ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Александр Чанцев. АСКЕТА

Александр Чанцев. АСКЕТА

Редактор: Женя Декина


(микропроза)



Мы спали на черном хлебе. Держали себя в черном теле. Белое загрязнилось, но не износилось.

Зрение портилось, постепенно все цвета ушли. Все стало черным и белым. Как телевиденье раньше, когда я маленькой была, шутила она.

Гул комаров и самолетов, неба и птиц. Гул тишины. Тени тишины.

Смерть не автора – он жив, куда там, - но текста. Все уже сказано. Почти все интриги, а все слова – уже точно. Любой образ, если пробить. Все метафоры. Осталась только эго-литература, самобиографии. Мертвые еще до смерти автора.

Допрос об истине в «Ultima Thule» Набокова очень напоминает постоянные размовления об истине, диалоги просветленных с учеником у Пелевина.

Почти идеальный саундтрек для Симоны Вейль – Лили Буланже, вундеркинд, ученица Габриэля Форе, композитор духовной музыки, умершая в 24 от туберкулеза.

Опять приснился отель «Библиотека роз». Владелец ходил очень расстроенным, оказалось, отель закрывается. Значит ли это, что его постоянные постояльцы, вроде меня, переедут теперь в мои сны?

Немного безумна, но умна безумно. (Сформулировалось в мэйле Левшину.)

Покупаю на даче сигареты. Моих нет. Могут русские предложить, белорусские.
- Или хотите вот Marlboro из дьюти фри.
- Это из какой страны же?
- С Донбасса. Там граница есть, поэтому дьюти-фри. Но это мы – поэтому без акциз, дешевле. Берите, все очень берут и хвалят.
Взял. Сделано, наверняка, в тех же Химках, даже не Кишинёве, но – пиар-подача на пять.

Набоков в «Камере обскуре» о распространении пандемии из Уханя: «Приблизительно в 1925 г. размножилось по всему свету милое, забавное существо — существо теперь уже почти забытое, но в свое время, т. е. в течение трех-четырех лет, бывшее вездесущим, от Аляски до Патагонии, от Маньчжурии до Новой Зеландии, от Лапландии до Мыса Доброй Надежды, словом, всюду, куда проникают цветные открытки, — существо, носившее симпатичное имя Cheepy. Рассказывают, что его (или, вернее, ее) происхождение связано с вопросом о вивисекции. Художник Роберт Горн, проживавший в Нью-Йорке, однажды завтракал со случайным знакомым — молодым физиологом. Разговор коснулся опытов над живыми зверьми».

У модных сейчас прокрастинаторов, есть, как и у всего, синонимы-источники в Древней Греции. Диктатор Фабий Максим возглавлял римские войска во время 2-й Пунической войны, но всячески уклонялся от принятия решений, за что был прозван Кунктатором – Медлителем.

А вот интереснее. Плутарх пишет про «анаков», так назвали Тиндаридов, что взяли Афины, но очень заботливо вели себя там, не грабили, не обижали горожан. Название происходит от греческого «анакос эхэйн», то есть заботиться или беречь кого-то. На филиппинском «анак» - сын (известная песня Фредди Агиляра). А на словенском junak – герой (песня Laibach). Песни – те же греческие гимны-сказания в честь подвигов героев-воинов. Да и рок – во всех его смыслах – и бессмыслице – изобретение несомненно греческое.

Плутарх в «Солоне и Попликоле»:
В ту пору деньги еще не были у римлян в широком употреблении, и богатство измерялось числом скота. Поэтому добро они до сих пор обозначают словом «пекулиа» [peculium] — по названию мелкого скота, а на древнейших своих монетах чеканили изображение коровы, овцы или свиньи. И детям давали имена Суиллий, Бубульк, Капрарий, Порций, ибо «капра» по-латыни коза, а «поркос» [porcus] — свинья.
Коза Свиньевна.

Листопадом в воздухе детский смех.

Мягкие лепестки сердечной боли, острые – инфаркта. Хризантема и астра.

Мой мир рушится, и я не всегда нахожу силы увернуться от его обломков. Похоже на гнилой зуб – если не боль, то запах стирает постоянно улыбку.

Плутарх в «Перикле и Фабии Максиме» о необходимости социальной дистанции в летнее время: «…Говорили, что болезнь эту производит скопление деревенского населения в городе, когда множество народа в летнюю пору принуждено жить вместе, вповалку, в тесных хижинах и душных сараях, вести жизнь сидячую и праздную вместо прежней жизни на чистом воздухе и на просторе». Генри Торо бы подписался! «Тогда, кажется, зараза коснулась Перикла, но болезнь у него носила не острый характер, как у других, не сопровождалась сильными приступами, а была тихая, затяжная, с различными колебаниями, медленно изнурявшая тело и постепенно подтачивающая душевные силы».

Куда уходят мертвые? Куда уходит ветер, что остается после него на месте встречи воздуха и земли.

Нгоро-нгоро – «колокольчик» на языке масаев и название страшного кратера в Танзании. А на каком-то из африканских сленгов - скоро-скоро, по-японски скоро – соро-соро (ботти-ботти на разговорном).

Как-то раз Будда отлучился на небеса, а царь Удаяна, скучая по нему, повелел вырезать его статую. Кумараяна увидел статую и подумал, что в Индии Будду и так знают и чтут, а вот в Китае она бы очень пригодилась. Он решил украсть статую, отвезти её в Китай и распространять там Учение. И так и поступил. Спасаясь от погони, он бежал из Индии в Китай со всех ног, невзирая на усталость и опасности. Из сострадания по ночам статуя несла Кумараяну сама, тогда как днём он нес статую.

Я же думаю, не облачиться ли мне в узкие, без швов, брюки из твоих ног, с изнанки во всю длину украшенные бутафорскими экскрементами?
Пишет Ханс Беллмер, мастер сломанных кукол, в «Малой анатомии образа». И это очень напоминает последнюю коллекцию одежд-артефактов Линор Горалик.

Приснилось, что под подбородком выросла грудь со сцеживаемым молоком. Радость, что это не опухоль, напрочь затмила все другие эмоции.

Кратер шампанского, надгробие пирога.

Через сорок+ лет после того, как мама радовалась моим первым шагам, вывожу ее на прогулки, поддерживаю под руку и почти считаю, сколько шагов смогла сделать.

Акростих раньше назывался – краеграние, краестишие,

Я как раздавленная лягушка на шоссе. Демонстрирую в рассказах даже свои внутренности. Станет черной лепешкой трупик, тогда смахнут из-под ног.

Стайка воробьев вспорхнула – будто небесные крошки стряхнули.

Мопассан об Огюсте де Вилье де Лиль-Адане - «лилия в моче». Не зная о звучании своего имени на русском.

Сердце стучит – грудью смерть отталкивает.

40+-летний Ницше подсунул девице Мете фон Салис жабу. Та в ответ, зная, что он падок на сладости, в коробку из-под конфет запихнула двух кузнечиков. Оба остались очень довольны летними шутками на променадах.
Потом мать давала сошедшему с ума Ницше сладкое, когда он становился буен, бросался к другим пешеходам или не давался брадобрею и массажисту.
«Когда женщина грустит, нужно дать ей что-нибудь сладкое» - Дадзай Осаму. Тут можно о женском в Ницше – пухлой фигуре, страдательности (подписи безумным вроде «Ваш распятый»), мазохизме (известная фотография стегаемоего Лу Саломе), но нуждаются ли они в словах, ушедшие за.
Вот Терехов в «Каменном мосте»: написал 10 женщинами «понял, что не могу без тебя жить», отключил телефон и лег спать.

Чуть-чуть за краем дыхания. Вот так. Немного звезд, растворенных в чае. Те запахи, что духи твои в собственность-данность. Пиелонефрит. Воспаление тонкостей всех вообще. И перемычек, что рвутся к слиянию. На пороге тугих рукотворных сквозняков. Когда рушится от буквы одной. Под весом соцветий в ознобе росы. Скоси! Секстанты углов и правила обгонов на крутизне лепестка. Растворение сути, ночь - вместилище дня. Лает собака, вещая с горы королям. Про аллергию сношений, про то, что все носят, не давая упасть.

Мне тут интересна не фрагментарность прозы, а ее совокупный эффект, эффект хаоса.

Карантин – многие вспомнили своих бывших. Перед угрозой несуществования вспомнить неосуществившееся?

Как же быстро возродилась из спор демшиза. Подписывают письма, маршируют на маршах, стучат на Запад. Наверное, и на слетах КСП под гитару подвывают. Вместо кухонь – Фейсбук. Вот где настоящий совок!

Какая досада, что верховной страной стала отчизна гамбургерных ковбоев с культурной историей в пару дюймов под жиром мускулов (та что экспортируется, конечно, не Плат и Берроуз же). Но тут хотя бы есть надежда на Китай. Скоро вместо Голливуда все будут изучать китайские эпосы, мудрость многих тысячелетий, практиковать цигун, а колу сменит мой любимый чай.

Эмпатия это равнодушие.

Линия гроба и земли спрямляет плавность и углы человеческие. Могильные пальцы мнут человека. Бруски пластилина для будущей игры ребенка Бога.

«Он, по его словам, ощущал Бога как вкус тыквы или мускатного ореха».
Лешек Колаковский, «Разговоры с дьяволом».
У Бога вкус на каждом зубке свой.

Пролежни облаков, чесотка ветра

Пролетариат Light Sprite.

В древней китайской эротологии. Позиция - лунная жаба, части вагины - зернышко, тыква и зубья пшеницы.
«И женщина будет просить о смерти и о жизни, она будет молить о природе и судьбе». «Искусство внутренних покоев» Дунсюань-цзы.
Вагина – «море крови» (вспомним «Море изобилия» - название одного из высохших морей луны и связь оной с менструациями).

Интересно, что даже Япония (Womenomics) поддалась темам эмансипации, гендерного равенства, роле женщин и так далее. А вот Китай – нет. Тысячелетняя мудрость против моды десятилетий?

Сегодня ночью лягушка квакает, будто пьяный китаец рыгает.

Дневник наблюдений над подмигиваниями луны.

Познакомились с японцем, фанатом грибов. Всех он просвещает, какие съедобные, какие ядовитые. Если внимательно его послушать и пообщаться, начинает уже рассказывать об их красоте – какая ножка, как прячется. Еще через десять лет общения расскажет об их тайном смысле и послании?

Отец воспитывает сына.
- Не плачь! Будь мужиком!
- Не хочу быть мужиком!...

В советской стране поощряли чтение. В моей обычной семье мне читали классику, дарили книги. Вот я и стал литератором, критиком. Бабушка, я прочел еще одну книгу! – все пытаюсь услышать похвалу от тех, кого уже давно и никогда не будет.

«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих избранных. Появились какие-то трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей». Сбылся горячечный сон Раскольникова.

Тем временем серия «Жизнь замечательных людей» радует новинками, прости, Господи, Господа. Константин Волков: Ну, так нет серии «Жизнь замечательных Сынов Божьих».

Сегодня купил пачку с жутким рисунком. Так в качестве альтернативы:
«Табак изгоняет из плоти моей злую мокроту. Табак подавает плоти моей благую доброту. <…> Табак дает в главе моей и очам моим светлое зрение. Табак дает уму моему веселие. Табак подавает рукам моим бодрое труждение. Табак подает ногам моим борзое хождение. В табашном листу обретаются здравыя лекарствы, от его лекарства приемлют все государства».
«Повесть дивная от Старчества о мнихе и о бесе, како они спиралися промеж собою в лесе»

Людвиг Витгенштейн. Zettel:

-- Человек может притворяться, что он без сознания; а притворяться, что он в сознании?

-- Как получается, что сомнение не подчиняется произволу? – И если это так, – не может ли ребенок сомневаться во всем, потому что он удивительно одарен?

-- Как получается, что философия оказывается столь сложным сооружением? Она ведь должна быть совершенно простой, если она – то последнее, независимое от какого-либо опыта, за что ты ее выдаешь. – Философия распутывает узлы в нашем мышлении: оттого ее результат должен быть прост, но философствование так же.

В. тут работает с самыми основами – зыбкими – сознания. Почему оно так воспринимает, так видит, так называет? Почему не иначе? Почему называет вообще? По сути это – детские вопросы о мире, его устройстве. Почему небо голубое, почему я не могу нарисовать его красным. Можешь, пока ты король чудес еще, можешь!

Я давно умер, меня только забыли закопать.

Пазолини, конечно, срежиссировал свою смерть. Он переживал из-за старения – ездил чуть ли не в Болгарию делать подтяжки. Как и Мисима, Лимонов, не представлял свою старость. Он играл с распятием в «Матфее», с садической жестокостью в «Сало» - отсюда и все эти отбитые яички, раздавленные машиной сердце и ребра. Безымянной бандой убийц на пустыре под Римом – как в писавшейся, недописанной тогда «Нефти» ее герой Карло там же организует изнасилование себя дюжиной парней. Это был его последний фильм! Он же завидовал Мисиме, написавшему и сыгравшему свою смерть. Да и гейство и там, и там было близко к смерти, боли, высшей красотой выступала смерть. Да и какие ворующие проституты или обиженные его расследованием капиталисты замысли бы такое, им бы не хватило фантазии, а проще сунуть нож в печень где-нибудь в злачных кварталах, где он гостем часто.

Простите.

Моя жизнь не удалась полностью.
А ведь кто-то завидует, со стороны она действительно выглядит очень неплохо. Хорошая работа, выходят книги, тексты, сам не урод, с юмором, с небольшим фан-клабом в Фейсбуке даже.
Ад же! Только каждую ночь не могу заснуть, утром – заставить себя встать.
Потому что кому нужны мои тексты и книги? 50 человек их лайкнет. Половина из них – не читая, из какой-то симпатии ко мне.
Друзей у меня нет. Нет, попереписываться или выпить о литературе, музыке, политике – можно весь день интернет не закрывать, до утра не расходиться.
О моих делах, об этом? Не с кем.
У меня есть только старая больная мама. После нее скоро – никому не будет дела до того, где, что и жив ли.
Во всем распахнутом и закрытом мире.
У меня есть – только смертная тоска. По смерти бабушки, дедушки, Андрея. Я вижу их тени на даче в саду.
Что-то построить, посадить на даче, «организовать» - на это у меня нет сил.
У меня ни на что нет сил. На все эти дела – на что-то сделать в жизни.
Немного – на отвращение от всего этого. Политики, взрослой жизни, мата в сети, костров тщеславий.
Жить с кем-то я не могу. Жить с собой – интоксикация еще хуже.
И дальше будет только хуже. Это все нормально в 15 лет, красиво в 20, бывает в 30. Но за 40 – болезни, больницы впереди только. А что еще?
И такая огромная чужая жизнь.
Мы вдруг выросли, и могли сделать со всей жизнью все, что угодно. Вот посмотреть на одноклассников – долларовый миллиардер и водитель такси для заключенных, один пошел в одно, другой в третье, кто бы подумал. У всех есть своя жизнь. Я вроде не идиот, красный магистерский диплом, а жизнь провалил, не сдал, двойка.
Какой смысл, чего ради, кого?
Я эгоист, но жить ради себя не умею. Или нет – мне нужно, чтобы кто-то выслушал, прочел, похвалил.
А некому. Да и нечем.
Я только делаю вид, что живу. И сколько так еще. Хотя понятно.

Стены изогнулись и обняли меня.

Когда я решил стать ее сыном.

«Просто оставлю это здесь», «живите с этим», «моя жизнь никогда не будет прежней» и все эти выражения в Фейсбуке. Нельзя написать свое? Слова как старые шлюхи.

После «Любви» Ханеке – хорошо, когда в старости есть кому тебя задушить.

На плечах наших, как перхоть, пыль от сноса империи. И смерти так многих.

Комары просто кусают, а людям - внимания еще нужно.

Написать бы статью про японскую певицу Сиина Ринго – что она почти единственная смогла выступать после 40 лет на эстраде, ждущей от певиц прежде всего игр с сексуальностью и нимфеточностью, что она позволяет себе ходить на грани, записывая песню «Япония» (да, патриотичную), выступая со старым японским флагом (символом милитаризма – о турах по Корее и Китаю можно забыть), использующая даже буддийское пение (все это – для, изначально, поп-певицы – весьма странно, необычно и нежданно!) – японскую Бьорк – и назвать «Ринго (яблоко), куда котишься?» Да кому это – нужно – слушать будет? Каждый ее наряд и хореография, уж не говорю про клип, это своя история, песни – весьма сложны для попа. И когда она уйдет от своего берущего все каннские награды режиссера видеорекламы мужа, я предложу ей руку с пером. И если в приджазованном роке с ней могут сравниться Ego-Wrappin', то в том странном J-поп-роке, какой играет Марианна Фэйтфулл (Broken English), никто.

Андрей Иванов из Таллина пишет, что я ему снился:
 В первой части ты приезжаешь в Таллинн по каким-то своим делам, из такта я не стал спрашивать, что за дела, и странно было то, что я водил тебя по улицам, которые обычно приезжим не показываю, по улочкам моего детства, и аэропорт почему-то тоже был в той стороне, и говорили мы мало. Помню, что под конец я даже стал себя в уме корить за то, что ничего интересного не показал и не рассказал. Но тут же началась вторая часть сна, в которой я как бы всю предыдущую твою поездку в Таллинн рассказывал какой-то твоей то ли знакомой то ли родственнице, а может, она была студентка, которая изучала твое творчество и приехала меня расспросить о тебе, в общем, странно было то, что она водила меня по Москве, которая как бы была твоей Москвой, хотя на Москву не было похоже (ну, сон, что с него взять). А говорила она такие смешные вещи о тебе, что я еле удерживался от смеха. Будто ты был членом НБП, что ты участвовал в каких-то забастовках, что ты помогал с доставкой продуктов бастующим рабочим, которые захватили какой-то завод, что ты сидел с ними, что ты голодал, когда Лимонова посадили, а потом помогал другим голодающим в поддержку Лимонова... и много прочих деяний она тебе приписала... Я помню, как она отчетливо говорила: Ну, Лимонов и его партия, это же несерьезно, мы все переживали за Сашу, он так этим увлекся, там же самый низший чин в партии «шнырь», над ним – «штырь», но чтобы стать штырем, надо сто часов быть на забастовках и расклеивать прокламации и еще что-то делать... А я говорю: я понимаю, как все это может увлечь – «шнырь-штырь» - это же почти как в мире Стругацких... Она: Да! Точно! И я говорю: ну а вам не кажется, что Саша просто был очарован самой фигурой творца этого мира, Лимонов - он же такой хороший писатель, Саша написал про него книгу, он им увлекся, писателем, и решил влиться в его мир, чтобы приблизиться... Она: Ну конечно, но мы же боялись за него!..

Осень – лучшая приправа к даче, перебивающая простоватый вкус лета.

Спилил на даче осинку, которую угораздило вырасти прямо под ЛЭП – уже и провода на ветки, как на рога, нанизала. Так и в нашей смерти мы не можем увидеть части того целого, которой она вызвана?

Делая посты, выставляемся на торги. Лайки – это капитализм.

Что мы читали раньше, сейчас читает огонь. И наши тела от времени сохранит он.

Звезда зависает на верхушке ели. С детства мечтала быть кремлевской звездой на новогодней елке! Удержаться на мечте трудно, как на ледяной вершине царем горы.

Шашлыки – это же явное впадение в неандертальство: жарят мясо убитого животного под бой-вой барабанов.

Птички в кустах, как вши в волосах. Маленькие малиновки кричат мама.

Намаз на землю намазали. Салат на базаре на развес.

Борьба за безграмотность. Клип вместо музыки, эмодзи и смайлики вместо даже короткого смс, презентации с картинками, бесконечные диаграммы, графики и инфограммы (число вместо текста – сторонники заговора вспомнили бы тут то число, что зверя), все, все, даже пост в Фейсбуке, должен быть с картинками. Одному слову уже доверия нет, оно – «не смотрится». Отказавшись от Слова, отказались и от слова?

К несвободе можно привыкнуть. Труднее осознать свободу. Ты можешь стать кем угодно – вот это самое сложное, путы тяжелее, чем тюрьма.

Ковид – под знаком Воздуха. Возник от летучей мыши, небо от самолетов освободил, умирающим воздух перекрыл.

Жаба квакает, как рыгает, да и пузо как у пивного пивача.

Никогда, кажется, не читал в детстве при свете фонарика. А тут читал при свете телефона. Опять отключили электричество на даче, ложиться рано, темнеет тоже рано. Вообще, иллюстрация к тому, что за все платить. Из-за ковидной удаленки осуществилась мечта пожить летом на даче. И сколько приключений – кран зимой разорвало просто, дерево на забор падало, гроза один раз была до четырёх пожаров, компьютер ломался, два раза кусали (скидывал в начале процесса) энцефалитные клещи, на крыльце видел хорька, скорая маме, чего только не.

Опростись – и тебе зачтется.

А вот и новое. Несколько дней на даче температура, озноб, головная боль. Ковид? Нет, обоняние есть. Потом, увидев мертвого ежа, понял. Молодой совсем, без признаков внешнего поражения – то есть от заразы. А такая история была в детстве. Нашли ежа, взяли в дом, я кормил его. Потом – температура до 40, до галлюцинаций. Срочно на соседской машине, мама упросила, в Москву. Врачи долго не могли понять, что со мной, пока не узнали о еже. Они переносят разные болезни. Тогда я, говорят, чуть не умер. До сих пор помню, как лежу в большой комнате, смотрю на пылинки в солнечных лучах. И в них через всю комнату проходит старушка. В воздухе проходит. Ростом с ребенка, в какой-то хламиде и – не касаясь пола. Шла от двери к окну – от меня ушла, меня не взяла? У меня нет объяснения этому, только что в подростковье мигренями страдал, от них и температуры еще несколько галлюцинаций было (что в постели же ногами над полом держу стеклянный круглый аквариум, нельзя уронить). Да, сейчас ежа не касался уже, памятую об. Но – подошел щелкнуть его на телефон, да и одними тропинками ходим (он где-то в подполе и тусовался, кажется). Умереть от ежа – обхохочешься. Просто иголками до смеха-смерти защекотать не встать.

Кислинка подмышек твоих.

Август звездопадный и яблокопадный.

«На дороге» - это чисто джазовая импровизация виски, воздуха и свободы. «Мы все прыгали под музыку и соглашались с ним. Чистота дороги. Белая полоса посередине шоссе разворачивалась и приникала к левой передней шине словно приклеенная к нашему подрубу».

Как же я люблю эти дачные улочки. Тихую природу. Мягкое солнце, даже в редкую жару. Старушки и дети. Покосившиеся дома и заборы наших прабабушек. И даже новые постройки люблю, эти замки камня, бетона в три этажа – интересно же каждый раз, у кого куда фантазия пошла. А к осени, тишине, с прелой отдушкой листвы и грибов… Не может быть ничего покойнее – и нет его.

«Пальчики»: ступни разрезаются вдоль костей, к пятке.

Смешно – большинство моих самых крутых текстов выходили на бесплатных сайтах. Литература все же – альтернатива денег во всех смыслах. А один переиздал как препринт из книги на платном. Так и ее монетиризует, врешь, не уйдешь.

Раньше было два слова из трех букв. И слово Бог вытеснили.

- Сколько ему лет?
- Не знаю.
- Тебе неинтересно?
- Ну, это величина изменчивая и, в итоге, отрицательная.

Свет фонаря туманной ночью – коньками режет темный асфальтовый лед.

Дудь записал обращение к Белоруссии. Кипеш, фоткаться, мат и хэштэг. Голос поколения.

За день просьбы о двух интервью и одном видео-выступлении. Раньше бы все это, раньше. Хотя, так жалея давно, понял, что, возможно, мне было и не столько сказать тогда, сколько сейчас. Но тогда – хотелось (сейчас – нет), а это – главное.

Слышат ли во сне вымершие животные гудки ночных поездов?
И когда дует ветер в дождливую ночь, не кажется ли тебе, что это ладони мертвых приоткрывают или захлопывают дверь? Останься там мы уже умеем не ждать привет но не объятия они заморозят да как в сказке и ты простудишься.
Запятых там тоже нет. Только одни скобки размером с радугу. И формы колыбели.
А дома все плывут, в дыму поземки и огне рассвета.

Мария Алексеевна Дмитровская мне в комменте пишет:
«Я летом всегда думаю, как бы посмотрели на нас люди условно начала 20 века. И я чувствую страшный стыд - потому что они, конечно, воспринимали бы нас как голых, во всей нестерпимой непристойности. Но ведь это максимально комфортная одежда. В некотором смысле, современный человек давно разделся, обнажился, ему нечего терять. Но и взять с него нечего. И вот он такой, готовый к концу света, который давно наступил, но прошел незамеченным».
А я как раз читал сегодня у Гибсона, что конец света наступит скоро, но постепенно, серией пандемий и еще чего-то, и только потом наступит джекпот, что убьет 80% людей и большую часть живой природы. Серией всхлипов, ставших уже мемами.

Пролетарии всегда за «аккуратность» - сбрить волосы, сжечь труп.

В «Москве» на Тверской «Ижицы» тусуются на одной полке с Булгаковым, Платоновым и Мандельштамом.
Юлия Рахаева - Ну, им там весело вместе!
Да, кладбище вообще самое веселое место.

Ленивый август в черных перчатках выгребает из печки угольки звезд.

Звезды, белые семечки. Заснем-умрем-воскреснем.

Животные и дети меня любят. С остальными сложнее.

В детстве просыпаешься от своего смеха. Сейчас – от чужих, с улицы, или своего кошмара, где-то там, долетает, обрывки царапающих крыльев.

Господи, эти писатели, поэты, как они могут писать, вообще что-то о людях, ведь им абсолютно неинтересно все, что вокруг их кожи? Потому и могут. А вот те, кто видел мир, тот ослеп и молчит.

Земля становится небом и не боится высоты.

Маникюр на ручках смерти.

Кто прыскает песок на даче любимыми духами Наполеона Rance Triomphe? Я – от приблудной кошки, что повадилась там гадить. Она и продолжила – видимо, во вкусах на парфюм мы сошлись.

Буржуазный средний класс – «это люди, которые по сути просто никто. Они никто настолько, что сегодня они могут быть управляющими компаниями, а завтра угрюмыми пенсионерами, а их дети – рядовыми неудачниками. Это существа, которые в полной мере являются заложниками броуновского социального движения. Антитезис к этому среднему классу – среда одиноких героев. Это дискомфортные маргиналы, внутренняя неустроенность и неудовлетворенность которых делает их либо искателями приключений, либо организаторами хэппенингов, из них вербуются художники, революционеры.
Там, где мы, - там всегда центр ада.
Гейдар Джемаль. Новая теология.

Кафка – галка, Спиноза – зяблик.

В старых старообрядческих книгах есть не только Антихрист, кто против Христа, но и Антехрист, тот, кто был до Христа. Дьявол же – это от deus, то есть маленький, потешный, похабный бог. Есть вообще много скрытых от взора.

Слушаю молодую музыку. «Моя Мишель», «Луна», «Кедр Ливанский», уж не говорю про Моргенштерна. Это такой набор эхолалии, что тексты «Мумия Тролля» ясны, как воинский устав. Какие-то смайлики вместо слов.

Джемаль пишет, что главная антитеза, порабощение духа не тело, но общество. Описывает ужас современного человека - рабов среднего класса, закабаленных своим статусов миллионеров, на пляжах «проводящих время до крематория» пенсионеров и молодежь, гоняющую банку «по этим страшным пустырям среди бетонных зубов поднимающихся небоскребов». «Ужас этого таков, что единственное, чем он может поправить ситуацию – это взять нож или пистолет и выйти, чтобы бросить вызов, создать брутальный антисистемный “хэппенинг”, произвести резкое действие, которое каким-то, пусть кажущимся, образом, остановит эту вечность и даже через его собственную гибель, через его жертву, вернет некий смысл этому бессмысленному тлению».
И так повторяет почти дословно Лимонова, «Дневник неудачника» и «Дисциплинарный санаторий». Так атеист (деист в старости?) и правоверный мусульманин приходят к одному выводу о бессмысленности нашего мира.

Феминитивы – смена пола у слова или долгожданный каминг-аут?

Белые тучи на синячном небе будто ваткой баючат.

Если выстрелить из пистолетов в оба виска – встретятся ли пули? Полюбят друг друга?

Новый дизайн Фейсбука крайне неудобен – но вас убеждают, что это к лучшему.
Демократия, respect for diversity, все для пользователя – но отказаться от него ты не можешь.
Очень точная метафора того мира, в котором человек оказался в наше время.

Глупо, конечно, читать «Черные тетради» только ради того, чтобы найти там его антисемитизм. Ради - желтых мест. Ради желтых «звезд Давида» на груди евреев в нацистской Германии.

«Золотой миллиард», к которому мы принадлежим, давно живет без цели – или же целеполагание искажено до предела. Цель корпорации – увеличить годовой доход, цель государства – поднять ВВП и суверенный кредитный рейтинг. И конечной цифры тут нет, то есть – нет и цели! Индивидууму государство в идеале обещает здоровую и обеспеченную старость, в достатке увеличивающийся «возраст дожития» - и если не коробит от самого термина, то стоит задуматься: дожития до чего, чем, чего ради? Но никто давно уже не задумывался, ослик бежал по кругу, вкалывая ради все более виртуальной морковки. Технический прогресс чуть более интересен, может поделиться продвинутой медициной и интересными гаджетами, но всё чаще впихивает новую модель телефона или машины, убивающих потом окружающую среду.
Да и все бесконечные новые модели, новые версии, обновления всех приложений раз в неделю лишь создают видимость прогресса, прикрывая то, что настоящего прогресса давно нет, есть только – рабство и инволюция.

После смерти человека сближаются его друзья, близкие и незнакомые, образуя неожиданные конфигурации памяти. Так сходятся края раны или земли на могиле. Стягивает тенью дуба.

…Мертвые ранят меня вниманием.
И ничего теперь не случится
Луна кладет на мой лоб
Чистую и немую руку сиделки.
Михаил Фельдман.

С теми, с кем разлад, ссора, не лайкаешься взаимно. И Фейсбук перестает постепенно показывать в ленте. Так человек – и ты для человека – постепенно тонет в зыбучих песках расставания.

После презентации своей книги каждая тварь печальна.

Переплетемся струями материнского молока по закону танцующей вселенной и придатков-струн.

«Вечером молодая женщина шла по улицам маленького городка, словно двигалась к какой-то цели». Хандке гениален.

То, что его хотели лишить Нобеля за его взгляды на Сербию – 1984 год давно наступил, только с другой стороны.

Эхо повторяло слова как человек, все обращающийся к тому, кого уже нет рядом.

Все чаще слова только мешают.

Растущий в смерть организм.

Растрепанная прическа березы с утра. Спешащие лица облаков.

Да пусть я никогда не загорю солнцем Африки и Латинской Америки, но только останется со мной этот свет – холодное и тихое солнце вечера на сентябрьской даче. Мне, может быть, хватит до весны следующей жизни.

Хорошо пишу о книгах, потому что они мне интересны. Не лучше, потому что люди мне интересны меньше. Убираю из предложения «я», чтобы меньше интересоваться им.

Состоялся только благодаря чувству вины. «Не вышла второй раз замуж, чтобы ты не рос с отчимом, как я» / «Во всем себе отказывала» / «Заработала грыжу, когда носила коляску на четвёртый этаж» мамы. И до сих пор, делая все, думаю, что делаю плохо, мало, не так. И сейчас к «состоялся» прибавлю «как-то».

Память уходи вослед за мертвыми.

Где-то 20 лет назад в такие же выходные я лежал на даче, читая «ОМ» и «Птюч». В эту же субботу на книжной ярмарке я выступал на одной сцене вместе с главредом «Птюча» и теми, кого журнал тогда печатал, а потом участвовал в настоящей фотосессии вроде тех, что публиковали эти журналы. Но сейчас не только про то, что все приходит, но часто немного позже, тогда, когда ты уже дошел не целиком. А про фотосессию. Мы ходили по городу, я по указанию Саши Барбуха позировал. Так как под объективом расслабиться я не могу (а когда – могу?), то происходило это очень долго. Саша, думаю, проклинал меня, но был крайне тактичен. И рассказывал всякие очень интересные вещи про свет, камеры, плоскорисующие зумы и фиксы с хорошим рисунком. Саша снимал меня на улицах – я мешал таджикам-курьерам, те тоже проклинали. Москвичи смотрели с улыбающимся интересом. Ведь у них тоже были или есть свои журналы.

Локдаун – побудь хикикомори!

На даче ночь приваливается ближе всего.

Костер с дневниками напоминает ритуальный – там горит полная жизнь, здесь большой ее кусок. Черные бабочки сгоревших листков над пепелищем. Потом белые мотыльки. Потом красные сверчки. И белесый снег.
Эти черные буковки на белом – все, что осталось. Непрямые дети.

Отключили электричество темным сентябрьским вечером на даче – и стало еще тише. Как звук связан со светом?

Прошел 8 километров по Высоковольтной. Где в детстве ездил аж до церкви, что – через пару станций. Пространство, сейчас, понятно, другое, иные прятки и растяжки. Где позже один ездил – о романе с кем-то мечтая. Церкви не было, закончилось бездорожьем уже под ЛЭП и поворотом на поля. Переместили за это время меня, так и хочется сказать. И как же я люблю это – запах осеннего костра, возящиеся на головатых уже участках старушки, старые обветшавшие дома и новые особняки даже.

Почетная срамота.

Это ж прямо про Юнгера – или на худой конец Максимилиане Ауэ –

«На лошкаревский участок фронта его танковая дивизия прибыла прямо из Франции, добивать Москву с северо-запада, и таким образом завершался круг его давних стремлений: несмотря на приятности французской жизни, он немножко скучал в Париже. Впрочем, это не было презрением солдата к легкой войне, где поэзия смертельного поединка снижается подкупом высокопоставленных лиц или заблаговременным сговором заинтересованных буржуазии. Нет, не солнце современного Бородина с протуберанцами советских катюш, не блистательная возможность послушать вплотную великолепное ура русских атак привлекли его сюда; его манили не сувениры с чёрно-бурыми лисицами, не опасный исторический соблазн постоять с задумчивым видом на зубцах кремлевской стены, не обещанное ему фюрером поместье в Алазанской долине, на Кавказе, вряд ли также — возможность безнаказанно поразвлечься в оккупированной стране способами, предосудительными даже для притонов Западной Европы. В отличие от своих менее образованных, порою весьма недалеких сослуживцев, он видел свое призвание в научном осмыслении русских дел. Со школьной скамьи его волновали географические открытия, колониальная романтика, в особенности же загадочное восточное пространство с его незаметным переходом от безумных снегов в палящий зной срединной Азии. Возможно, он и стал бы путешественником, выдающимся собирателем тянь-шанских мошек или сарматских антиквитатов, если бы к годам его зрелости в указанном пространстве не возникла заразительная идея всечеловеческого возрождения, грозившая перехлестнуть и на соседнюю Германию. Пожалуй, ничто так не повлияло на выбор ремесла этого изысканного и начитанного юноши».

- в «Русском лесе» Леонова. Оценить, кстати, и легкий ДКdance в ломке синтаксиса.

Там же – «шампиньонная тоска» и «музейные вещички, созданные вдохновением нищих для развлечения разочарованных».

Кали-на красная. Кали на юге.

И время путается в линиях передач.

От АП до НБП. В понедельник по барам с людьми из АП, в субботу – на закрытый вечер памяти Лимонова. # – куда меня зовут.

Бруно Шульц – более земной, плотский Кафка, Вальзер, если бы тот писал языком Бабеля и Платонова.

Читал у либерального журналиста Левковича любовную оду памяти Тесака. Дохнуло ностальгией по 90-м, когда такая цветущая эклектика была на каждом шагу. Сейчас уж нет, все черное и белое, шаг в сторону – расстрел.

Хреновуха-ковидуха.

Порно-туманность, порно-гуманность.

Не пишите, берегите интернет, вдруг кончится. Ведь бесконечность чревата концом.

Устная речь никогда не будет равна письменной. Письменная не равна мысли. А мысли никогда не догнать невыразимое.

Мой Фейсбук в полуприкрытом режиме.

И моя жизнь – будто сказали, что через месяц четвертуют-колесуют на главной площади, а пока наслаждайся, что ж ты не веселишься.

Окурки, эти «Фау-3» в новой реинкарнации.

Прослушал композицию «Мне пох» одной девицы и рэпера с каким-то запредельным количеством просмотров. Язык новых Прекрасных Дам? Пох-оление, по-нуление.

Птицы особенно бесприютны в смерти. Возможно потому, что их стихия неба, а не земля.

Оverqualified для работы и для «отношений».

Тук-тук паровоз по шпалам бежит, как по годкам. А в войну, сказывают, людей вместо шпал ложили.

Зачем писать о жизни, если сама она молчит?

Ответил на переданный мне мэйл Саши Соколова по-японски. У него же в «Школе для дураков» японцы, им привет.

Нужно выбирать не между очередными измами контроля, а радикально менять сам габитус. А то так и будем ехать по кочкам революций и пандемий в тупик.

Осенний танец суфиев-листьев. Снежинки – это большие плюшевые белые медведи-парашютисты. Весна – зеленый рассвет, «Скачет красная конница» Малевича.

По пьяни звонил своей будущей бывшей.

Таджики – народ богобоязненный. В смысле, ментов боятся.

Ломти плоти, поймавшие-обволокшие кусок души, становятся в космосе людьми.

Сергей Иванов в «Блаженных похабах» о юродивом Иакове Боровичском:
«А возможно, здесь дала себя знать та аура зловещей парадоксальности, которая окружала святого: гроб – но движущийся; движущийся – но стоящий; стоящий на льдине – но “обгорелый”; плывущий – но против течения; в гробу лежит молодой – но покойник».
Мы все святые.

Литературы нет, зато премий – как собак нерезаных. Потому что людям нужен обычный и символический капиталы. С паршивой овцы.

Сейчас мы смеемся над ответами Алисы. А лет через пять роботы будут постить #говорятлюди.

Розоватое, как пощечина, небо. Капли желтых листьев. Чайная горечь осенних костров. Как я люблю эту тишину осенней дачи.

Как сидел на крыльце и буквально физически не мог встать от депрессии, головы с рук поднять не мог тоже буквально. Как дал два интервью за неделю. Как за один недельный приезд прочел 1300-страничный сборник о Хайдеггере и написал о нем. Как сидел полночи, смотря клипы, тупя, полная потеря времени. Как холодным маем топил каждый день, в июле мыл голову под краном на улице, Как загорал в октябре. Вызывая убер, раз того же водителя, что уже возил с дачи. Как впервые с детства сходил тут в гости. Гулял по семь километров. Как осенью начали стройку, она завертелась. Как.

Который год работающий у нас на дачах работник молдаванин Миша оказался – с Украины. Говорящий по-русски, считающий себя румыном (живет в селе в далеком Закарпатье) и вспоминающий СССР. Тут снимает – дачу Харламова (он – единственная знаменитость Покровки). Конечно, чуть поговорить, оказывается непроста жизнь. Был инфаркт, дочь – со Свидетелями Иеговы. Отец в селе разводил лошадей, он овец, до сих пор сажают картошку и все всем селом, все друг к другу в гости. И грецкими орехами торгует. Но на Украине работы нет, совсем, будет получать российское гражданство.

Луна, обтесанный волнами неба камень среди гальки звезд.
Луна в шорохе шоссейном, в фольге купейном.
Меняет фату предзимья на вуаль предсмертья.
(Колки зимны яблоки из звезд.)
И сама себе слагает гимны.
Двигает белые и черные фигурки, играющий с собственной тенью котенок.
И звезды плавятся во сне. И бабочка ломает лед.

В 7-й Дуинской элегии Рильке на зов приходят девушки из мягких могил, ростки или семена. Бибихин – «девушки из слабосильных могил».

Глоток – это шарик птички, бьющийся во рту.

По маршруту часовой стрелки.

У меня нет сил на будущее. Да и на прошлое нет.

Еж за домом шумит в опавшей листве, как маленький экскаватор. Свои лунные короба набирает, грузовичок упавшего. На небо поднимет, к стволам вернет, иголками все разорвавшееся сошьет.

Слезный путь слизняков, Via Dolorosa.

Залили на даче цемент. Не успел он подсохнуть, как по нему прошлась соседская кошка. Перепутала с Аллеей звезд.

В первом французском дневнике Юнгер пишет, что обсуждал с русской эмигранткой Пушкина, Аксакова и Андреева, «сына которого Даниэля она знала». Так тесен мир великих вестников.

Как же покойно было во время карантина – никаких 20 приглашений от литераторов на чтение их стихов.

Повесил рассказ – добрые детские сказки – 120 лайков и 13 перепечаток. Не было такого ни с одним моим рассказом. Взрослые соскучились по сказкам?

Как вкрадчиво подкрадывается смерть.

В «Превращении» Кафка изобразил Наполеона. Белое брюшко, фалды-надкрылья, характер. Оба, кстати, были левшами. У писателей всегда Наполеон в комнате обитал – молившаяся на него в детстве Цветаева велела обить свою светелку обоями с золотыми пчелами (опять инсекты!), его геральдическим символом. Сам же Наполеон взял пчел из могилы – а комната Грегора Замзы и стала его могилой. Леон Блуа в «Душе Наполеона»: «Но Хильдерик привлекал его тем, что он – едва ли не древнейший король Франции в гробнице его были найдены золотые пчелы, смешавшиеся с его древним прахом. Несомненно и то, что пчелы были созвучней его латинской душе, воспитанной скорее на Вергилии, нежели на Корнеле, несмотря на его явное пристрастие к трагическим драпировкам. Кажется, у святого Бернарда Клервоского мы находим скорее привлекательное, нежели глубокое сравнение Христа-царя с пчелой, “что собирает мед милосердия и жалит жалом правосудия”». Замза нашел правосудие без милосердия – его семья хотела его смерти, и он сам понимал, что так лучше, так положено и должно. И вот это уже не трагично – он не христосоподобная жертва, - а ужасно – милосердия настолько нет, что его и не чают даже жертвы. Замзе самому по душе больше была не сладость меда, а чуть подгнившие пищевые отходы.

И о тех же моих сказках пишет мне – Татьяна Горичева!
Какое чудо эти сказки: откровение о новой нежности, о спасительном «тотемизме».
И:
Александр! Мне кажется, что Вам удалось найти ту глубину, где все живое соединяется в непостижимой райскости, еще до всякой нравственности, до тяжелой «онтологии».
И еще:
Прошу Вас, присылайте мне все, что касается этого. Я каждодневно живу этой тайной. И жизнь (сейчас, например, с голубем), и мои писания о «православной экологии» требуют «хождения» в совсем новое.
Письма не цитирую, но:
УВы, посылка не пришла. Саша! Может быть, пришлете мне свои статьи в этом, интернетном виде? Я поняла, что Вы особый и очень мне нужный человек. т.
Главный гонорар – что общаюсь с теми сейчас, с кем общаюсь.

Молодежь, корпорациям предпочитающая байто (фриланс), хикикомори, старение населения, асексуалы, дзюхацу (люди, из-за каких-то проблем или желания начать все заново исчезающие, с помощью специальных фирм полностью стирающие следы собственно существования) – это те тенденции Японии, что скоро войдут в наш быт. И это тенденции – отлипания человека от государства. В самом продвинутом и самом корпоративном, подчиненном государстве – и отлипают.

Юнгер в «Кавказских дневниках» - В чем смысл необъятной тишины, окружающей мёртвых?
Читаю его на английском. Будто пробую знакомое блюдо, приготовленное чуть иначе.

Что означает великое молчание мертвых?
Что ты получил все ответы.
Что ты должен продолжать спрашивать.
Выбери свой ответ.

Болезнь – источник выздоровления.

Природа в этом году так красива, будто заболевшего ребенка утешает.
Или мы просто бежали-не замечали.

«Момент, когда персонажи цветут, а яблони цветут, вечен. Молча глянут с улицы через палисадник в окно, и им кажется разное одно и то же». Владимирказаковский трижды дзэн (нет разделения между персонажем и яблоней, разное равно единому, равно кажимости – и все это в молчании ханами) Леона Богданова читаю 16 октября на даче, впервые так поздно, многие уехали, воду отключат завтра, но тишина углубляется все глубже в осень.

Конденсат влаги на окнах как КТ легких.

Смысла нет. Но осознавать это порочно, грех. В этой жизни сам смысл порочен, маленько испорчен?

Затухающий в печке огонь сам нашептывает тихие надгробные слова, укрывается под пушисто-колючим одеялом пепла, знает, что станет землей.

Дед Мазай и зайцы – это, конечно, аллегория Христа, спасающего людские души. Он может ходить по воде (в лодке – не смущать людей), вытягивает их – через водное крещение - из океана греха, везет их обесмерченные души в землю обетованную.

Сейчас модно не любить Булгакова, Довлатова. Так же глупо, как любить.

Совершенно точно ни одну женщину я не фотографировал столько, как мою дачу.

Взоры молящихся коленопреклонённых обращены вверх. Взгляд смотрящего в телефон опущены вниз. У обоих повязка на глазах, как перед расстрелом.

Лучше всего стимулируют творчество запреты и цензура. «Нет» порождает «да»

Листья желтые, как такси. Луна прячется за столбом, как на вертеле шашлык на нем. Осень утешных ангелов. С призрачной надеждой на совершенство, когда больше уже ничего не останется.

Достоевский в «Бесах» о литераторах – хоть в чем-то стабильность и неизменность:
Успехами русской литературы тоже постоянно интересовался, хотя и нисколько не теряя своего достоинства. <…> Она позвала литераторов, и к ней их тотчас же привели во множестве. Потом уже приходили и сами, без приглашения; один приводил другого. Никогда еще она не видывала таких литераторов. Они были тщеславны до невозможности, но совершенно открыто, как бы тем исполняя обязанность. Иные (хотя и далеко не все) являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера только открытую красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было написано, что они сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет. Они бранились, вменяя себе это в честь. Довольно трудно было узнать, что именно они написали; но тут были критики, романисты, драматурги, сатирики, обличители. <…> Его заставили подписаться под двумя или тремя коллективными протестами (против чего — он и сам не знал); он подписался. Варвару Петровну тоже заставили подписаться под каким-то «безобразным поступком», и та подписалась.

Снилась рэп-группа, для съемок клипа играющая то на каких-то диванах, то на огромном мосту с пролетами-качелями. Я мог регулировать громкость этого сна.

По реакции на мою колонку с призывом носить маску (3 дня, 200 комментариев, мат, «писака, ты дурак», восклицательные знаки, агрессия) понял, почему у нас так популярно Страдающее Средневековье. Каменный век еще бы лучше «зашел». «Сопите в масочку, дебилы! а я её не ношу и не буду. вымрут все, куму положено. носи, не носи».

Понял еще, почему все постят котиков. Потому что за все остальное будет травля. Любимое слово и жанр Рунета. Сейчас пишут или одним пальцем, или кулаками.

Читая, читаешь книгу. Перечитывая, читаешь еще и себя и прошлое.

Осенний флердоранж улетает увядать на юг.

Темная ночь Иоанна Креста у меня каждый Божий день.

Леон Блуа оголтелее Селина будет. А статья Флоренского о нем – идеальная – о, страсть. Сублимация верующих ярче порока будет, и свет во тьме светит, и тьма не объяла его. «Не обижайся на меня. Я распят».

Когда либералы были довольны нашей страной? Только в 90-е, время самого распада, крови, максимальной слабости (и сколачивания капиталов, в том числе их символических).

Птицы в высокий ветер летают-мечутся, как пепел над костром. Ноябрьские облака слоистые, как слоеный торт. И «кажется, что звезды сверху сыпятся на наш дом, словно спелые сливы» (Лиза Неклесса).

Смерть превращает оставшихся в инфантилов, а некролог – самый банальный жанр. «Ушла эпоха» - судя по всему, эпоха уходит с частотой поездов метро. «Не могу поверить» - не только в свою, но и чужую смерть? Повзрослеть не к, так со смертью.

Психолог для лечения депры? Мне нужен волшебник. Что даст мне семью, которой у меня нет. Друзей, которым я буду нужен чаще, чем раз в несколько месяцев выпить за интересной беседой. Увеличит горстку тех, кто меня читает. И воскресит мертвых, о которых я постоянно думаю, а умру – никто и думать не будет.

Интересная у нас демократия. Байден еще не выиграл официально – СМИ и президенты поздравляют. Как Порошенко при действующем, как Тихановскую проигравшую. Демократия – это как решат те, кто решает.

Всегда нравилось название книги Маймонида «Путеводитель растерянных». В оригинале, оказывается, отдельно прекрасно - More Nebuchim (да, произносится иначе, знаю).

Из всех теорий у нас лучше всего знают теорию заговора. Струны громче на аккомпанементе.

Что перевесит на твоих весах, горстка праха или воспоминания?

Фисташковый инфаркт.

Во все произведения художниками заложен эффект постсмертия. Опубликуют – лучше поймут – оценят – дорастут. И только работы Анну Лукиц полностью посвящены этому эффекту. Установленное на одной из улиц города хрустальное сердце загорится раз в своей «жизни» - в день ее смерти.

Живи своей смертью.

Приходил курьер. Забыл свои бумаги в пакетах, вернулся. Протягиваю ему, он – «через порог нельзя!» Эту страну ковидом – даже не удивить.

В армию призвали. Армию небесных воинов.

Облака с дождем и грозой такие, будто бегемота моют из шланга, скребком трут.

А ведь – приписываемое, кстати – высказывание Гагарина, что летал и Бога не видел, это цитата из французского философа Жозефа Жерома Лефрансуа де Лаланда, сказавшего, что исследовал все небо, но не нашел там Бога.

«Для мысли не может быть ничего более малозначащего по своему содержанию, чем бытие». Гегель, «Логика».

Пересказал Горичевой свой сон:
Снилось сегодня - из этой серии, что сдаешь экзамены. Так вот сдавал философию (кандидатский минимум или что-то похожее). Помню, в одном вопросе был Дильтей. Два еще вопроса забыл, но знал их еще хуже. Сон оборачивался кошмаром. Но Вы проходили, улыбнулись и вроде даже как-то сказали, что вопросы легкие. Я немного успокоился.

Татьяна Михайловна отвечает:
Сон «в руку». Сегодня писала Вам о «духовном аристократе», что у него есть биография. Это не столь тривиально, как некоторым кажется. В философском плане вопрос и биографии поднял впервые Дильтей. И его «герменевтика» тоже всегда присутствует в моем поиске целостности (экологичности).
Я же еще вчера прочла Ваше о Фаусте, улыбалась, парила... Все точно и Вашим стилем (свободным, легко сопоставляющим любые архетипы, монады, эпохи) Вы меня приподняли, победив «дух тяжести», немецкий, фаустофский дух. И даже гетевский...

Чай – это зороастрийский Атар, огонь горящий (негасимый) и негорящий.

Прозавчера (мемуарная проза).

По цене издевательства.

Замедлиться. Дать миру проскочить мимо тебя. Увернуться даже от камешков из-под его колес.







_________________________________________

Об авторе:  АЛЕКСАНДР ЧАНЦЕВ 

Прозаик. Литературовед-японист, критик, эссеист-культуролог. Родился в Москве в 1978 году. Закончил Институт стран Азии и Африки МГУ. Кандидат филологических наук, специалист по эстетике Юкио Мисимы. Лауреат Международного литературного Волошинского конкурса в номинации “критика” (2008), премии журнала “Новый мир” “за литературно-критические публикации 2007-2011 годов” (2011), конкурса эссе журнала «Новый мир», приуроченного к 125-летию Михаила Булгакова (2016), финалист Всероссийской литературно-критической премии «Неистовый Виссарион» (2019, 2020), диплом финалиста и специальный диплом «За новизну и метафорическую емкость прозы» Международной премии имени Фазиля Искандера (2019), лауреат премии Андрея Белого в номинации «Литературные проекты и критика» (2020) и др.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 744
Опубликовано 20 дек 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ