вместить в себя огромную толпу. Я замер на месте. Вдруг послышался треск, скрежет, хруст ломающихся досок. Деревянная постройка, не выдержав натиска, словно пузырь лопнула изнутри с рокотом и урчанием. А люди слепые и полуслепые, топча друг друга, громили заветный шкаф. В безумии вожделения они уже ничего не могли различить. Вот и шкаф разлетелся в щепки. Яростные истошные крики раздавались оттуда. В этом столпотворении уже немыслимо было что-то найти. Но толпа, словно огромное стадо озверевших слонов, продолжала топтаться на месте в дикой надежде на исцеление. Ничего не видя, мужчины и женщины лезли друг на друга, давили упавших, круша и уничтожая все вокруг. Уже давно растоптали тех, кто ползал в поисках стекол. Но люди продолжали увечить и рвать друг друга. И вся эта огромная масса рычащих, воющих, отчаявшихся людей, словно гигантская черная дыра, кишащая человеческим мясом, в ужасе пожирала сама себя.
Я остался один. В полсотни метрах от меня затоптанные, изувеченные, изуродованные лежали тела жителей нашего города. Где-то вдалеке еще раздавались одинокие крики. Это слепые, отставшие от толпы, пытались найти дорогу. Все было кончено.
Вдруг я почувствовал на своем плече чью-то руку. Я повернулся. Передо мной стоял уставший, как будто бы еще более постаревший, стеклодув.
«Ну вот, - сказал он, измученно улыбнувшись, - теперь уже и Бог не знает…»







_________________________________________

Об авторе: ЙОНАТАН ВИДГОП
Писатель, режиссер и сценарист. Создатель израильского Института науки и наследия еврейского народа «Am haZikaron», награжден премией «Zeiti Yerushalaim» и медалью «За вклад в развитие национального духовного наследия еврейского народа».скачать dle 12.1