ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Дмитрий Лагутин. ВЕЧЕР НОРВЕЖСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Дмитрий Лагутин. ВЕЧЕР НОРВЕЖСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Редактор: Юрий Серебрянский


(рассказ)




Двадцать раз я смотрел этот концерт, и только сейчас обратил внимание на дату – вынесенную, между прочим, в заголовок.

«Да ладно, – думал я, сворачивая видео и поднимая со дна почтового ящика покрытую слоем пыли переписку. – Быть не может».

Но быть могло – и было. В самый разгар зимы две тысячи седьмого года, двадцать первого декабря, в заметенной снегом Москве был не только Леонид Федоров с сольным концертом, который я открыл для себя спустя одиннадцать лет, но и я сам – в составе небольшой делегации первокурсников-регионоведов, командированных для участия в вечере норвежской литературы.

Праздник проводился под эгидой посольства Норвегии – в торжественно убранном зале университетского корпуса. Наши фру – во главе с Натальей Васильевной по прозвищу Хетэрь – щеголяли нарядами и даже танцевали на импровизированном балу, а мы с Владом теснились возле фуршетных столиков, чувствовали себя неловко и искали любую возможность выбежать на широкое, белое от снега крыльцо.

Я вернул переписку на дно ящика, долил в бокал еще пива, подождал, пока осядет плотная пена, и снова запустил концерт – но тут же остановил, потому что дверь открылась, и в комнату заглянула жена.

Пришлось вынимать наушники.

– Не спишь? – спросила она шепотом. – Я жужжать буду, смотри за малышкой.

Я кивнул, дверь закрылась.

В комнате было тихо, тепло и темно – только в углу, за кроваткой, светился неярко, бледно-голубым, ночник.

Пахло только что выглаженными пеленками – и прекраснее запаха я не знал. Еще сладко пахло присыпкой, и совсем слегка – от блестящего в бледном свете бокала – пивом.

Из-за стены – из кухни – донеслось жужжание – жена взбивала очередной мусс или крем, или что там еще взбивают новоявленные кондитеры, осваивающие профессию во время декретного отпуска. Дочь заворочалась, вздохнула. Я на цыпочках подкрался к кроватке, положил ладонь на бортик и стал слегка покачивать.

Вечер норвежской литературы, если судить объективно, представлял из себя нечто крайне занятное – а уж об уровне организации и говорить нечего – но мы с Владом – фру, как известно, взрослеют раньше – были типичнейшими студентами, у которых в голове хранятся не знания, а – за редким исключением – ветер, и поехали мы, конечно, не из любви к норвежской литературе, а просто потому, что выпала такая возможность. Между тем, качая кроватку, я вспомнил и презентацию книг, и выступление какого-то скрипача с отрывками из «Пер Гюнта», и подносы с рыбными закусками, и высокие бокалы, до краев наполненные шампанским – и отметил, что не каждому студенту доведется побывать на таком изысканном приеме.

После шампанского и рыбных закусок представитель посольства долго и горячо выступал на тему сотрудничества между университетами, обрисовывал перспективы совместных проектов, Хетэрь стенографировала его выступление в ежедневник, а мы с Владом наблюдали за всем через окно, перетаптываясь на скользком крыльце.

Жужжание за стеной затихло, я еще немного покачал кроватку и вернулся в кресло. Выждал минуту, прислушиваясь, а потом надел наушники и запустил концерт.

Леонид Федоров – молодой, в кудрях – сидел на стульчике в самом центре сцены и пел под гитару, выстукивая ногой ритм. За ним и вокруг него все было черным-черно, а сцена резко освещалась софитами – от зеленого к фиолетовому и обратно. Я слушал выученные наизусть песни, цедил пиво и гадал – в какое конкретно время проходит концерт? Тогда в клубах играли до позднего вечера, и мне думалось, что раньше девяти начинать бы не стали.

Получалось, что вот в это самое время – Леонид Федоров яростно ударил по струнам, прижал их ладонью, обрывая аккорд, и откинулся на спинку стула, в зале загремели аплодисменты – вот в это самое время мы с Владом как раз, быть может, топчемся на крыльце, пережидая выступление представителя посольства и выветривая из веселых студенческих голов шампанское. Я тогда и знать не знал ни о каком Леониде Федорове – не то что о концерте в одном из клубов – как далеко от нас? пять станций? семь? – и странно было смотреть, как аплодисменты стихают, как начинает звучать гитара, как софиты останавливаются на фиолетовом – и знать, что в этот самый момент где-то совсем рядом, мы с Владом возвращаемся в ярко освещенный, шумный зал – продрогшие, со снегом в волосах и на плечах – что наши фру шепчутся о чем-то, навалившись на один из столиков, а представитель посольства раскланивается и благодарит собравшихся.

Фру, косясь по сторонам, налегают на шампанское, всем вручают по экземпляру только что презентованной книги. Хетэрь отказывается уходить и порхает по залу с горящими от восторга глазами, а мы с Владом – подумать только, у меня же были длинные, почти до плеч, волосы! – строим планы по распитию пива в тамбуре ночного вагона.

Дочь снова заворочалась, из-под одеяльца показалась пятка в полосатом носочке. Я вынул один наушник, прислушался: слышно было, как гудит вдалеке ползущий по шахте лифт, как позвякивают на кухне хитрые кондитерские приборы, как сосед сверху ходит по комнате, разговаривая по телефону – и все же было как будто тихо. А спустя две или три песни я сквозь наушники услышал рев машин и громкие голоса, сменившиеся рекламой жевательной резинки.

В тот же миг на пороге комнаты появилась разъяренная жена с кондитерским венчиком в руке.

– Он опять! – прошипела она.

Я и сам понял, что он опять. Я со вздохом убрал наушники, опустил пиво на пол возле кресла и вышел в прихожую.

Жена осталась качать малышку.

– Это издевательство, – шептала она мне одними губами, пока я накидывал ветровку и искал в кармане ключи.

Потом она закрыла дверь в комнату, а я щелкнул замком и вышел в подъезд.



В подъезде было душно, пахло табаком. Спускаясь по лестнице, я распахнул настежь окно между этажами. Даже здесь было слышно, как гремит у соседа телевизор – теперь рекламировали стиральный порошок.

Как и в прошлый раз, на звонок сосед не отреагировал, пришлось колотить в дверь кулаком – только тогда сквозь рекламные выкрики послышалось едва уловимое шарканье, глазок моргнул, и зазвенела по ту сторону двери связка ключей.

– Громко, да?.. – виновато проскрипел сосед, приглаживая редкие белые волосы и щурясь.

Соседу шел девяносто третий год.

– Очень, – ответил я.

– Что? – он приложил ладонь к уху.

– Очень, – ответил я громче, перекрикивая дюжину голосов.

Реклама закончилась, начался фильм.

Сосед засуетился, заохал, прошаркал вглубь квартиры, оставив дверь с тихим скрипом уплывать в сторону, открываясь.

У соседа ярко горел свет, я видел коридор и часть комнаты, повсюду – на полках, на столике, на полу у шкафа – лежали стопками, стояли корешок к корешку книги. На стене щелкал счетчик, рядом с ним темнели массивные, в деревянном корпусе, часы. Из-за вешалки удочки блестели кольцами. Эта однушка была точно такой же, как наша, с той же планировкой и метражом – но казалась гораздо теснее. Пахло книгами и кошачьим кормом. Кошка – серая, вертлявая – вынырнула откуда-то и стала прорываться в подъезд – я, как и в прошлый раз, преграждал ей путь ногой.

Телевизор надрывался, по лестнице гудело эхо, и я удивлялся жильцам, которые не выбегают в панике из квартир.

– Авто-обус! – кричал кто-то во все горло.

Кошка оставила попытки сбежать и юркнула в комнату. В этот момент голоса смолкли, и воцарилась такая пронзительная тишина, что я даже вздрогнул. Слышно было, как за тридевять земель перестукивает колесами поезд.

Сосед прошаркал к двери, стал передо мной – в белой майке, спортивных штанах с пузырями на коленях, в тапках на босу ногу – и показал на завернутый в полиэтилен пульт, словно это пульт был во всем виноват.

– Ты меня извини, Коля, – сказал сосед, называя меня чужим именем, – совсем я оглох.

Я кивнул.

– А сколько сейчас времени-то?

– Полночь почти.

Сосед сделал удивленное лицо, пригладил виски и протянул озадаченно:

– Да-а…

Я попрощался и, не дождавшись, пока дверь закроется, пошел к лестнице.



А между этажами остановился на минуту – и смотрел, как катятся по ночному проспекту редкие автомобили. Заправка на той стороне пустовала, в широкие окна были видны залитые светом стеллажи с журналами, прилавок, холодильник с бутылками. За заправкой тянулась вдоль всего проспекта высокая бетонная стена, за ней – в отдалении – вставали дома, усыпанные точками окон, тянулись к чистому глубокому небу, совсем черному, с редкими, неяркими – городскими – звездами. Под окном вовсю цвела черемуха – четыре пышных дерева – и мне казалось, что прохладный весенний воздух, втекающий в окно, разливающийся по ступеням, пахнет сладко.

Вечером шел дождь, и асфальт еще был влажным, блестел, на нем загорались и тут же таяли, снова загорались и снова таяли широкие желтые пятна – от светофоров.

Когда я вернулся домой, жена приоткрыла дверь комнаты, мотнула головой, и я увидел, что у ее плеча темнеет, покачиваясь, как на волнах, круглая, в легких пушистых волосах, макушка. Я кивнул и на цыпочках прошел в кухню-кондитерскую.

Стол был заставлен коржами, на расстеленной пленке пестрели пряники всех форм и размеров. В духовке что-то румянилось, на плите стояли кастрюльки с муссами. Пахло ошеломительно – одновременно и шоколадом, и карамелью, и имбирем, и лимоном – но было ужасно жарко: я мгновенно вспотел, подхватил табурет и пробрался к окну.

Окно открывать нельзя – может нарушиться важный для чего-то там тепловой режим, и все придется переделывать. Я однажды открыл, не зная, и чуть не поплатился жизнью.

Тикали над дверью часы, мягко урчал холодильник, слышно было, как жена напевает колыбельную в комнате. На столе светился экран ноутбука, но к нему невозможно было подобраться – и поэтому я просто сидел, обливаясь потом, разбирал на составные части сложный многоярусный запах и блуждал взглядом по обклеенному магнитами холодильнику. Наконец, скрипнула тихонько кроватка, щелкнула дверь комнаты, и в кухню влетела жена.

– Окно не открывал? Молодец.

И она закружилась по кухне, застучала венчиками, пустила в раковину воду, распахнула и тут же заперла холодильник, из которого дохнуло морозом. В кухне стало шумно, весело, побежали хороводом пряники, коржи стали появляться и исчезать, захлопали дверцы шкафчиков, зазвенела посуда. Я посмотрел немного на всю эту круговерть и пошел в комнату.

– Ты спать? – спросила жена, заглядывая в духовку и щурясь от жара. – Тебе же вставать рано.

– Концерт досмотрю, и спать.

– Ты его еще наизусть не знаешь?

– Знаю, конечно, – честно ответил я.



В комнате не пахло ни шоколадом, ни карамелью, ни даже имбирем – по-прежнему пахло пеленками и присыпкой. Было тихо и темно, пушистая макушка выглядывала из одеяльца.

Я сел в кресло, нашарил рукой пиво, наушники и наполнил бокал.

Леонид Федоров объявлял новую песню – с альбома, который выйдет спустя полгода после концерта, и который я тоже, конечно, буду знать наизусть.

«Сейчас мы уже, наверное, к метро идем, – думал я, глядя на то, как зал приветствует новую песню. – Влад спотыкается, тычет ногой в сугроб, а я и сам держусь, и его подхватываю».

После вечера норвежской литературы фру просились куда-нибудь посидеть – выжимали по максимуму из своих нарядов – но Хетэрь боялась опоздать на поезд, хотя до поезда было еще больше двух часов, а потому посмотрела строго и повела всех в сторону метро. Фру шептались недовольно, растянулись в длинную шеренгу, а мы с Владом шли веселые, довольные, смотрели по сторонам и загребали ладонями липкий скрипучий снег.

На кухне снова зажужжало – но теперь совсем негромко. Две или три песни я пролистал, четвертую послушал, выстукивая ритм по бокалу. Леонид Федоров дернул струны, позволил низкому эху повиснуть в воздухе, растаять, поблагодарил зал, поднялся и исчез в темноте за сценой.

Норвежский язык я изучал всего один год – и со второго курса перевелся на соседний факультет, оставив Влада один на один с фру, Хетэрь, ежегодными поездками в посольство и практикой в библиотеке. После выпуска Влад подался в Москву, долго искал что-то подходящее и, наконец, устроился в банк, где смог дослужиться до приличной должности. От норвежского языка в памяти осталась смешная фраза про Тора, который живет на севере – «Турь бурь и нурь» – и курьез, в результате которого Наталья Васильевна получила свое прозвище: она опоздала на первую лекцию, а по приходу выпалила послушно дожидавшейся ее группе:

– Здравствуйте, молодые люди! Я – Хетэрь Наталья Васильевна!

Все без исключения фру и даже мы с Владом переписали странную фамилию в свои тетради и только потом узнали, что «Jeg heter» переводится с норвежского как «меня зовут», а фамилия у Натальи Васильевны – совсем другая, человеческая.

Леонид Федоров, наконец, вышел на сцену – уставший, вымотанный – поблагодарил публику еще раз и спел на бис. И пока он пел, я все смотрел на него и – то ли сказывалось выпитое пиво, то ли вступало в игру нечто психологическое – я будто воочию видел, как по ту сторону экрана, за сценой, за фиолетово-зелеными софитами, в этот самый момент наша регионоведческая делегация несется в шумном вагоне метро – а может быть, уже мы уже и не в метро, а заходим под своды Киевского вокзала, разбредаемся по залу ожидания, прислушиваемся к голосу, объявляющему поезда, смотрим на то, как бушует за высокими окнами метель, как под потолком перепархивают с балки на балку голуби. Хетэрь садится читать книгу, раздосадованные фру жмутся тут же, поближе к ней, делятся впечатлениями, решают, кто будет писать статью о поездке и на каком языке, а мы с Владом прохаживаемся вдоль витрин бесчисленных вокзальных магазинчиков и обсуждаем план действий, грезим вздрагивающим тамбуром и пролетающими мимо окон заснеженными полями. Это происходит сейчас, вот прямо в этот самый момент – когда весь зал – и я вместе с ним, беззвучно – подпевает второму куплету.

Леонид Федоров допел, выдохнул, повторил короткое «спасибо», встал со стула – и сцена опустела окончательно. Еще несколько секунд слышался шум зала, а потом картинка застыла и проигрыватель предложил мне сразу же пересмотреть концерт по новой.

Я от предложения, разумеется, отказался. Я допил пиво, расстелил, стараясь не шуметь, постель, настроил будильник – и уже совсем скоро спал, свесив руку до пола. Сквозь зыбкий, полупрозрачный сон я слышал, как шумит на кухне вода, как мяукает этажом ниже соседская кошка и как сопит в своей кроватке дочь.







_________________________________________

Об авторе:  ДМИТРИЙ ЛАГУТИН 

Прозаик. Родился в Брянске. Окончил юридический факультет Брянского государственного университета имени академика И. Г. Петровского. Лауреат международного литературного конкурса «Всемирный Пушкин», лауреат премии «Брянская книга» в номинации «Дебют» (2018 год). Участник Форума молодых писателей «Липки» (2019 год). Победитель слета молодых литераторов в с. Большое Болдино в номинации «Проза» (2019 год). Победитель конкурса-фестиваля «Хрустальный родник» в номинации «проза» (2019 год). Публиковался в журналах «Новый берег», «Нижний Новгород», «Нева», «Волга», др. Работает юрисконсультом в сфере строительства.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 208
Опубликовано 10 янв 2021

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ