РЕДАКТОРСКИЙ СПЕЦВЫПУСК
(рассказ)
Ивану Сергеевичу казалось, что все в него влюблены.
В любом разговоре он сразу обнаруживал, что собеседник к нему неравнодушен, что тот обворожён его красотой и обаянием. Оставалось только неясным, почему эти собеседники никогда не признавались ему в любви.
Если он ехал, скажем в метро, то сразу становилось ясно, что все женщины в вагоне им заинтересованы. Конечно, они не показывали это явно, но их интерес выражался тем явнее, чем сильнее они его не показывали.
Женщины всегда так! – рассуждал Иван Сергеевич. – Прячут глаза и скрывают сердце! А мне тем не менее уже за сорок. Чего же они ждут? Пока я стану старым и неинтересным?
И он с гордой обидой выходил из вагона, оставляя этих женщин наказанными – пусть теперь жалеют всю оставшуюся жизнь об упущенном шансе.
На работе все были в него тоже влюблены.
Да и вообще, стоило ему просто выйти на улицу, как сразу повсюду влюблённые взгляды.
Даже когда он просто смотрел новости по телевизору было заметно, что ведущая глядит на него как-то по-особенному, как будто знает, что он сейчас смотрит новости.
На природе он не раз замечал, что насекомые выделяют его среди других, и словно тянутся к нему, и пахнет он для них слаще, и кровь его им вкуснее… Поэтому он старался не убивать их, а бережно прогонять. Ведь убивать влюблённых в тебя это, пожалуй, верх злодейства.
В общем, складывалось такое ощущение, что не только люди, но и, пожалуй, весь мир в него влюблён.
Одно было непонятно – как на работе его, такого прекрасного, умного, обворожительного, если уж начистоту, то лучшего на свете и попросту избранника Вселенной, рождённого для любви – заваливали самой идиотской и рутинной работой.
С одной стороны, в этом нет ничего удивительного: весь мир так устроен, что большая часть человечества выполняет идиотскую рутинную работу, и ещё много таких, кто мечтает об этой работе. Таковы законы общества, и тут ничего не поделаешь. Есть, правда, два других варианта – либо ты сам становишься тем, кто заставляет других выполнять идиотскую рутинную работу, и только пожинаешь её плоды, либо же становишься отшельником и уходишь жить в пустыню. Но для первого у Ивана Сергеевича не хватало инициативы, энергии или как говорят часто в таких случаях – лидерских качеств (или попросту ума), а для второго – мужества.
Поэтому он каждый день должен быть заполнять прополезки, оформлять зюзюли, докладывать шоротобяки, и делать протолезе фуфуфу куторепе лубезяро торопо.
О, сколько уже раз, наверно сотни, если уж не перевалило за тысячу, он делал протолезе фуфуфу куторепе лубезяро торопо…
К концу года, уже весной, когда окончательно сходил снег, и в чёрной грязи появлялись первые зелёные ростки, когда в трухлявом и гнилостном запахе вскрывшихся ран земли угадывались свежие бодрящие ароматы, и вдруг резкий ветер застилал небо ярко-синим, и солнце непривычно било в глаза, Иван Сергеевич совершенно уже не мог. Не мог продолжать делать это никому не нужное протолезе фуфуфу куторепе лубезяро торопо. Потому что природа как будто звала его прочь.
Но приходилось. Каждый рабочий день с утра до вечера, как и сотни миллионов его земляков по планете Земля он шёл, ехал, бежал делать лубезяро торопо и прочие подобные вещи, которые, несмотря на то, что казались ему совершенно абсурдными, были очень даже востребованы в обществе.
Но зачем всё это?
На этот вот вопрос – «зачем всё это» – он ответить и не мог.
Жизнь проходила мимо. Он чувствовал это особенно остро осенью, когда уже закончился очередной отпуск и он с головой погружался в новые задачи, которые на самом деле были не новыми, а теми же самыми старыми – все про холожо, и трутопере и келебяра сурепяка фезепа.
В конце августа, ещё на отдыхе, он вдруг начинал испытывать панические атаки и приступы острой депрессии. Внезапно, среди дня, за чашкой чая в саду, на изумрудном газоне среди цветов, он вдруг застывал, выпучив глаза и открыв рот, как будто увидел нечто ужасное, и некоторые время думал, прислушиваясь к бешеному сердцебиению: «и всё? Опять?»
А по утрам, только открыв глаза, он не хотел вставать. Потому что знал – приближается работа.
«Ладно, ладно, ты справишься, – в смертельной тоске говорил он себе в такие минуты, – ничего! Сколько раз уже было! И тебе удавалось как-то это пережить… Переживёшь и сейчас».
И, чтобы поднять себе настроение, он вставал и ехал на пляж, благо погода в августе выдалась солнечная и вода ещё не успела остыть. Он приезжал, стелил полотенце, раздевался и садился.
Конечно, все женщины сразу начинали на него пялиться в восхищении. Но стоило ему взглянуть в ответ, как они сразу отводили глаза и делали вид, что заняты разговорами, едой, детьми, а совсем не им…
И, тем не менее, несмотря на то, что влюблённые в него женщины, бабочки и стрекозы, мягкий клевер под руками и тихое озеро не признавались ему в этом, ему было в такие моменты очень хорошо.
Потому что без любви нет смысла.
– Коллеги, поздравляю вас с началом сезона!
Это первая планёрка. Начальница, женщина лет семидесяти, обращается к ним с улыбкой. Но взгляд у неё из стали, да и улыбка, если присмотреться, то это улыбка титана. В ней нет вообще ничего человеческого. Дело не в том, что она злая или плохая, совсем нет, никто не видел её раздражённой или делающей подлости подчинённым, просто она не человек.
Когда-то она была человеком. Это было давно. Она была девочкой, такой же как и все девочки на свете, играющей на площадке и верящей во всякие глупости. Но, как и всегда бывает, из площадок и глупостей мы вырастаем, хотим мы этого или нет. И в какой-то момент жизни нужно сделать выбор – будешь ли ты цепляться за прошлое, за эти вот стремительно мчащиеся за окнами пейзажи, которые так мучительно напоминают детство, или станешь взрослым и посмотришь в глаза хузербе сулепоре мукояре пратапяка кулеюязе зу-зу и прочим принципам и ценностям современного общества?
На самом деле выбора нет, любой рано или поздно посмотрит. Вопрос в том, как он посмотрит.
Можно посмотреть и принять это, как трагическую неизбежность. Это самый плохой вариант, и похоже это случилось с Иваном Сергеевичем. Можно посмотреть и принять это как естественный порядок вещей, о которым нет смысла особо размышлять, потому что так устроен мир (ну на самом деле не мир, а общество, но это сложно, и если думать об этом, то скатишься к первому варианту).
И, наконец, третий вариант: можно посмотреть и стать частью этого. То есть совершить фазовый переход, как говорят учёные – из воды превратиться в пар и смешаться со всем вот этим так, чтобы стать неотделимым от этого.
Именно это и случилось с начальницей компании, она выбрала третий вариант, и, видимо, очень давно, когда ещё была юной, и, возможно, не без влияния взрослого окружения, но выбрала твёрдо и решительно. И к настоящему моменту в ней не осталось уже вообще ничего человеческого, кроме условностей общения.
Она не внушала страх, она не грозила опасностью, она не делала ничего плохого.
Но рядом с ней Иван Сергеевич ощущал себя так, как будто оказался вдруг на Луне в полном одиночестве.
Такова плата за бозерупе хуллосо.
И тут дело не в том, что ты
её или она тебя, а в том, что или ты
ей, или она тебя.
Уже к концу сентября Иван Сергеевич потерял вкус к жизни.
Ему вдруг перестало быть интересно абсолютно всё, что раньше привлекало. И с каждым новым утром он все меньше понимал, зачем просыпается.
Впрочем, понятно зачем он просыпался, он просыпался затем чтобы вновь и вновь делать лубезяро торопо, что получалось у него, кстати, довольно неплохо. Поэтому его даже использовали в некотором смысле для закрытия амбразур, если сваливался большой объем работы или по каким-то причинам возникала нехватка сотрудников.
Вообще, поначалу, когда Иван Сергеевич делал лубезяро торопо и прочие подобные вещи в первый раз, ему это даже нравилось. Нравилось и во второй, и в третий, правда поменьше. Но когда он делал это уже в тысячу неизвестно какой раз, ничего кроме мучительной тоски и физического дискомфорта он не испытывал. В самом деле, необходимость делать ежедневно из года в год одно и то же стала выражаться в вполне конкретных физических недомоганиях.
Уже при одной мысли о лубезяро торопо у него что-то болезненно сжималось внутри, становилось труднее дышать, и обильно выделялась слюна.
Однажды, набравшись смелости, он подошёл к начальнице и сказал:
– Жаузоринья Арчимбольдовна, я не больше не могу! Я больше не могу лубезяро торопо! Мне плохо! Мне кажется, я умру.
Она улыбнулась ему своей обычной улыбкой бездны, и ответила:
– Вы можете написать заявление об увольнении, Иван Сергеевич!
И он бы написал! Он бы написал!
Только он не умел больше ничего делать, кроме лубезяро торопо. Конечно, и в других местах это было востребовано, но какой смысл идти в другую компанию чтобы делать то же самое, только за меньшие деньги?
Так он понял, что в общем-то сам сделал себя заложником этой ситуации, и сам во всём виноват.
Единственное, чего он не мог понять, так это почему Жаузоринья Арчимобльдовна, без всяких сомнений влюблённая в него, ведёт себя с ним так, как будто совершенно к нему равнодушна. Почему она не предложит ему большую зарплату за просто так?
Кокетство?!
Что ж, женщины такие женщины, пускай и в семьдесят пять!
Все коллеги Ивана Сергеевича делали вид, что у них всё прекрасно.
Никто не жаловался, потому что ведь можно заслужить и не продление трудового договора.
Возможно, они не жаловались по другой причине – у них в самом деле всё было прекрасно.
И, конечно, все были влюблены в Ивана Сергеевича. Поэтому он был даже рад, когда всю компанию, из-за внезапного нашествия радиоактивных тараканов, перевели на дистанционную работу. Теперь он мог отдохнуть от влюблённых молчаливых взглядов в спину и перестать стараться соответствовать образу рокового красавца и сердцееда. Этот образ в самом деле отнимал много сил – приходилось никогда не сутулиться и таинственно улыбаться.
В домашней остановке он мог наконец расслабиться, и сразу перестал бриться и хорошо одеваться. Разумеется, перед телевизором, когда симпатичная ведущая рассказывала новости, он садился при параде, причёсанный и с таинственной блуждающей улыбкой.
Но садясь за работу он ограничивался смоченными волосами, чтобы не так яростно торчали, и рубашкой. Снизу он оставался в старых спортивных штанах и тапочках на босу ногу.
Согласно новым правилам, работник компании теперь должен был находиться у вебкамеры восемь часов в день пять дней в неделю. Но просто так находиться было нельзя, поскольку специальная система контроля отслеживала, чем занимается такой работник. Поэтому Иван Сергеевич должен был непрерывно делать лубезяро торопо, которое в этом году пользовалось особым спросом, но и ещё хубельмяка журака, журасала фузера, и крелюане тудоса куреко от тобо сурто. Последнее раньше делали другие, но по каким-то причинам в этом году было переложено на Иван Сергеевича.
Таким образом, жизнь Ивана Сергеевича вдруг превратилась в сплошную работу. Осень, зима и весна слились в один длинный безразличный к нему день, только с различной степенью яркости.
Однажды на двести пятьдесят какие-то сутки в открытое окно к Ивану Сергеевичу залетел комар. Он залетел, но не обнаружил Ивана Сергеевича, наверно потому что тот уже слился с окружающей обстановкой и мало чем отличался от стула, на котором сидел. Комар приземлился на стол перед ним и о чём-то задумался.
Иван Сергеевич оторвался от работы, встал и подошёл к окну. Его едва не ослепил яркий свет с улицы. В синей вышине виднелись птицы. Внизу на дворовой площадке играли дети. Он, хотя и находился высоко, отчётливо слышал их смех и крики. Конечно, дети, как обычно, занимались глупостями – рвали клевер и складывали гнёздышко для куриного яйца, из которого должен был вылупиться динозавр. Но Иван Сергеевич подумал, что в этом есть по крайней мере какой-то смысл.
И ещё он понял, что уже наступило лето и после долгой зимы мир ожил вновь.
Но миру не было до него никакого дела.
Больше коллеги не видели от Ивана Сергеевича ни лубезяро торопо, ни чего другого. Как и самого Ивана Сергеевича. От него осталась только записка: «С меня хватит. Ваш любимый, Иван Сергеевич».
О нём, хотя и погрустили, забыли быстро, и уже через неделю другой человек делал лубезяро торопо, да так делал, как, пожалуй, Ивану Сергеевичу и не снилось. И некоторые даже вздохнули с облегчением, потому что их раздражала слепая уверенность Ивана Сергеевича в том, что все в него влюблены.
О нём бы уже никогда и не вспомнили, если бы спустя год в социальных сетях не появилась фотография человека, очень похожего на Ивана Сергеевича. Этот человек сидел на каком-то экзотическом дереве совершенно голый с чем-то вроде сосиски в руке. Подписана фотография была так: «в лесах Махараштры на юго-западе Индии».
Разрешение было не идеальным, и сидел он высоко, и глядел куда-то вбок, где предположительно синело море, да и человек был с бородой, и покрытый грязью, так что утверждать, что это Иван Сергеевич было нельзя. И почти все, рассмотрев фото, говорили: «Да ну, какой это Иван Сергеевич! Это какой-то отшельник или просто бомж». Тем более, считалось, что Иван Сергеевич покинул этот мир в самом буквальном смысле.
Но начальница, мельком взглянув между делом на фото своим острым оком, похожим на камеру видеонаблюдения, коротко и равнодушно сказала:
– Это Иван Сергеевич.
_________________________________________
Об авторе:
ИВАН ГОБЗЕВ – редактор отдела нон-фикшна (нечетные выпуски) в Лиterraтуре
Прозаик. Окончил МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат философских наук, доцент Высшей школы экономики. Автор нескольких книг, публиковался в ведущих литературных журналах.
скачать dle 12.1
