СЕМИНАР ПРОЗЫ ОЛША – ОТКРЫТОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ШКОЛЫ АЛМАТЫ ИМЕНИ ОЛЬГИ МАРКОВОЙ

Редактор: Юрий Серебрянский


(коллективная подборка)



Комментарий Юрия Серебрянского:

В этом выпуске беру на себя ответственность опубликовать работы выпускниц семинара прозы Открытой литературной школы Алматы. Теперь уже, благодаря нашей онлайн-жизни, новые имена не только казахстанской прозы. Мы расширили географию, что, на мой взгляд, пошло на пользу всем, и Школе и авторам. Об ответственности здесь говорю только в контексте своего редакторского служебного положения.
С большим удовольствием представляю вам эти рассказы.

 

ЕЛЕНА ВОВНОВА

МАНДАРИНЫ ПОСПЕВАЮТ В ДЕКАБРЕ

В надежде найти хоть один не испортившийся мандарин, Яна медленно и задумчиво доставала из большого деревянного ящика то, что от них осталось и аккуратно перекладывала оранжевое месиво в блюдо на подоконнике. Ящик с наклейками авиалиний и аэропортов стоял у стены, с которой смотрела весёлая Яна – портрет, сделанный углём, подписанный – მანდარინი დეკემბერში მწიფდება
Горка несколько раз замёрзших и растаявших в долгой дороге мандаринов, истекающих соком, с раскисшей кожурой, разукрашенной цветной плесенью, все увеличивалась и выглядела очень живописно на фоне однотонного снегопада за окном и видневшихся в глубине двора снежных горок.
В ящике, под еще недавно красивым слоем плодов вечнозелёного дерева были книги и вещи Яны, которые она успела отправить железнодорожной почтой из Сухуми в Алма-Ату. После двух месяцев ожидания багажа и уже угасшей надежды, возвращение ящика было почти предновогодним чудом.
И вестью оттуда.

В Сухуми собирались всем курсом, сразу после окончания театрального института.
Молодой и многообещающий режиссёр приехал, увидел, пригласил на работу в Сухумский ТЮЗ сразу десятерых дипломированных актёров – выпускников 1991 года. Обещал хорошие условия и много работы, показывал фотографии театра, стоящего в 20 метрах от морской набережной. Согласились все и сразу. В Алма-Ате перспектив не было – в театры не брали, или брали и не платили, а тем, кому платили, играть было не для кого, люди в театры не ходили, не до театра было, выжить бы.
Собирались ехать если не навсегда, то надолго. Тогда для переезда, кроме паспорта гражданина СССР и авиабилета, никаких документов больше не требовалось. Это был просто переезд внутри одной огромной страны – из одной ССР в другую ССР.
Торопились собрать вещи, отправить багаж, чтобы успеть до августа и начала театрального сезона устроиться, освоиться, отдохнуть в курортном месте. Хотя начало работы в театре прелестей курортного места не отменяло. 
Яне было проще других. Она была иногородней и с 18 лет самостоятельной, ей не пришлось мучительно выбирать, что брать с собой. Из съёмной квартиры забирать нужно было всё нажитое за четыре студенческих года. Поэтому и заказала у знакомого плотника из учебного театра большой ящик из бруса и толстой фанеры, с двумя массивными ручками.
Молодой и многообещающий обещаний не нарушил. Общежитие семейного типа, другими словами «малосемейка», устроило всех, хоть и не семейных, но довольных отдельными комнатами с санузлом и душем на каждую трёхкомнатную секцию. Вчерашние однокурсники взахлёб впитывали сухумское разноцветье, разновкусие и разноязычие. Гидами, переводчиками и сомелье стали для приезжих два друга, двадцатитрехлетние Адгур и Васо – они вместе сначала служили в армии, потом учились в театральном институте в Тбилиси и по распределению приехали работать в русский театр Сухума. Именно Сухума, как вежливо поправляли приезжих все местные.
Адгур –  актёр, высокий, худощавый, в очках без диоптрий, всегда сдержанный и рассудительный. Васо – художник театра, коренастый, компанейский, всегда с блокнотом и карандашом.
Здесь всё было по-другому и то, о чём писали из дома – все перестроечные сложности и проблемы, казалось, этого мира никогда не коснуться. Самой большой проблемой была высокая влажность, из-за которой бельё не сохло по двое суток даже на улице. Всё остальное было праздником, фейерверком впечатлений, с перерывами на удивительные сны обо всём воспринятом и принятом за день.
Адгур рассказывал про лучшее абхазское вино, проводил алко ликбез после того, как в первые дни стало очевидно, что местные вообще не пьянеют, а у приезжих артистов от домашнего вина быстро слабеют ноги.
– Алаверды – это что по-вашему? Слово красивое просто? Это значит, что тостующий передаёт слово, чтобы следующий продолжил и развил тему. И только после того, как тема исчерпана, опустошаются бокалы. А вы после каждого говорящего их опустошаете. Не удивительно…
А поговорить местные очень любили. И петь любили. Васо учил всех грузинским песням, и уже через неделю из «малосемейки» звучали слова песни, узнать которую можно было только благодаря мелодии:
Сакварлиз саплав свэт зэбди
Вэрнахэ дагар гулико
Гула москвинииии встэроди
Садахар чамо Суликооо

Инжир рос в каждом дворе, лазили за ним по коренастым деревьям только мальчишки, потому что на каждом углу его можно было совсем недорого купить – чёрный или зелёный, что показывало не степень спелости, а разность сорта. Мандарины съедались вёдрами, до аллергической корки на лицах. Лавровый лист рос как декоративный кустарник вдоль проезжей части, и его запах соблазнял нарвать листов для приготовления супа харчо. Около мимозы, которая вдруг оказалась деревом, можно было стоять часами и наблюдать, как листочки сворачиваются от прикосновения. Божоле научились отличать от прошлогоднего урожая. От морских прогулок на катере больше не укачивало, как в первые дни. И даже начавшиеся репетиции атмосферы праздника не закончили.

В начале декабря они первый раз поцеловались. На берегу моря. Под деревом с начинающими желтеть мандаринами.
– Васо, ну вот как так? Декабрь, а они растут, – Яна посмотрела вверх, на звёзды и мандарины.
– მანდარინი დეკემბერში მწიფდება.
– Что это ты сказал?
– Предлагаю начать серьёзно учить язык, – широко улыбнулся Васо и сгрёб Яну в охапку.
На следующий день Яна переехала к Васо, в комнату театрального общежития, вместе со своим ящиком.

Останки мандаринов переехали на снежный фон окна. Яна достала из ящика фотоальбом, в нескольких местах пропитанный оранжевым соком, открыла на странице с общей фотографией коллектива театра на фоне красивого старинного здания. "Открытие 11-го театрального сезона, 1992 год".
Ребята-однокурсники... Адгур... Васо... Когда в новостях показали то, что осталось от здания театра, невозможно было поверить, что всё это происходит там,
где продолжают расти мандарины.

В ноябре 1992 года всё изменилось. Абхазцы и грузины перестали собираться за одним столом. Но Адгур и Васо с Яной по-прежнему приходили в "малосемейку".  О политической ситуации старались не говорить, чтобы Адгур и Васо не начинали спорить и ругаться.
Потом в городе появились танки и военные, а в театр пришёл приказ о том, чтобы все, не имеющие гражданства Грузии, покинули территорию Абхазии. Временно. До урегулирования конфликта.
Яна и Васо сидели на двух концах ящика, в который были уложены только самые необходимые вещи и большой слой чуть зеленоватых мандаринов. Багаж обещали доставить за 10 дней, так что в дороге мандарины как раз должны были поспеть. Васо поглядывал на Яну, рисовал что-то в своём блокноте угольным карандашом и говорил о том, что никакого серьёзного военного конфликта не будет, что это максимум на месяц, что Яна как раз навестит родных, а потом вернётся. Яна улыбалась и верила человеку, без которого, она уже сейчас это чувствовала, будет очень скучать весь этот долгий месяц. 

Через месяц после возвращения в Алма-Ату Яне пришло письмо от Адгура. «Яна, Васо погиб. Он всё-таки пошёл добровольцем в грузинскую армию. После ранения он ещё жил целый день. Я успел приехать в госпиталь, меня пропустили через блокпосты по удостоверению союза театральных деятелей Грузии. Он постоянно звал тебя, бредил, почему-то говорил про мандарины... Соболезную тебе. Он был моим лучшим другом".
Яна не плакала. Она только чувствовала, что все вопросы крюками застряли у неё внутри. И от любого лишнего движения или звука могли разорвать все её внутренности. Но допустить этого именно сейчас она не могла. Яна звонила бывшим однокурсникам и тихо повторяла одну и ту же фразу: «Привет. Васо погиб. Привет. Васо погиб». Как будто надеялась, что с каждым звонком и с каждой фразой вопросы-крюки будут ослабевать.

На дне ящика лежали книги, до которых тоже дотянулся сок мандаринов. Яна складывала их в стопки на полу. Последней в ящике была маленькая книжка – русско-грузинский словарь. От частых наклонов вниз голова закружилась, Яна присела на табуретку, прикоснулась рукой к заметно округлившемуся животу, прислушалась.   Полистала словарь, нашла тетрадный листок с фразой на грузинском языке и одними губами прошептала "мандарини мципдеба декемберши".

___________________
Елена Вовнова
Живет в Алматы. Актриса, режиссер, педагог и театральный продюсер. Закончила театральный факультет Казахской Национальной Академии Искусств имени Жургенова. С 2017 года работает директором Общественного Фонда «Действие буквально», куратор, актриса и педагог лаборатории инклюзивного театра «Действие буквально». Сотрудничает с театрами, театральными и кинопроектами в Казахстане и за рубежом.
 


ДАНА КАНАФИНА

ЛЮБИМИЦА

 
Чтобы добраться до квартиры, в которой ты жил в Праге, мне нужно было сначала сесть на метро, а потом на трамвай. С учётом ожидания транспорта, вся эта дорога занимала минут сорок туда и обратно. Когда ты сломал руку, я ездила к тебе каждый день.
Ты всегда спорил со мной, когда я говорила, что в ночь, когда мы в первый раз держались за руки, шёл снег. Но я точно помню. Ты тогда вернулся из Берлина, где виделся с лучшим другом, и я встретила тебя на вокзале. Был поздний вечер, и ты говорил, что не надо приходить, но я настояла. Делать мне тогда всё равно было нечего. Стоял ранний январь, занятия в университете прервались на праздники, а друзей у меня в Праге не было. У меня был ты. Мне тогда непонятно было, почему ты тусовался со мной, потому что у европейцев дружить особо не принято. Принято собираться вместе выпить и поговорить о чём-нибудь не личном, а подолгу сидеть вдвоём, обсуждая наболевшее (в твоём случае – жалобы на аренду и аллергию на орехи, а в моём случае – его) принято не было. Я надеялась, что это всё было потому, что ты хотел переспать со мной, а не потому, что ты хороший человек, хотя в ретроспективе это несколько забавно звучит. Ты мне очень нравился. В плане, нравишься до сих пор, просто здесь я говорю о том конкретном времени.
Снег пошёл, когда мы вышли с вокзала и побрели к тебе домой пешком. Мы договорились, что я помогу разобрать тебе вещи, так что это был наш официальный предлог. То, что снег пошёл, я помню точно, потому что снег в Праге идёт очень редко, и я радовалась ему каждый раз. Снег напоминал мне детство, самое раннее детство, когда он всё ещё жил с нами. Мы жили в панельке, недалеко от пустыря. Он говорил, что пустырь был землёй, выкупленной кем-то для постройки офисного здания, но после рецессии проект заморозили. В результате пустырь стоял, как неумело нашитый карман на облезлом пальто.
Зимой это место было полностью покрыто снегом. Там часто собирались дети и играли в снежки или строили снеговиков. Обычно дети не разрешали мне с ними играть, и тогда со мной играл он. У нас дома были очень старые санки, ещё с маминого детства. Он в такие дни брал их с собой. Наспех одевшись, он почти никогда не отказывал мне в том, чтобы прокатить меня. Моя мама никогда с нами не ходила – ни на санках кататься, ни вообще никуда, она была очень занятой по дому – и поэтому мы всегда были только вдвоём.
Эти дни были нежными и светлыми, как молоко. Он катал меня из одного угла пустыря в другой, и я никогда не хотела, чтобы он останавливался, даже когда валил снег или у меня синели пальцы. Я любила опускать пальцы к земле, пока ехала на санках, и мне нравилось, когда отдельные пышные снежинки липли ко мне, как комки сахарной пудры.
Поэтому когда в ту ночь пошёл снег, я наблюдала за тем, как снежинки начали ложиться мне на пальцы. Они таяли моментально, касаясь кожи.
Мы спускались вниз по улице, и я сказала, что боюсь поскользнуться и упасть. Ты посмотрел на меня как-то растеряно, и спросил, хочу ли я идти помедленнее.
– Да нет, я справлюсь, – ответила я, неуверенная, понял ли ты мой намёк.
Мы немного прошлись, и я, притворившись, что почти поскользнулась, взяла тебя за руку. Ты глянул на меня быстро и опустил взгляд. Ты неуверенно сжал мою руку. У меня горели щеки и снежинки, которые таяли на них, должно быть, выглядели слезами.
Возвращаясь домой после катания на санках, он всегда держал мою руку в своей, потому что мои руки коченели. В другой руке он держал санки. До того, как начал болеть, он был очень сильным и мог пронести санки с пустыря до нашей квартирки в один присест. Я любила это, потому что это означало, что я всегда могла держать его за руку.
Когда мы впервые обсудили ту ночь много месяцев позже, ты говорил, что был очень рад, что я взяла тебя за руку.
– Я до последнего не знал, нравился ли тебе, – признался ты, – по твоему поведению вообще непонятно было.
Я удивилась. Ты на шесть лет меня старше, магистрант, полноценный взрослый. Всегда думала, что у тебя в чём угодно было больше опыта, чем у меня.
Мы разжали руки, только когда дошли до дома, в котором ты жил. Поднимаясь по лестнице до твоего этажа, мы не решились взяться за руки снова.
Я тогда впервые познакомилась с твоим соседом по квартире. С тем самым, который тебя потом научил кататься на скейте. Ты представил меня просто по имени.
Ты передумал разбирать багаж в тот же вечер, но предложил мне поужинать чем-нибудь. Дома у тебя завалялась только замороженная пицца, поэтому мы надумали съесть её. Мы сидели на полу, наблюдая за тем, как тает сыр на бледной мучной основе, и я могла думать только о том, поцелуешь ли ты меня сегодня.
Когда он начал болеть, не сразу слёг. Сначала всё было почти хорошо. Его состояние выдавало только то, как он часто, мокро кашлял, словно изнутри шёл снег, и вся эта жидкость накопилась в лёгких.
Он тогда неожиданно начал печь, намного больше, чем обычно, будто пытаясь наверстать упущенное.
Я не говорю, конечно, что он до этого никогда не пек. Просто это было реже. Приходил очень поздно домой, стучался ко мне в комнату, и говорил:
– Любимица, пойдём печь?
И я всегда шла с ним печь, даже если уже ложилась спать. Мне не было дела до пирогов или кексов, но мне очень нравилось готовить с ним, и особенно сидеть около духовки. От него в такие вечера всегда отдавало смесью запахов. Обычно это были сигареты и остатки одеколона, а ещё духи, духи, которые пахли свежо. Пахли фруктами, цветами, и всякими разными вещами, я не могла определить, всегда чем-то разным. Моя мама не пользовалась духами, а подруг у меня (да и друзей, раз на то пошло) не было, так что единственным способом услышать запах духов для меня был он.
Иногда в такие моменты я засыпала у него на плече, греясь теплом духовки, и он будил меня, когда наш кекс или пирог был готов. Доев его, разрешал мне не чистить снова зубы, если я уже почистила их до его прихода.
Когда началась его болезнь, мы начали печь два-три раза в неделю. Всё то же самое, кроме запаха духов, но мне было без разницы.
Когда наша пицца приготовилась, ты поставил её на стол торжественно, и начал резать ножом для мяса. Ты и я ещё немножко поболтали, и мне пора было идти домой. Я хотела успеть на метро, а оно закрывалось в полночь.
Мы так и не поцеловались, но, провожая меня вниз по лестнице до выхода, ты взял меня за руку. Той самой рукой, которую  ты сломал буквально пару дней спустя, когда катался на скейте своего соседа. Я предложила ездить к тебе и помогать с готовкой и выздоровлением. Мы оба понимали, что это означает, так что радовались этому предлогу, и только твой сосед по квартире чувствовал себя жутко виноватым, каждый раз, когда меня видел.
Когда он совсем занемог, я часто с ним сидела . Мама отказывалась готовить ему лишнюю порцию, я отдавала ему свою еду, потому что для того, чтобы выздороветь, надо есть тёплое. Он всегда говорил, что я не должна с ним столько сидеть, но я настаивала. Делать мне тогда всё равно было нечего.
Из-за забинтованной руки мы долго не занимались сексом, но много целовались. Я готовила тебе суп, и ты неловко ел его здоровой рукой, а потом, чуть позже, этой же рукой гладил мою грудь.
Однажды, когда я развешивала его постиранную одежду, он сказал мне:
– Твоя мама совсем за мной не хочет смотреть, да?
Я не знала, что ответить.
– Она занята по дому, – в итоге неловко сказала я.
Он помолчал и тихо добавил:
– Только ты у меня и осталась, любимица.
Врач прогнозировал тебе всего пару недель гипса, а потом полное выздоровление. Это был несерьёзный перелом.
Ты жаловался, как под гипсом сильно чешется, и говорил, что будешь рад его скорее снять. Ты говорил обо всех тех местах, куда хотел бы, чтобы мы пошли, когда у тебя выздоровеет рука, и я не верила тебе. Я молчала и вешала сушиться твои футболки.
Когда ему стало лучше, он просто исчез. За день до этого он уже мог сам ходить и не кашлял. Я была очень рада и спросила его, когда мы пойдём снова кататься на санках. Помню, был конец января.
Он обещал, что мы пойдём завтра. А завтра его просто не стало.
Я искала его повсюду, когда проснулась, и в итоге, чуть не плача, решила спросить у мамы. Мама разрешала  разговаривать с ней только по очень важным делам.
– Мама, а где он? – просила я.
Она готовила что-то и стояла спиной ко мне. Какое-то время она молчала.
– Всё, нет его, – ответила она угрюмо и просто.
– А когда он вернётся?
Она снова помолчала, только резать лук начала агрессивнее.
– Что, по папеньке соскучилась?
Я не ответила.
– По прогулкам его не пойми где соскучилась? По этим всяким сладким запахам на одежде его уродской, а?
Я снова не ответила.
– Всё, нет его.
И я правда больше ничего не слышала о нём. Никогда.
Ты сказал, что тебе нужно сходить к врачу снять гипс, и ты вернёшься домой к четырём. У меня в четыре только заканчивалась лекция, и я расстроилась, что мы не можем пойти вместе. Ты сказал, что я могу поехать к тебе после лекции, и я боялась, что это так. Я боялась, что приеду, и простою у тебя под входной дверью весь день и всю ночь. Я боялась, что в какой-то момент твой сосед по квартире выйдет и скажет: «Всё, нет его». И уйдёт. И будет занят. А я так и буду стоять под твоей дверью, день и ночь, день и ночь, день и ночь.
Когда ты встретил меня, помахал своей здоровой уже рукой и засмеялся от радости.
И я, напуганная, облегчённо заплакала.
– Эй, ты чего? – спросил ты, сделал шаг за порог, и осторожно меня обнял.
Медленно пошёл снег.

___________________
Дана Канафина 
Родилась в городе Петропавловск, выросла в Алматы. Выпускница программы Between The Lines международной писательской программы IWP в Университете Айовы, Открытой Литературной Школы Алматы, семинар прозы, и семинара по креативному письму Анны Полоний в рамках программы GoViral Казахстан.

 

АЛИНА Ш.

ЗООСАДА


— Добро пожаловать в Эдем!
Клон Милы Йовович с апельсиновыми волосами раздавал листовки прямо на входе в метро Пролетарская. А на выходе из метро Белорусская те же ядовито оранжевые листовки раздавал Леголас властелин колец. 1\4 формата А3, глянцевый пластик, скайп, ватсап, сайт, адрес.
Эдем.
7 ступеней.
Смысл жизни, вход бесплатный.
Хочешь стать счастливым?
Счастье в твоих руках.
Животноводческий комплекс с новым взятым в лизинг немецким оборудованием назывался «Счастье». Из Прибалтики привезли черно-белых голландок. Сбалансированный рацион, работники в бахилах и белых халатах. Воду качали из скважин, вырытых на территории комплекса. Вот вода и подвела, еще при СССР недалеко от «Счастья» был скотомогильник, в который скидывали трупы животных, умерших от сибирской язвы. Трупы дезинфицировали хлоркой или известью, и присыпали землей. За 65 лет об этом все позабыли, а скотомогильник каждый большой паводок размывала река Лена.
Четверть поголовья сдохла от сибирской язвы. То ли вакцина была просроченная, то ли забыли привить. Неважно почему, но директора, а по совместительству главного акционера, главбуха и двоих акционеров арестовали. Счета заморозили, комплекс обесточили и всех поставщиков поставили в известность. Органы оперативно подсуетились конкуренты. Старший инспектор санэпиднадзора проявился на второй день.
— Что же нам прикажете делать? — замглавбуха мадам невнятного возраста. — Скотина в боксах без еды и воды.
— Забивайте.
— А трупы куда?
— Утилизируем на территории комплекса. Копайте от-сюдава-до-сюдава, — инспектор провел черту носком ботинка по подмерзшей грязи и махнул вдаль.
— Усыпить барбитуратами, чего тянуть, зря мучить.
— Где же взять столько? — с надеждой глядя на инспектора.
— Средств в бюджете нет, обходитесь своими силами. Забейте сами… — легко сказать.
— Во-первых нет электричества, а во-вторых... — да все равно электричества нет.
— Главное скотину из комплекса не выпускать, — выдвинув челюсть, прищурившись. — Статья 249 ука эрэф, — табличка: карантинная зона, опасность, въезд воспрещен,
Инспектор уехал, деньги, чтобы рыть яму на 5000 голов так и не нашлись. Через 4 дня они перестали мычать и вставать, корова в крайнем боксе грызла неизвестно откуда-то взявшуюся метлу. Он стукнул ее здоровым молотком по лбу, а потом воткнул заточенную отвертку между затылочной костью и первым шейным позвонком и на всякий случай провернул на 180о. Бил, втыкал, проворачивал. Бил, втыкал, проворачивал. Бил, втыкал, проворачивал. Еще и еще, и еще. И еще раз… Старая деревянная ручка хрустнув отвалилась. Внутрь павильонов он больше не заходил. Его отец был военврачом, дед любимый ученик Боткина, в учебниках челюстно-лицевой хирургии деда цитировали до сих пор. Внук стал врачом ветеринарным, потому что люди его раздражали, особенно больные.
— Пишите заявление по собственному. — замглавбуха прикрыла рукой телефон. — Комплекс конфискован, акционеры сели надолго. Не беспокойтесь оборудование после санобработки, — в Красноярский край, дохлых животных — на собачьи консервы, шкуры…
Солнце палило. Купил «Из рук в руки». Требуется эпидемиолог-онлайн, оплата высокая, корейский язык — презентация Тик-Ток.
— Человеком движут 2 бессознательных начала либидо и танато, секс и смерть. А что такое секс и смерть вместе? Вместе это всего лишь тяга к насилию. Вся человеческая история сплошное насилие. Нам дали заповеди и религию, но что такое Ветхий завет, как не культ насилия, возведенный в абсолют, — голос Чонишвили поменял на симулятор Элан Николай. — Что такое государство, как не инструмент насилия посредственности над личностью, — адвентисты, сторожевая башня, свидетели иеговы болтались с брошюрками по домам. — Нас зомбируют кино, TV, соцсети, — аумсинрике и кришнаиты вербовали новых адептов на улицах. — За нами следят 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, — саентологи, дианетики, мун охмуряли массово, стадионами. А теперь Эдем, прямая трансляция.
Эдем — бывший зоопарк. Зоопарк закрыли по требованию ВОЗ и восточно-европейского отделения Гринпис, не соответствовал международным стандартам. Животных способных к размножению распихали по другим зоопаркам и питомникам. Остальных усыпили, точнее продолжают усыплять. Начали с крупных млекопитающих, чтобы освободить площади.
— Прямо до указателя Эдем-2, там налево, — группа подростков пришла на капоэйру.
Двух подруг и мужчину с лыжными палками увели к Эдему-1. Молча предъявил пропуск.
— Проходи.
— Долго еще? — комитет по борьбе с распространением наркотиков.
— Почему так медленно? — комитет по обороту рецептурных лекарственных веществ.
— Дня три.
Пандемия. Ветеринаров осталось — 1 ед. Он один. Гринпис запретил частным лицам содержать диких животных в неволе, так бы всех расхватали, а мелочевку в зоомагазины или в унитаз, утопить, как топят котят. Халат на вешалке. Вымыть руки. Рептилии: крокодилы, змеи, прочие от холода и бескормицы впали в анабиоз. Инъекция пентобарбитала в сердце. Пентобарбитала прислали много. Зебр, антилоп и других копытных шустрый завхоз сдал на колбасу. Слоны, жирафы, буйволы и медведи по габаритам не проходили. Рыбу в рыбный, птицу в дары природы, черепах в китайку.
— Анаконду, нильского крокодила, — от хищников-млекопитающих таксидермист отказался: — Из бурого шерсть лезет, — вырвав клок. — Проплешины, не пойдет.
Кошки драные, волки позорные зеленые облезлые. Опять забыл пообедать, RAM грузит Эдем:
— Кто сказал, что света в душе столько же сколько и тьмы? Кто сочинил, что у нас есть души? И мы лучше, мы властители живого и вселенная у наших ног лишь возьми. Нет в человеке ни света, ни тьмы, ни души. Мы совокупность своего бытия, пазл из миллиона фрагментов. И стоит единственному кусочку пропасть и нет человека.
Леголас сидел на бордюре, Милы Йовович уже не было. На белой растяжке: ММКЯ, еще 2 дня, и другое место работы, но это через 2 дня. А сегодня бутылка Туборга и водки поллитра на дне. И 12-часовой сон. Спал он отлично, едва успевал донести башку до подушки, и сны не снились вообще. Ни черно-белые, ни цветные, никакие, хотя в детстве он видел их каждую ночь. Яркие размытые тревожные пейзажи авангардистов. Старт космического корабля. Какая-то красная земля. Его тень длинная черная с руками плетьми и крохотной головой. Оранжевое небо. Фиолетовая трава. И кошмары-сепия не отличишь от реала. Лестницы в никуда, бесконечные лабиринты, вонючие общественные туалеты — ямы полные говна. Он взлетал и падал и всегда за ним гналась и догоняла толпа. Молчаливая с кольями и факелами. Без лица. Или война. Вспышка. И небоскребы рассыпались, как кубики лего, а картинку города до горизонта огромный ластик стер в пепел и пыль. Во сне он схватил трубу отопления и обжег руку; в Николаевске-на-Амуре, где служил отчим отапливали на совесть. Зимой морозы минус 30-40. Ниже ближе к Амуру гаражи, 20-тонные контейнеры в ряд, кроме машин, в них хранили рыболовные снасти — сети, удочки, гарпуны, ерофеич, трофеи из красной книги — рыбу, икру, рога, шкуры, сушеный орляк, женьшень. Без лестницы в гараж не зайдешь\не выйдешь, снега выше крыши. Снежные сугробы с двухэтажный дом, снегопады, снежные бури, ураганы, шторма. Изморозь на окнах ледяная сказка. Морозко. Сани, тройка с бубенцами. Снег колючий жесткий скрипучий, из которого не слепишь снеговика и снежки. Снег хлопьями, деревья в пушистых шубах и снежинки белые на слепяще белом хрустящем насте, как у Грабаря, одиночество и тишина. По крышам гаражей носились полуволки-полусобаки, бродячие псы совсем одичали, озверели и нападали на людей. Не лаяли, выли и выла вьюга, и метель мела. В отпуск офицеры с семьями летали на юга: Ялта, Трускавец, Ессентуки, Иссык-Куль Тамга. Очередное звание, и отчима перевели начальником интендантской службы в Чирчик.
В Чирчике жить невозможно, малярия жара, а Фрунзе город зеленый и тихий, квартира, скоро поступать, — писал редко на дни рождения и новый год, но привозил подарки ему — магнитофон Шарп, джинсы Levi`S с кроссовками Reebok, кожанку Hugo Boss, американские армейские берцы со шнуровкой, матери — финскую дубленку и японский пуховик, австрийские сапоги и много всякого импортного барахла.
После школы — срочная, 2 года контракт. Военмед по льготной квоте, и рецензент его дипломной «Нейромедиаторы» — камикадзе: дофамин на ушах, адреналин из ушей. Она носила узкие юбки, темные чулки и лодочки на высоченной шпильке. От ее рук пахло Climat, нарциссами, ландышами, бергамотом, а не скисшей резиной и хозмылом. Ученый секретарь, разведена, москвичка старше на 8 лет, с ребенком — девочкой Ниной.
— Жаба очкастая, — обзывали ученого секретаря за глаза все студенты. Из Афганистана вывели войска, а родные перестали ему звонить.
— Жаба очкастая. Рыжая ведьма. Змея подколодная. Из-за тебя гнида ползучая, Лида жить не хотела, от операции отказалась, — и никому о своей болезни не рассказала, даже матери родной.
— Бабушка, старая перхоть, несчастья накаркаешь, — бог он не фраер, все видит.
— Гадина, нехристь, не упоминай имя господа всуе. Не дай тебе боже пережить собственных детей, — не дай бог любому дожить.
Фильтр информации, звуковые шумы, рацзерно 0. Амеба тухлая, чмо, чо молчишь, медуза, инфузория, фурия профиль/анфас, сама глиста, лямблия блин, бля. Больше к родным он жену не возил.
— Все равно жаба, — Нина сухо сглотнула и продолжила завязывать шелковый красно-черный шарф. Жалкие потуги скрыть подростковые прыщи.
— Какая коса, покороче, 5 миллиметров. И в кого уродилась? Маленькая хорошенькая была. Отнеси назад, где взяла. Я сама, как собака. Зачем тебе блохастая дворняга? Некого любить. Мать люби!
ЖКТ узлом, ноги под стул. Очередь жирная тормозная улитка: 086-я, анкета, характеристики, из налоговой, таможни, о доходах…
— Доки? — 51 справка. — Суицид, на учете! — Кащенко, медицинский диплом, заверенная нотариально копия. — Биполярка, гены такой головняк! — конфеты Коркунов с фундуком.
К начальству направо белая дверь.
— Здравствуйте, можно.
— Входите. Садитесь, — негромко, четкая артикуляция слышно до последних рядов.
— Воспитывал с детства, удочерил. Теща Алевтина Михайловна подмосковный пансионат ФРИК¹, — резонансное дело в сосновом бору.
— По существу.
— 3 свидетельства о смерти, коронавирус, жену заразила и тестя. 
— Гражданство.
— Москва, Россия, загс, МВД не судим, с работы, реанимация дистанционно.
— Вы же понимаете одинокий интеллигентный мужчина, — на вид историк общество Мемориал, а Наполеон вообще лекции в Сорбонне читал, расчленял и в Неву. — До полугода на рассмотрение, — длинные пальцы, как свечи из воска.
— Быстрее нельзя? Ребенок домашний, спонсорский взнос на «Благо» — квитанция, половина.
— Пятница 12-го, — глаза младенца, нимб серебристых волос. Пухлый конверт плюхнулся в пустую мусорную корзину.
_____
1. Фонд работников искусства и культуры.

___________________
Алина Ш.
Живет в Бишкеке, по образованию прикладной математик. Проза и пьесы публиковались в журнале «Бельские просторы», альманахе «Артикуляция», на сайте «Полутона», в журнале «Дактиль».


НАТАЛИЯ ЛИМАРЬ

ЗИМА. СИБИРЬ. ОЧАГ

 
Зима. Сибирь. Очень много снега. Скрипит снег под быстрыми ногами, бежит парень к машине (ГАЗ 51 или ЗИС), в кабине теплее, но не согреешься. Промерз совсем.
Бежит красивый такой, молодой, с пританцовкой, хрустит сухой снег под кирзовыми сапогами. Шапка слегка набок, фуфайка расстегнута, верхняя пуговица рубашки тоже. Глаза – ясные, голубые, как небо над горами, с лукавинкой. Душа нараспашку, а совсем не прост рязанский парень, шофер. Приехал он на комсомольскую стройку после армии, строить дорогу в Хакасской глуши и заработать на новый дом, чтобы привести в него невесту.
Один сын у строгой сильной матери, один брат у двух родных сестер, один внук у бабки с железной силой воли после того, как расстреляли двух сыновей – белогвардейских офицеров – на глазах у нее и ее маленькой дочки.

***
Выкинули лихие большевики женское отродье из крепкого дома, который и сейчас стоит и в котором живут целых четыре советских семьи.
Рязанщина, Ока, муж, служивший в двенадцати церквях Елатьмы, воскресная школа, двое сыновей – красавцев, офицеров, с Георгиевскими лентами, – дочка Зиночка, синеглазая, черноволосая кудряшка – всё прервалось. Разрушали церкви, жгли, захлебывались от вседозволенности, жестокости новые господа – большевики. Так и оказались в чистом поле, в землянке, мать и дочь, и надо было не умереть от душевной боли, от голода, не отчаяться, справиться с переломом судьбы. Деревню ту так и назвали потом Пустынь. А на косогоре над Окой стоит часовня Отца Александра, положившего свою жизнь за честь и веру в творившейся вакханалии безжалостной революции.
Чтобы выжить обеим, матери пришлось выдать замуж дочь шестнадцати лет за сорокалетнего вдовца. Он был из семьи бывших купцов, которые смогли подстроиться под новую власть, работали много, жили зажиточно, а для дочери это единственный шанс уцелеть, сменить звучную фамилию и сохранить род. Зиночка родила четверых. Две старших дочери Екатерина и Анна – помощницы. Мишка ещё маленький совсем. Его и младшую Машеньку родила после вечерней дойки: тащила ведра полные молока из-за реки.
Когда Зиночке было 28 лет, муж ее умер от туберкулеза, а она осталась вдовой с пятью детьми – пасынок Пашка тоже звал ее мамкой. После смерти мужа его родне стала не нужна чужая дочь с выводком, еще и с опасным прошлым. Того и гляди поинтересуются в колхозе, чья и не контра ли. За пару лет до войны Машенька ушла за отцом: во сне, словно увидев его, сказала: «Папа», – и больше не проснулась.
Маленький бабкин домишко, построенный на месте землянки, больше похожий на сарай, начавшаяся война, голод. Не подняли бы две женщины, даже такие мощные своим духом, всех своих детей. Вот и получается, что Бог забрал младшую, чтобы был шанс выжить всем остальным. Мишка четыре раза оставался на второй год в последнем классе четырехлетки, потому что там кормили. И бегали они с Нюрой в школу через день, по очереди – валенки-то одни на двоих. Бабка пекла блины, была очень строгой, вела хозяйство и была хребтом. Потом и она умерла, и, узнав это, бежал Мишка по улице навстречу матери и кричал: «Мамка, мамка! Бабка, блядь, умерла!»
Они остались вчетвером: старший Пашка уехал, поступил в речное училище, стал капитаном, семья отца поддержала сынова парня. А Мишка таскал мешки с солью, рвал вены от непосильной для пацана работы. Потом ушел в армию, а в 53-ем году в лютый Томский мороз, стоял мокрый в строю скорби, после приказа роте, бывшей на субботней помывке, в одну минуту построиться. Умер Сталин. Несколько часов околевали молодые парни, сильные, здоровые, жертвы абсурдного террора. Выжил. Отслужив, вернулся домой, но мать отправила его подальше от родного места: в ее глазах до самой смерти стоял расстрел братьев во дворе дома. Даже внукам своим она наказала поменять фамилию: боялась опять потерять родных и любимых. И только в конце девяностых повесила два портрета молодых красавцев с гордыми взглядами, в кителях с орденами, каким-то чудом сохранившиеся в лихолетья, да и то ненадолго: просила сжечь всё после своей смерти, чтобы избежали ее внуки и правнуки возможных репрессий со стороны меняющейся власти.
Ах, как не хватало ему этого слова «Папка», может, поэтому за всю его чистоту и пронзительную человечность звучит слово «ПАПКА» из уст нас, его детей, Папкиных детей, с особым трепетом и почтительностью.
К тебе, мой Папка – Мишка Бахров, к тебе, такому красивому человеку, с любовью и восхищением я обращаю свои мысли и слова, молитвы и просьбы, и сверяю свои поступки с твоим одобрением, к тебе, бегущему по трескучему морозу к небольшому магазинчику в далеком хакасском городке, на Большом лугу, навстречу своей судьбе, навстречу своему счастью и своему року. Тебе предстоит пройти длинный и такой короткий, яркий и с мучительно обреченными мгновениями путь. Но даже много лет спустя, тогда, летом 2002 года глаза «моего маленького Будды» сияли молодым лукавством, через боль физическую, через боль расставания.
Мой дорогой Человек, главная моя гордость – это быть дочерью Настоящего человека.

***
Бежит парень с завораживающей статью и грацией. Красив в каждом движении.

***
Очень редко встречаются люди, движения которых словно наполнены таинственным очарованием и всегда притягивают взгляды и стариков, и детей. И совсем неважно: то ли с мужиками шутит, то ли «Хазбулат молодой» и баян в руках, то ли трава ложится ровными рядками под острой косой, и восторженно смотрит чужой дед на удаляющуюся спину косаря – моего папки – на Шунерском покосе, то ли едем вместе на большой желтой машине в тайгу, которая стоит по двум сторонам дальневосточной узкой дороги такая плотная, что образует тоннель – треугольник и совсем немного неба на стыке двух шумящих катетов. Запрыгнул в машину, кепка чуть набок, ловкий, быстрый, машина большая, с желтым вытянутым носом, Камацу, японская красавица, везущая нас с папкой в тайгу за лесом и нам очень весело. Мы с папкой бабочки, легкие, танцующие, но это всё после, уже лет сорок спустя от того крылечка в магазине.

***
Руки всегда горячие, без шубинок в любой мороз, но мерзнут, папиросу не смог зажечь. Хотя ладонь о ладонь, да подышать на них, и прикурить тогда можно. Голичок дохленький у двери, обмахнул ноги, сбил промерзший снег и в магазин. И тут не согреешься: печка еле тлеет, девчонка-продавец, одна не успевает, наверное, да и дров нет.
«Посижу у огня погреюсь, да и дров подкинуть нужно, пока совсем не потух огонь. Девчонка-то, хоть и укутанная вся, в платке да в валенках, а тоже мерзнет, выстудили всё тепло».
Присел, подул на руки, достал папироску, размял, да даже и прикурить не успел. «Глазастая-то какая! Выгнала на мороз. Строгая такая, щеки красные, глаза сверкают. Давай, говорю, согреюсь, да дров тебе принесу. Нет, нельзя, ни в какую. Выгнала на мороз, опять бегом в машину, даже чай забыл купить.
А девка-то занозистая… Чья интересно? Вот ведь вредная. И чай забыл купить. Ладно, обойдусь без чая. Пробежался, вроде как и потеплело. А печка-то у этой дурехи совсем погаснет, замерзнет к вечеру. Надо хоть дров ей привести, чтобы не околела совсем».
Сибирский вечер 1957 года, Мишке Бахрову 25 лет.

***
А девчонка-то злится.
«Примчался какой-то приезжий, не местный, влетел, как ветер, и сразу к печке, и курить. Думал, что не замечу».
Выгнала, правда он и не сопротивлялся.
«И глаза у него такие хитрые, прямо брызжет из них лукавство. У нас таких нет. А этот, как молния, заскочил, раз и нет его. Лихой парень. Не наш, проездом, а может из тех, кто дорогу строить приехал.
А как же холодно сегодня, и дров совсем не осталось уже. Крещенские морозы прошли, конечно, но февраль и март тоже теплом не балуют. И руки, и ноги окоченели. Вся замерзла.
Надо папку своего просить или братьев, может, дров кто привести сможет. Закроюсь, да пойду к маме, она сегодня пирогов с черемухой напекла».
До дома недалеко, минут 10-15 всего. А дома тепло, папка столярничает в сарае, мама уже подоила, процедила молоко, да приготовила Василию с Марусей и Таисии – старшим детям, у них свои семьи и ребятишки маленькие. Ванька с Томкой – гонцы, понесут старшим пироги да молоко, им в радость, побеситься по дороге, все при деле, деревенские послевоенные хлопоты. Дома-то особо не порезвишься: папка строгий, зайдет в избу – тишина сразу, а за столом вообще порядок, сели, ждут пока отец есть начнет, с мала знают, что ложка папкина быстро по лбу прилетит, если что не так.
Такой отец у девчонки, строгий, кипучий, быстрый на расправу, а на похвалу и прощение, наоборот, долгий. Как скажет, так и не свернуть его, хоть прав, хоть не прав, все по его должно быть, и точка. А мама, хоть и сильная, но за власть не бьётся, может как-то его усмирить, успокоить, простить даже. Татарин да казачка. Искры, страсть, дети, хозяйство крепкое, дом хороший – семья крепкая, детям вон целую улицу домов отстроили вдоль реки и все своими руками. Папка столяр, а на маме весь дом держится, и сейчас, и в войну так было.
Одно тревожит, замуж пора, все так говорят и мама тоже. Сваты уже раз 10 приходили, а может и 12, но не хочет она замуж за кого попало, «то сопливый, то кривой, то пьянь какая-то», не к душе как-то. Вот и сказала: «Не пойду, не пойду и всё, за кого попало, не заставите!»
Зимний сибирский вечер 1957 года. Шуре Можаровой 22 года.

***
«Какие же люди странные: привезли дрова, бросили у магазина, ни пройти, ни проехать. Обходить приходится эти хлысты, но кто-то через них прыгает, а я боюсь. Колено болит. Наплясалась у брата на свадьбе, теперь колено «живое», даже хромоножкой дразнят, обидно очень».
Так думает девчонка-продавец из сельского магазина, возвращаясь с обеда. Осторожно идет по узкой скользкой дорожке, по искрящемуся снегу, от которого приходится щуриться, дышит сквозь влажную варежку, потому что даже днем кусает сибирский мороз за щеки да за нос, а на ресницах и волосах, выбившихся из-под теплой шали, густой иней, как у Снегурочки.
Надо торопиться, уже народ на крылечке ждет, да машина какая-то большая стоит неподалеку. Варежка липнет к замку, в магазине холодно, народ шумит, торопится. Мука, сахар, конфеты, спички, крупа, хлеб – не так уж и велик ассортимент, но дел хватает. Разошлись люди, нужно печку разжечь, пока нет никого, хоть немного прогреть помещение. Только начала складывать полешки, какие-то уже знакомые шаги на крыльце.
– А что, наколоть дров-то некому, что щепками топишь? От них тепла нет совсем. Так и мерзнешь? Давай наколю тебе дров немного, там есть один хлыст распиленный.
«Стоит, грудь нараспашку, такой странный, как будто лет сто знакомы уже, и не просила я его ни о чем. Может папка попросил или братья, говорила я им, что дрова закончились уже. И спрашивать неловко. Смотрит так насмешливо, нет уж, спрашивать не буду.
Наколол, притащил целую охапку, как-то шустро разжег старенькую печку, а мне-то и некогда уже, люди пошли, кому соль, кому хлеба, торопятся все, нужно успеть все дела по хозяйству засветло сделать.. А он присел у печки, погрел руки, достал папироску, покрутил, глянул в мою сторону, махнул рукой, мол, пока, я поехал, быстрые удаляющиеся шаги, заработал и затих мотор отъезжающей большой машины. А спасибо не сказала, а может и сказала, не помню. Людей много. Но парень-то какой. У нас таких нет. Не Абазинский. Ветер, промчался, раз и нет его».
Опустело…
Трещит огонь в печке, мелькают языки пламени, сквозь приоткрытую дверцу поддувала.
Тепло в магазине, да и в душе потеплело у своенравной девчонки, какое-то неясное предвкушение у нее в душе, хотя еще и не чувствует она решенность своей судьбы.

***
Едет мимо Чулпана – огромной скалы-великана – по заснеженной дороге, словно впервые увидев эти удивительные по своей красоте сибирские места, задумавшийся рязанский парень, и мелькает у него в голове много картинок: и пристань на далекой Оке, и мамка с бабкой, и дом недостроенный, и невеста Наташка, которая ждет, и еще вишни, плотва, антоновка. Вспомнил Томск и собачий холод еще хуже, чем здесь.
«А девчонка эта из магазина, строгая такая, смешная. Растерялась, что ли, сегодня, но рукой махнула, спасибо, мол, тебе. Курить не стал, не нравится ей, хотя и разрешила бы сегодня за дрова-то, что привез, но просить не стал, загордится еще. Эх, а чай-то опять не купил, заеду еще.
Узнать надо у парней, чья девчонка-то. Щекастая такая, ладненькая, нос маленький, курносый. Посмотрим… посмотрим еще…»

***
Папа мой решал все сам. Решал по-крупному, не спорил, не отступал, но решал сам, кого любить, на ком жениться, куда уехать и когда, как детей назвать…
А по мелочи, да не важно, будь, как будет.

***
Едет машина по заснеженному переулку, переваливается, слегка виляет на поворотах Большого луга от Чулпана, который в зимних сумерках висит над домами, как угрюмый великан, в его тени совсем темно и холодно. Едут два веселых друга Мишка Бахров и Колька Веретеников. Едут свататься к курносой девчонке из магазина. Волнуются, конечно, но смеются, шутки-прибаутки летят, и машина летит, как может лететь грузовой ЗИС или ГАЗ, поскрипывая и покряхтывая.
Улицы безлюдные, время ужина. Только почти у заветного дома идет мужик, не оборачивается, с дороги не отходит, то ли важный такой, то ли просто задумался. Подъехали потихоньку сзади и посигналили, как быть-то? Тот как скаканул со всего маху на обочину, прямо вихрем взлетел на сложенные у забора лесины. Кряжистый, немолодой уже, наверное, но резвый. Ладно, смотреть надо, кричит что-то, руками машет.
«Прости мужик, торопимся, невеста ждет».
Вот и приехали. Дом крепкий, ворота широкие, калитка с кольцом. Пошли, Колька…
Страшно. Посидели еще. Ну, пошли, пора.
Говорят, что семья у девчонки хорошая, крепкая. Отец и братья старшие воевали, Слава Богу, вернулись все. Мать казачка, красивая. Отец столяр, уважают его, хороший мастер, всех в строгости держит. К Шурочке-то, так зовут красоту нашу, много кто сватался, но не пошла, или родители не отдали.
– Пошли, Колька, нам отдадут, каков купец, таков товар.
Посидели в машине еще немного и вперед, постучали железным кольцом о калитку, тишина, собаки нет, вроде, по дорожке в сени. А пахнет-то как хлебом вкусно, пахнет домом. Но дома, в Пустыни, запах другой, на чердаке сушатся яблоки, висит плотва. Сладкий, яблочный дурман и зимой, и летом.
А здесь запах другого, теплого, но пока чужого дома.
Идут два красавца, страшновато им, но не выгонят же. Заходят из сеней в дом. Ого! А там мужик с лесин, искрит еще, рассказывает, как какой-то нахал его на Васькины дрова загнал, еще и фарами ослепил. Глаза горят, искры прям мечет.
А вот и этот нахал!!!
– Сватать?! Дочь мою?!!! Да в шею, мать, их гнать надо. Понаехали тут, лихованы!!! Вон! Вон, я сказал!
Стоят два парня, смешнее не придумаешь, из сватов да женихов во враги сразу попали, того и гляди поленья полетят в их сторону. А тут Шурочка голос подала, не заметили ее даже сразу-то, глаза в отца: «Не отдадите, – говорит, – убегу с ним».
Эта Шурочка десяток сватов прогнала, и тут характер проявила. Хозяин закипел окончательно, против воли родительской решила идти?! А Шурочка, под шумок, шмыг в комнату и дала ответственное поручение младшим: «Томка, ты тулуп потихоньку в сени вынеси, а ты Ванька, валенки с шалью». Пока суть да дело, крики, уговоры и прочее, успели малые порученное дело сделать. Мать-то сразу отцу шепнула: «Отдай, отдай, она девка норовистая, чего захочет, так тому и быть, упрямая, вся в тебя. Отдай, сбежит или еще чего хуже набедокурит. Видишь, как сказала, не отдадите этому, сбегу или вообще замуж не пойду». Но татарские усы топорщатся, из глаз огонь, с языка брань. Таков Дед Можаров. Пока шумел, грозил, все под горячую руку попали, но успела молодёжь перемигнуться, и минут 30 спустя в тулупе и даже в варежках сидела в машине смущенная Шурочка, успевшая улизнуть от разбушевавшегося родителя.

___________________
Наталия Лимарь
Родилась в России, живёт в Казахстане. Пишет прозу.
В подборке представлена глава из романа.

 

АЙСУЛУ БЕКЕН

ДОРОГА ДОМОЙ

 
Я беспрерывно поглядывала на часы. Хотелось как можно скорее покинуть это место. Полчаса длились вечно. Мы сидели в стареньком минивэне в ожидании нашего водителя, беседующего с другим водителем. Его пассажир опаздывал. Мои попутчики были в недоумении – кого же мы ждем? Наконец, и моему терпению настал предел. Я открыла дверь и спросила, кого мы ждем.
– Никого. Сейчас поедем, – ответил водитель и вернулся к разговору.
– Если никого, так поехали, – сказала я и захлопнула хлипкую дверь так, что она просто отвалилась. Мне показалось, что я сейчас разревусь.
Водитель спокойно подошел к двери и починил ее. Когда он сел на свое место, я попросила прощения и объяснила, что дверь уже была сломана. Он пожал плечами, и мы выехали на шоссе.
Впереди была долгая дорога домой, и я снова и снова прокручивала воспоминания последних двух дней, пытаясь понять произошедшее.
Все началось с того, что в очередной приезд моих иностранных коллег решено было съездить куда-нибудь отдохнуть. И я, как местная жительница, взяла на себя ответственность за выбор места. Выписав на листе все красивейшие места вблизи Алматы, я решила, что им обязательно надо увидеть озёра Кольсай и Кайынды, и пожить у местных. Преодолеть неблизкий путь длинной в шесть часов, поесть по дороге в местном кафе, где нет кофе, и посетить уличные туалеты. Это было бы для них настоящим приключением. Три месяца назад я уже проделала точно такой же маршрут, форс-мажоров быть не должно.
Поездка началась как обычно. Мы выехали из Алматы еще до рассвета. Дорога нас немного измотала, но настрой был позитивный. Ближе к полудню, наконец, доехали до первого озера Кольсай. Чарующая красота озера пленила далеко не только нас. Народу собралось тьма тьмущая. В дороге мы изрядно проголодались, и увидев первую свободную скамейку, побежали ее занимать. Перекусили и там же решено было идти по левой стороне озера через лес. Спустя пару часов крутых подъемов и спусков мы добрались до островка, у берега которого удалось немного отдохнуть. Идти еще десять километров до второго озера по извилистой и скользкой тропе, соперничая с бесконечно назойливыми наездниками просто не было сил. Мы решили остаться здесь, попытаться окунуться в ледяную воду и поймать недолгий момент тепла горного солнца.    
После такого дня мы уже были готовы ехать к месту ночлега. По дороге купили пива. Село Саты всего в десяти километрах от озера, добрались быстро.
Заехав на знакомую улицу, я узнала гостевой дом, где останавливалась в прошлый раз. Проехав мимо него, водитель затормозил. Соседний домик оказался нашим гостевым домом. Удивительно.
Отворилась калитка и вышла хозяйка дома.
– Сәлеметсіз бе! – поприветствовала я ее. После целого дня, проведенного с немцами, гостями из Германии, надо было перестраивать речь на родной язык. Никогда не подумала бы, что буду жить в ауле с немцами.
Хозяйка указала нам дорожку вправо, там располагался длинный одноэтажный дом. Было заметно, что дом совсем новый. Хозяйка показала душевую в конце коридора, и наши комнаты за ней. Я спросила у босса какая ему приглянулась:
– Die Zimmer sehen so aus. Welches davon nehmen Sie?
Пока мы с ним осматривали одну из комнат, хозяйка спросила у меня, останусь ли я здесь. Этот вопрос сбил с толку, но я спокойно ответила, что он будет ночевать здесь вместе с дочерью, я же расположусь в другой комнате с коллегой. Благо мой босс немного понимал по-русски, но по-казахски – ничего. Он поднял брови, вытянул лицо и посмотрел на меня поверх очков с выражением недоумения. Я развела руками, давая понять, что все в порядке.
Вспомнила, что в гостевом доме по соседству я делила комнату с моими местными коллегами русского происхождения, но при этом никто не задавался вопросом кем я им прихожусь.
Хозяйка сообщила, что ужин будет готов в течение получаса и оставила нас. 
Мы разошлись собираться. В спальне стояли две кровати со свежим постельным бельем и шкаф купе с крючками. Мы раскладывали вещи, когда в дверь постучали – босс предложил немного прогуляться до ужина.
Участок у хозяев был большой: два дома, маленькая кухня, загон, сарай, баня, сад, зона отдыха и даже место для парковки. Сколько же забот! Мы поднялись на ближайший холм. После насыщенного дня на озере Кольсай в окружении толпы туристов это место было таким умиротворенным. Босс достал из нагрудного кармана рубашки очки, надел их и огляделся. Я проследила за направлением его взгляда – на поле, дальше от дома паслись коровы, рядом дети играли в футбол. Мы вдыхали свежий воздух и наслаждались живописным видом предгорий Тянь-Шаня. Просыпаться каждое утро в таком месте – о чем еще можно было мечтать?! 
У входа в главный дом стоял рукомойник, металлический сосуд с широкой горловиной. Боссу двухметрового роста пришлось нагнуться, он подергал клапан снизу вверх и оттуда потекла вода. Обернулся и спросил, правильно ли он все делает? Я кивнула. На дверном косяке висела белая хлопчатобумажная ткань с кружевом. У входа сгрудилось несколько пар обуви. Он заметил, и, указав на свои ботинки, спросил:
– Müssen wir unsere Schuhe hier ausziehen?
Я подумала, что, видимо, таким образом он хотел проявить уважение и старался все делать, как здесь принято.
– Ja, bitte, – кивнула я в ответ и тоже сняла обувь.
Стоило зайти в дом, как я услышала знакомые запахи: бульон, жареное тесто и кипящий самовар. Справа от нас была печь, там бурлил казан и жарились баурсаки. Мы прошли дальше, в темном коридоре не было лампочки и только в дальней комнате горел свет. Туда мы и направились. Это оказалась гостиная, где был накрыт длинный стол, а в глубине комнаты, на почетном месте уже сидели другие гости и общались между собой. Они затихли на пару секунд и, после того, как мы заняли свои места, продолжили свой разговор. Говорили они быстро и я не сразу сообразила на каком языке.
– Wow, sehr schön, – сказал мой босс, осматривая комнату.
Слева во всю стену ковер национального орнамента, на нем два портрета. Скорее всего, родители хозяев. У противоположной стены большой коричневый сервант с посудой, сувенирами и фотографиями в рамках. Все это было мне непривычно: эти люди жили здесь со своими детьми и одновременно принимали здесь много незнакомых людей ежедневно. В Европе – дело привычное, но здесь ощущалось совсем по-другому. Напротив меня сидели босс с дочкой, моей ровесницей. Он хотел, чтобы мы поближе познакомились, и она больше узнала о нашей культуре, поэтому взял ее с собой в эту поездку.
Обстановка навеяла на меня воспоминания о доме в ауле, где мы с братом проводили лето и откуда родом мой отец, и на минуту я снова оказалась там: смуглая худенькая девчонка, которая гонялась за котятами и между делом клянчила у матери баурсаки и конфеты, уже прилипшие к оберткам под палящим солнцем. Вспомнила, как по ночам бегала в туалет соседей, ошибочно принимая его за наш, из-за того, что подводил мой желудок, не привыкший к свежей баранине.
Я унеслась в воспоминания и не заметила, что нам уже принесли ужин, а мои попутчики беседовали с соседями по столу, те оказались гостями из Австралии.
После того, как тарелки раздали, босс спросил, можем ли мы приступить к еде? На дастархане не оказалось курта, который они все хотели попробовать. А я обрадовалась, что на ужин нам приготовили лагман. Я его обожаю – мало мяса и много лапши. Как и моя коллега, голубоглазая девушка с коротко стриженными волосами. Она спросила, казахское ли это блюдо, я ответила, что уйгурское, но очень любимое казахами. Лапшу здесь готовили вручную, и я уплетала за обе щеки.
За ужином хозяйка разливала чай и передавала мне пиалы, а я передавала их остальным. Моя коллега явно увлеклась одним лакомством и, заметив мой взгляд, спросила, что это за сладость? Позже я буду возить ей эту сладость в каждую мою поездку в Германию. Это был жент.
Босс допил чай, промокнул салфеткой вспотевший лоб и спросил у меня:
– Wie sagt man «sehr lecker» auf Kasachisch?
– Өте дәмді, – я перевела на казахский “очень вкусно”. Он повторил про себя пару раз и повернулся к хозяйке, которая сидела в самом конце стола и разливала чай.
– Уте дамды, – произнес и улыбнулся ей.
– Ас болсын, – улыбнулась она комплименту и посмотрела на меня. Спросила, откуда я родом, и я ответила, что из Алматы. Я поинтересовалась, много ли гостей она принимает ежедневно, и она ответила, что гостей с мая по сентябрь довольно много. А вот в холодный сезон мало, и дохода, соответственно, тоже немного. Я замолчала, и она спросила откуда родом мои спутники.
– Менімен бірге жұмыс істейтін коллегаларым, Германиядан келіп тұр, – ответила я.
– Немісше жырлап тұрып, өз тіліңде шала сөйлейді екенсің,– сказала мне хозяйка неожиданно. Я почувствовала, будто мне дали пощечину мокрым тяжелым полотенцем.
– Иә, біраз ұмытыптым, – только и смогла я выдать.

До конца ужина я старалась держать лицо. “На немецком – поёшь, а на своем родном кое-как говоришь”. Совсем не ожидала такое услышать, ведь я же говорила с ней на казахском! Может и не безупречно, но я и на немецком так говорю. Прожив несколько лет в Германии, никогда не слышала замечаний от немцев по поводу несовершенства моего знания языка. Да и в соседнем доме тогда никто не клевал меня за то, что я шпарила с коллегами на русском. Почему же здесь хозяйку задело то, что я бегло говорила на немецком?
Выдохнуть я смогла только тогда, когда мы разошлись по комнатам. Моя коллега пыталась настроить вай-фай, чтобы связаться с мужем, и я решила первой пойти в душ. Если честно, я была очень рада и приятно удивлена, что душ и туалет были внутри дома. Ванная комната большая, с правой стороны душ, а напротив – стульчик. Я положила туда все вещи, и только потом заметила окошко. Меня это очень смутило и я опасалась, что кто-то меня увидит. И кафельный пол был леденющий. Я быстро приняла душ и переоделась в чистую, теплую одежду, завернув волосы в полотенце.
Мои густые волосы еще не высохли, но я вышла с коллегой на улицу к восьми, как договаривались. Босс с дочкой уже сидели во дворе на сбитых из дерева скамейках.
Мы обсуждали сегодняшнюю поездку на озеро Кольсай: чистоту и прохладу воды, непростую тропу через густой лес и вид на озерную гладь с того островка. Когда они перешли на другие темы, я потеряла нить разговора. День был таким длинным и меня уже клонило в сон. Незаметно быстро стемнело и сразу похолодало. Явился хозяин дома и предложил разжечь для нас костер. Я обрадовалась этому милому предложению. Уже думала идти спать, но, раз уж такое дело, то можно было еще посидеть. Яркие звезды сверху, несмотря на то, что рядом – большая луна. Внезапно голос хозяина прервал наш разговор, оказывается, он ждал все это время слова одобрения от меня.
– Мың теңге болады, – сказал он.
А, тысяча за костер.
Я молчала, и он снова спросил, разводить ли костер и потряс поленьями саксаула, которые так и держал в руках.
– Иә, – в растерянности ответила я. Мой изначальный восторг от любезности хозяина рассеивался.
– Was sagt er? – спросил босс. Я объяснила, что он хочет разжечь для нас костер, умолчав про тысячу.
– So nett, – умилились они и похлопали в ответ. – Ракхмет!
Хозяин принес еще саксаула, пару веток сухой травы и этим разжег костер. Мы подняли скамейку и сели поближе. Волосы мои все еще были мокрыми и я, воспользовавшись моментом, села спиной к костру. Подумала про мың теңге, вроде бы мелочь – тысяча тенге, но все равно, я была в замешательстве. Привыкнув к прайс-листам и четкости, я совсем отвыкла от всего этого. Мои спутники приняли его предложение как жест гостеприимства и объяснять теперь, что за костер все-таки надо заплатить, жалкую тысячу тенге, у меня просто не было сил. Проще промолчать и заплатить самой. Поднять эту тему для меня – все равно что просить эти деньги.
Ситуация конечно не новая, такое есть везде, да и хозяев я понимаю. За все то время, пока мы грелись у костра, хозяин успел почистить сарай, загнать скот и встретить новых гостей, а хозяйка накрывала стол и успевала убирать следом. Я понимала, что сельский труд очень тяжел, целый день под беспощадным солнцем, без нормальных условий, но все же, кажется, не стоит относиться так откровенно потребительски к иностранным гостям.      
– Vielen Dank für heute! – поблагодарили меня попутчики, увидев, что я притихла. Я ответила, что провела время с удовольствием и мы чокнулись бутылками пива.
На следующее утро я встала раньше всех, чтобы уточнить время завтрака.
Хозяйка сообщила время, добавив, чтобы я не забыла про две тысячи тенге.
– Қандай екі мың? – недоумевала я. Она ответила, что это за вчерашний костер.
Вчера ведь только тысячу было. Ответила, что муж ее говорил о тысяче и ушла.
Пусть сами разбираются.
За завтраком я сидела дольше всех, допивая чай, хотя мой желудок  готов был уже лопнуть. Когда мои попутчики ушли, я отдала ей эту тысячу за костер.
Второй день на озере Кайынды прошел замечательно и очень насыщенно. Дорога до озера была каменистой, и нас повезли на “уазике”. Путь был довольно веселый и опасный. Кроме того, что нас трясло примерно час, в некоторых узких местах два уазика еле разъезжались. Можно было протянуть руку и дотронуться до мимо проезжающей машины. Когда мы с лету пересекали горную реку, нас обрызгали несшиеся навстречу внедорожники. Доехав до места, мы решили пройтись до озера пешком. По пути купили кымыз и устроили пикник на берегу. Я вспомнила, что они так и не попробовали курт. В качестве компенсации решила угостить их кисломолочным напитком из молока кобылы. Сделав каждый по глотку, сморщив при этом лица, они попросили меня допить остаток самой. Цвет у озера Кайынды – необычайно бирюзовый, это то озеро, где над поверхностью торчат верхушки елей, надежно хранимых веками ледяной водой. Мои ноги онемели в ту же секунду, как только я погрузила их в воду до щиколоток.
Обратно мы решили вернуться на лошадях. Мои коллеги держались уверенно, а я добралась самой последней, вцепившись в спину наездника. По дороге в гостевой дом мы обсуждали какое же озеро все таки красивее и сошлись на том, что они обе прекрасны по своему.  
После обеда хозяйка задержала меня, чтобы сообщить, что  вчера мы использовали много воды. Я ответила, что нас не предупреждали об этом и вся поездка была заранее оплачена. А ведь в том доме мы и вовсе бесплатно ходили в баню!

Та двухдневная поездка с моими местными коллегами сблизила нас, вот я решила вернуться сюда. Только на этот раз с иностранцами. Так хотела показать красоту нашей страны. Мы ехали уже третий час, я оторвала взгляд от утихавшего заката и взглянула на лица спящих коллег. Уставшие, умиротворенные и довольные. Кажется, я справилась.
Все продолжала смотреть за уходящим солнцем и пыталась найти ответы на свои вопросы. А их все не было...

___________________
Айсулу Бекен 
Родилась в Алматы. Выпускница онлайн-курса писательского мастерства «Литпрактикум: база» Ильи Одегова. Принимала участие в семинаре Word/Movement в рамках International Writing Program. Рассказы опубликованы на сайте программы Word/Movement международной писательской резиденции IWP.



НАТАЛЬЯ ЛЁВИНА

ЗАЯЦ

 
В Туле я оказалась случайно. Когда по вагону пронесся гнусавый голос, сообщающий об остановке в двадцать три минуты, адреналин ускорил сердечный ритм с рыси до галопа. Я засекла время на мобильном. Двадцать три минуты. Хватит ли мне их? Диктор на вокзале объявлял посадку и отправление, в окно купе затекал бледный свет фонарей.
Прошло пять минут. Брать с собой вещи было слишком рискованно. Сумки похоронены под полками. Под тяжелыми скрипучими полками, обитыми бордовым дерматином.
Объявили, что к третьему пути подъезжает очередной скорый. Я вслушивалась в другие звуки. Гораздо тише, но куда опаснее – звуки дыхания Тимура. Дышал он равномерно и глубоко, как большая уставшая собака.
Рывком я откинула одеяло и села. Нужно было одеться, но я боялась, что шуршание вещей разбудит мужа. Как сторожевой пес, что не спит, а дремлет, готовый в любую секунду проснуться и броситься на чужого, так и Тимур был готов выпрыгнуть из сна, чтобы схватить то, что принадлежит ему. Меня.
Прошло уже десять минут стоянки, а я все сидела в длинной белой футболке посередине полки, со сжатыми коленями и сцепленными пальцами. В купе было душно, но меня потряхивало. Это страх, не имея возможности выбраться наружу через крик, гнев или смех, проникал сквозь кожу.
Стараясь дышать тихо и ровно, я наклонилась за кроссовками. Вытащила из них носки и надела. Затем натянула обувь – как есть, не развязывая. Перед сном я сложила вещи плоской стопкой в ногах. Там же стояла сумка.
Последний взгляд на телефон – его я брать не собиралась. Пятнадцать минут остановки. Пассажиры, выходившие покурить или подышать, постепенно возвращались в вагон. Из-за двери купе доносились негромкие голоса и шаги, смягченные ковровой дорожкой цвета запекшейся крови.
Последний взгляд на Тимура. Он спал, повернувшись лицом к стене, и его широкая спина неспешно поднималась и опускалась.
Я подошла к двери и нажала на металлическую ручку-рычаг. Щелчок. Зажмурилась, боясь, что он будет слишком громким. Но звук смешался с шумом вокзала и снующих за дверью пассажиров.
Я прошмыгнула в коридор, как скользкая рыбина. Тут же повернулась и прикрыла дверь, погружая купе обратно в темноту.
Проводница поторапливала кого-то вернуться в вагон. Я шла комканными, пьяными шагами к выходу и чувствовала, как стук сердца и пульс сливаются в барабанную дробь, вибрирующую всюду от висков до живота.
– Девушка, поезд уже отходит, вернитесь в вагон, – проводница не ожидала увидеть меня, в одной футболке и кроссовках, с той стороны проема.
– Мне сюда надо, – прошептала я, смотря под ноги и боясь запнуться за узкие сетчатые ступени. Уже спустившись, резко обернулась и окликнула проводницу.
– Если кто-то будет обо мне спрашивать – пожалуйста, скажите, что я вышла в Москве.
– Кто будет спрашивать? – она непонимающе хлопала густо накрашенными ресницами, обрамляющими круглые, навыкате глаза.
– Пожалуйста, помогите мне, – снова попросила я, вытаскивая из сумки тысячную купюру.
– Девочка, да ты что! – деньги ее то ли смутили, то ли напугали. – Беги, беги, коли надо!
Я повернулась и ускорила темп.
Неужели смогла? Не думала, что приму решение в поезде Санкт-Петербург-Владикавказ, за три минуты до отправки со станции.
Вокзал встретил пустотой и гулким эхом шагов. Нужно добраться до туалета, чтобы одеться. Наверное, позвонить маме. Сказать, что со мной все хорошо.
Собрав несколько удивленных взглядов, я прошла зал ожидания, заскочила в туалет и выбралась в город. Куда идти, что делать? Знакомых в Туле, кажется, нет.
Среди витрин и аляповатых вывесок свет горел только в чебуречной и в гостинице «Москва». Я выбрала последнюю. Спать не хотелось, но подумать о планах было нужно.
Девушка-портье, дежурное приветствие, скан паспорта – и ключ у меня. Номер на одного выглядел скромно и почти строго, будто укоряя: «Кто это у нас непослушная девчонка? Кто сбежал из дома?» Я щелкнула замком и, не включая свет, легла на кровать.

Мы познакомились с Тимуром три года назад. Подруга праздновала день рождения в караоке-баре. В шумной компании мой будущий муж выделялся всем: темно-синими, можжевеловыми глазами, рокочущим голосом и пением, от которого весь девичий состав вечеринки пьянел сильнее, чем от Б-52.
Мы танцевали под «Мой рок-н-ролл», когда я почувствовала трепыхания сотен крыльев внутри живота. Казалось, меня вот-вот стошнит, но это было почему-то приятно.
Между нами всегда оставалась эта пульсация. Нежность, страсть, ярость, боль – все билось и подрагивало, израненное и живое, как словленный в силки заяц.
Цветы наполняли мою квартиру быстрее, чем я успевала покупать новые вазы. Нашу с Тимуром переписку хотелось рассылать отчаявшимся встретить любовь. Мы говорили обо всем – от рецепта маминого оливье до феномена Баадера-Майнхоф. Спустя сотню ужинов, шесть ваз и полгода отношений Тимур сделал мне предложение.
– Как же тебе повезло, Ирка – такого мужика отхватила! – с придыханием повторяли общие знакомые. Я и сама так думала. Как же мне, Ирке, повезло.
Первый воробей сомнения пролетел тем вечером, когда я чуть задержалась у школьной подруги. Заболтавшись, мы встретили полночь на Олиной уютной кухне. Я вызвала такси и уже предвкушала вечер с мужем в игривом настроении.
Вино замедлило сноровку, и с дверным замком пришлось повозиться дольше обычного.
– А вот и я! – чуть громче, чем собиралась, объявила в резко открывшуюся дверь. Кажется, я все еще улыбалась, когда рука Тимура больно схватила меня за предплечье и втащила в прихожую.
– Ты где шлялась? – он уже захлопнул входную дверь, и теперь окатывал меня своим рокотом.
– Тимурчик, да ты чего, я ж у Ольки была, я тебе говорила, – сбивчиво и растеряно блеяла я, не понимая, что его так разозлило.
– Ты должна была час назад появиться дома! Какого хрена я должен догадываться, где тебя носит? – он смотрел на меня «страшными» глазами. Такими глазами однажды глядел бродячий пес, когда я возвращалась со школы через пустырь. Сейчас мне, как детстве, стало страшно. Хотя я не понимала, в чем провинилась.
– Тимур, я была у Оли. Почему ты кричишь на меня? – я пыталась высвободить руку из его свинцовых пальцев.
Какое-то время он смотрел, не отрываясь, словно собирался сжечь меня без помощи спичек. Потом резко отпустил руку и отвел глаза.
– Прости. Сам не знаю, что на меня нашло. Я слишком за тебя волнуюсь, – и он загреб мои ладони в свои, часто и быстро целуя их.
Сердце замедлилось, я постепенно пришла в себя. Спустя пару дней все забылось.
В следующий раз я увидела его «страшные» глаза, когда мы обсуждали встречу с друзьями.
– Как тебе Женя? – Тимур открывал вино, пока я искала фильм в онлайн-кинотеатре. У нашей общей подруги появился новый ухажер, и мы только вернулись с его смотрин.
– Вроде ничего. Симпатичный, начитанный, – ответила я, не отрываясь от экрана.
Не помню, что побудило меня отклониться влево – предчувствие или еле слышный свистящий звук. Через секунду тарелка с кобальтовой сеткой врезалась в стену прямо за мной и звонко разлетелась бело-синими осколками по дивану. Тимур смотрел на меня злым невидящим взглядом и шумно дышал.
– У нас проблемы, – бесцветно сказала я, уставившись на осколки фарфора и просто озвучивая свершившийся факт.
Тогда Тимур впервые заплакал. Он снова целовал ладони, терся головой о колени, как провинившийся пес, и обещал взять себя в руки. И на какое-то время он брал. А после все повторялось снова.
Я стала чуть больше понимать про идеальные семьи. Ведь именно так мы выглядели для окружающих.

– Эту песню я посвящаю Ирине, царице моего сердца, – Тимур протягивает руку в мою сторону, широко улыбается, поет «Я люблю тебя до слез». Спустя два дня я прячусь от него в нашем туалете, молясь, чтобы дверная завертка выдержала его ярость.
– Иринушка, любовь моя, как тебя порадовать? – муж берет мою ладонь, целует, оставляет в своей. Но больно сжимает ее, когда я говорю, что собираюсь навестить сестру во Пскове.
– Друзья, хочу сказать, что без этой женщины вы бы не видели меня таким счастливым, – супруг встает на одно колено, поднимает бокал вина в мою честь. Той же ночью он зло выкручивает мне руки и больно хватает за волосы, когда я отказываюсь заниматься с ним сексом. Остаются фиолетовые отпечатки на запястьях и чувство, что меня вот-вот стошнит. На этот раз оно неприятное.
Я никому не рассказывала. Сначала потому, что любила Тимура. Когда любишь – всему находишь оправдания. Он просто устал, сложный день на работе, я сама виновата – незачем было надевать такое короткое платье. Потом я не знала, кому говорить. Казалось, мне никто не поверит. Как Тимур, мечта всех подруг, мог оказаться домашним тираном? Я бы сама себе не поверила.
Развод. Эта мысль внезапно зажглась в голове и поразила своей очевидностью. Две недели я выжидала, когда у мужа будет хорошее настроение. Чтобы не оставаться наедине, я пригласила его в ресторан. Тимур не позволит эмоциям взять верх на людях.
– Я пригласила тебя сюда не просто так, – негромко начала я, когда мы сделали заказ.
– Во-первых, хочу сказать, что очень тебя люблю.
Он смотрел на меня в упор, почти не моргая, словно чего-то ждал.
– Но я больше так не могу. Наши отношения больны. И я хочу их излечить, пока не стало поздно. Пока у нас не появились дети… Тимур, я хочу развода.
Сначала я подумала, что он не расслышал. Выражение его лица не изменилось. Он продолжал смотреть на меня, заставляя нервничать. Затем муж взял мою руку и поцеловал. Сжал запястье чуть крепче, и, подтянув меня к себе, прошептал на ухо:
– Если ты подашь на развод, я тебя убью.
Он мягко отпустил мою руку и приступил к салату, который принес официант.
– Я хочу уйти, – чуть слышно произнесла я.
– Ты никуда не пойдешь, – буднично ответил Тимур, словно мы говорили о меню. – Ты съешь все, что заказала, а потом мы поедем домой. Потому что женщина не должна уходить прежде, чем мужчина ей разрешит. Ты меня поняла?
Он бросил взгляд свысока, приподняв подбородок, и снова вернулся к еде. Я механически пережевывала пищу, и во всем мне чудился привкус меди.
В тот вечер он меня не бил. Но напряжение между нами было таким плотным, что его можно было мять в комки и заталкивать в глотки.
Поездка во Владикавказ возникла спонтанно, когда у брата Тимура родился сын. Вся семья собиралась в отчем доме.
Муж сообщил мне о путешествии за два дня до отъезда.
– Посмотрим, какого племянника мне Марика родила, а там и сами прайд начнем увеличивать! – воодушевленно размышлял супруг, наблюдая, как я складываю вещи в чемодан.
О детях мы говорили только в первый год брака. Последние десять месяцев я прятала синяки под длинными рукавами и пила противозачаточные таблетки. Думаю, Тимур о них знал. Как я знала о том, что он проверяет мою сумку.
Спустя два дня мы сели в поезд Санкт-Петербург-Владикавказ. Тимур купил билеты в СВ.
– Это чтобы нам никто не мешал. Если ты понимаешь, о чем я, – муж широко улыбнулся и подмигнул.
Я понимала. Это чтобы никто не мешал ему бить жену, если она испортит ему настроение.
Прошло около часа с момента отправления, прежде чем мы заговорили.
– Я хочу поехать с мамой на дачу на пару недель, – я с нажимом терла обложку книги, которую зажала в руках, чтобы скрыть дрожь.
– Когда?
– Когда мы вернемся.
– А мы не вернемся. Разве я тебе не говорил?
– Это шутка? Почему ты даже не спросил меня?
– Я не должен ничего у тебя спрашивать. Если мужчина решает переехать, женщина едет за ним. Мы поселимся неподалеку от родителей, и ты родишь мне детей, как хорошая жена.
– Я не буду рожать тебе детей, Тимур. Я хочу развода, ты знаешь.
Он отпружинил с полки и схватил меня за горло. Пальцы были сухими, жесткими и больно давили под скулы.
– Твои родственники никогда не увидят тебя. Ты либо будешь жить со мной в Осетии, либо не будешь жить вообще.
Именно тогда я поняла, что надо бежать. Но не понимала, как. И вот я смогла, я свободна, наконец-то я…

«Скорый поезд 121А Санкт-Петербург-Владикавказ прибывает к третьей платформе. Нумерация вагонов с хвоста поезда».
Я растерянно заморгала, пытаясь обнаружить источник звука. Сквозь окно серый утренний свет жалил глаза.
– Ну ты и спа-а-ать, Иринушка, – услышала я откуда-то слева. В животе забился пойманный заяц. Сейчас меня вырвет.
– Вставай, почти приехали. Скоро Владик, – Тимур сел на край моей полки.

___________________
Наталья Лёвина 
Родилась и живёт в Санкт-Петербурге. Пишет стихи с 6 лет. Обучалась в школе творческих профессий Band на курсах «Как писать прозу. Искусство истории», «Комедийный сюжет», «Острый сюжет». Основное направление рассказов — реализм. Ведёт блог.

 

ОЛЬГА КАПИТОВА

ПОКА ВАРИТСЯ КОФЕ

 
– Кофе будешь?
Серега не отвечает и громко сглатывает слюну.
«Что ж, молчание знак согласия», – жму плечами и подхожу к шкафчику. Открываю банку – пусто. Странно, еще вчера была почти полной. Поднимаюсь на цыпочки и достаю с верхней полки новую пачку. Распечатываю и отмеряю по шесть грамм кофе на чашку. Тянусь к солонке. Что за наваждение – здесь тоже лишь несколько крупинок на дне. Нужно не забыть купить.  Дрожащей слегка рукой ссыпаю остатки в турку. Потом уже более уверенными жестами добавляю по малюсенькой щепотке мускатного ореха и имбиря. Привычные движения действуют успокаивающе. Уже почти не волнуясь внешне, наливаю воду и ставлю турку на огонь. Вдыхаю знакомый аромат и проваливаюсь в воспоминания. 
Оно было на берегу горного соленого озера – то кафе со странным названием. Мы с Серегой никак не могли его запомнить, и потому все время произносили, как угодно, только не так, как было задумано хозяевами. Не знаю, верно ли я расшифровала рецепт кофе, который там готовили. Но запах получается очень похожим.
Казалось, ничто не может омрачить наш отдых. Ничто и не омрачало, пока, словно из морской пены, на солнечном пляже не возникла она…
Танька… так, кажется, ее звали. Имя надписью на песке нарисовалась, и тут же смылось волной из моей памяти... Вру, это имя я вряд ли забуду. И он его вряд ли забудет.
Конечно, на песчаном берегу все иначе, чем в городе. У соленого горного озера с его атмосферой вечного праздника вперемешку с утренними медитациями, старые отношения уже не кажутся чем-то незыблемым. Они напоминают найденный на пляже стальной обруч, который насквозь проржавел и распался на две неравные части при первой же попытке  поднять его. 
Так случилось, что однажды Серега попал под очарование вечера. И вечер плавно перетек в утро, а потом мощным речным потоком затопил русло дальнейшей жизни.
Но сегодня Серега здесь. Можно, конечно, скатиться в скандал с горько-солеными, как то озеро, упреками... А можно просто предложить кофе.
– Она, – Серега словно продолжает давно начатый разговор, – она оказалась не такой, то есть, не той… Таня, – словно споткнувшись об это имя, он замолкает и краснеет. Раньше Серега никогда не заикался и не оправдывался. 
«Надо бы спросить, зачем пришел. Нет, это сломает все, что еще осталось. Это нарушит гармонию. Господи, какую гармонию? Нет уже ничего. Давно нет».
– Давно нет, – откликается Серега, странным образом попав в унисон моим мыслям, – Тане, – на этот раз он, хоть и с трудом, но все-таки перекатывается через это имя, словно обмельчавшая река через острые камни, – Тане нужен был вовсе не я… то есть, она оказалась, как тебе сказать… В общем… она ушла, – Серега бросает на меня быстрый взгляд. Блеск ярко-зеленых глаз заставляет поежиться.
Странно, я запомнила его сероглазым.
 – Понимаю, как я сейчас выгляжу, – говорит Серега, неверно истолковав мое удивление. 
На самом деле мне давно уже все равно, кто и как выглядит. Даже я сама.
Он вздыхает и подходит к окну. Долгим взглядом смотрит сквозь стекло на улицу. Сгорбленная спина выражает полное раскаянье. 

Мне безумно хочется подойти и уткнуться лбом в эту упрямую родную спину. С полминуты я держусь, не позволяя чувствам взять верх над мозгом. Внутри все вопит: Стой, глупая женщина… Иначе это будет происходить снова и снова.
Но мне уже наплевать и на гордость, и на голос разума. Словно под гипнозом, делаю нетвердый шаг…. И тут из угла кухни раздается предупреждающее шипение. Громкое, словно десятки змей выползли на охоту разом.
Я вздрагиваю и оглядываюсь, ища источник звука. По поверхности плиты нефтяным пятном расползается кофейная лужица. Хватаю тряпку и какое-то время тупо мечусь туда-сюда, не зная, что с ней делать. Наконец, догадываюсь закрутить конфорку, из которой с тихим свистом вырывается газ, словно снежной лавиной укрывая своим запахом аромат кофе.
Когда все улажено, я вновь поворачиваюсь к окну. Никого… Задыхаясь от мгновенно подступивших к глазам слез, бегу в прихожую – пусто. Дергаю ручку двери – заперто. Смотрю на торчащий из замочной скважины ключ и яростно кидаю в стену тряпку, пропитанную кофейной гущей. Черные ручейки ползут по свежей побелке...

___________________
Ольга Капитова 
Родилась в г. Алматы. IT-специалист. Выпускница онлайн-курса «Литпрактикум» Ильи Одегова. Пишет в жанре мистики, реализма, метафизического реализма. Рассказы публиковались на казахстанском писательском портале adebiportal.kz, в журнале «Дактиль», в журнале «Тамыр», в коллективном сборнике «Рапсод 2» (Алматы,2019), рассказ «Неслучайное такси» вошел в длинный список конкурса «Черная весна» на пишукнигу.рф в 2020 году.

 

ЕВГЕНИЯ ЛОМАКИНА

БИЗНЕС НА ВЕРБЛЮДАХ


Был обычный серый день. На улице наступила весна, но не та, когда набухают почки, щебечут птицы и в воздухе повисает ожидание чуда и обновления, а та весна, когда снег начинает таять и смешиваться с грязью и из-под снега проступают прошлогодние листья и мусор. Офисные работники в серо-черных пальто спешили по офисам-коробкам, кутаясь в серые шарфы. Окна офисов горят желтым светом, словно предупреждая – погоди, подожди, не иди сюда.
Руководители подразделений брели в кабинет начальницы. Все знали ее взбалмошный характер и бесконечный поток идей. Уселись в ожидании очередной гениальной идеи. Начальница влетела в кабинет, на ходу расстегивая пальто.
– Итак, в свете последних событий я решила диверсифицировать услуги нашего консалтингового агентства. Я решила открыть бизнес на верблюдах, – сказала начальница воодушевлённо, – у кого какие будут идеи на этот счет?
Бросив пальто на диван, она села за стол и внимательно осмотрела собравшихся.
Первым поднялся руководитель производственного отдела:
– Нам нужен загон для верблюдов, а также склад для хранения корма, упряжек и прочей утвари. Наши текущие площади не позволяют разместить ни одного верблюда, да, и не могу я их допустить к производственным площадям – они и сами могут пораниться и людей моих ранить и остановить процесс. Мне нужно понимать – сколько верблюдов будет, чтобы рассчитать необходимые площади, подготовить проектно-сметную документацию на строительство, учесть особенности содержания, водопоя и прочие факторы.
Он сел на свое место и задумчиво начал чертить квадратики в своем блокноте.
Вторым выступил hr-директор, она подскочила на кресле и затараторила:
– Так, мне нужно определиться сколько людей нужно. Как минимум один врач-ветеринар и помощник ему, потом нужны чистильщики верблюдов и погонщики. Сколько верблюдов планируется? Необходимо понимать, чтобы определиться – эти функции можно совместить или это будут разные трудовые единицы. Сегодня же подготовлю профиль должности, мне нужны от вас основные параметры, на какие ориентироваться, чтобы я могла сформировать изменения в штатное расписание и объявить вакансии.
Она закончила говорить также внезапно, как и начала и плюхнулась в кресло. Директор по маркетингу все это время что-то чертил в своем блокноте. Подняв голову и увидев, что все смотрят на него, он заговорил:
– Я тут прикинул. Нам нужна полномасштабная реклама: это с одной стороны должно быть новым модным увлечением, а с другой – возвращением к истории. Надо посмотреть – что нам на эту тему говорит мировая общественность. Можно начать рекламу со школ и детских садов. А в качестве крупного события – устроить тур по городу на верблюдах. Реклама будет на радио, возможно, на телевидении, надо просчитать целесообразность, обязательны – билборды в местах скопления людей. Писать об этом в СМИ и соцсетях можно начать уже сейчас, надо вызвать интерес, чтобы люди ждали! Я тут график небольшой построил, – он указал на свой блокнот, – сейчас середина лета, «раскачать» рекламу мы сможем в течении месяца. Мы готовы запуститься через месяц?
В диалог вступил экономист:
– А у меня вопрос – это все-таки сезонный бизнес. Будем ли мы рассматривать какое-то использование верблюдов в зимнее время? Что мы будем делать в случае непогоды? Каков размер затрат на приобретение животных, их содержание, юридические и прочие разрешения?
Следом последовали вопросы от юриста:
– Необходимо просмотреть – разрешается ли данный вид деятельности нашим Уставом. Сделать запросы на изменения в случае надобности и узнать – какие разрешительные документы нам нужны.
Директриса удовлетворенно потерла руки:
– Ну, так, действуйте. Через неделю жду письменный отчет от каждого. Сегодня какой день недели? Пятница? Вот, в следующую пятницу до 18.00 жду отчеты. Потом я ознакомлюсь и мы с вами еще раз встретимся и поговорим.
Сотрудники переглянулись и побрели из кабинета. Никто не проронил ни слова.
Оставшись одна, она вздохнула и открыла финансовые отчеты. Увиденное не радовало. Она повернулась к окну и задумалась.

___________________
Евгения Ломакина
Родилась и выросла в городе Алматы, Казахстан. Закончила курс драматургии Открытой Литературной Школы Алматы под руководством Дины Махметовой. Результатом обучения стал сценарий полнометражного фильма под рабочим названием «Обычная история». Отрывок сценария поставлен артистами Немецкого театра города Алматы.скачать dle 12.1