Энтони Букоски. ПРИТОКИ

Редактор: Юрий Серебрянский


(рассказ) 


Заметил ли кто-нибудь, что Мистер Урбаняк существует на самом деле? Изо дня в день он забирает почту, покупает в магазине у дома свой кофе и развозит счета, письма, журналы и рекламные проспекты по просёлочным почтовым ящикам. В это время он думает о «вечных» марках, о перепадах уровня Верхнего озера; или, среди прочих странностей, о прошлом Словацкой церкви. Мысли вразброд. Но как раз у такого человека разум цепляется за всё. Говорят, что в словацких церквях раньше ставили две печки, сделанные из нефтяных бочек: внутри, у алтаря, и снаружи, у входа. Священник растапливал их углем с ближайших железнодорожных путей. Поскольку крошечная церковь вмещала горстку прихожан и стояла в шести метрах от дороги, кто-то дал ей помпезное название: собор Су Лайн¹.

Теперь вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю «мысли вразброд»?
В Сьюпириоре, штат Висконсин, кроме этой церкви имелось пять приходов других общин. Теперь все они, за исключением одного, были закрыты по приказу епископа. Уолтер Урбаняк интересовался духовными и церковными делами (такими как, например, печное отопление собора Су Лайн) не меньше, чем почтовыми марками или реками (вернее, их притоками). Католики были не единственными верующими в Сьюпириоре. Лютеране, методисты, пресвитериане и баптисты забеспокоились, когда закрыли их церкви.

Что до евреев, то их постигла печальная судьба. В синагоге Агудат Ахим, простоявшей сто лет в северной части города, случился пожар, и она сгорела, а храм Бет Эль в конце концов закрыли. После того, как исчезли синагоги, исчезли церкви, на улицах Сьюпириора никто уже не слышал еврейской, русской, литовской, польской или чешской речи. Ни синагог, ни церквей, ни иммигрантов. Ничего не осталось в этом Богом забытом уголке страны.
Почтальон сетовал на такое положение дел, и жена убедила его посетить службу в Дулуте. В газете эту службу называли Поминальной, Йом ха-Шоа́. 

«Я посмотрела, где это. Храм Израилев на холме 2-й Ист-стрит».

«И кого они там поминают?» – спросил он.

«Тебе лучше знать. Ты же у нас любишь историю».

«Люблю», – ответил он. – «Всего не запомнить. Когда письма доходят до меня, марки на них уже погашены. А почтовая макулатура? «НУЖЕН СРОЧНЫЙ ОТВЕТ. СКОРОПОРТЯЩИЙСЯ МАТЕРИАЛ. ОТКРЫТЬ НЕМЕДЛЕННО». Почта попадает ко мне на доставку уже с погашенными датами».

«Ну вот, будет о чем подумать на досуге», – сказала она.

«Да, и это опять же история», – ответил почтальон.  

Стоит сказать, что сельские окрестности, по которым мистер Урбаняк каждый день проезжал девяносто миль, — это в основном леса и поля, трясина и болота. Сквозь глинистую почву вода уходит медленно. Могут пройти тысячи лет, прежде чем дождевая вода и талые снега впитаются в землю. Некоторое время почтальон размышлял о проблеме грунтовых вод. Он был уверен, что в Польше, там, где река Нарев впадает в Буг, и вода легко впитывается в почву, его бабка и дед пользовались услугами коммерсантов не реже, чем это приходилось делать жителям Сьюпириора, где некогда владели торговыми лавками Эдельштейны, Коэны, Лурье, Канеры, Шеры, Голдфайны, Арновичи.

Он остановился на Каунти-роуд и позвонил жене, чтобы спросить про службу еще раз. «Когда она начнется? Ты уверена, что я могу пойти?»
«Написано: «Приглашаются все желающие». Это новое бежевое здание из кирпича со светлой внутренней отделкой. Могу поспорить, там отличный вид на озеро», – сказала она.
После работы он предупредил жену:
«Я поеду на своей машине на случай, если тебе или мальчикам понадобится наша».

«Разве ты не устал? Ты проехал такое огромное расстояние».
«Конечно, устал, – он не знал, как объяснить что-то человеку, далекому от истории. Он проводил по восемь часов в день в полном одиночестве, что для сельского почтальона обычное дело, и только иногда, вспоминая вслух о «вечных» марках, выпущенных почтовым отделением, разговаривал сам с собой. Они с Харриет могли бы отлично об этом побеседовать и вечером, но в такое время супруги обычно сидели в тишине. По выходным в доме тоже было спокойно. Так заведено в семье Урбаняков.
Машина была оснащена мигалкой. «ДОСТАВКА ПОЧТЫ», – сообщала надпись на заднем стекле, а стикер на бампере предупреждал: «ТРАНСПОРТ СОВЕРШАЕТ ЧАСТЫЕ ОСТАНОВКИ».
Храм находился в тридцати минутах езды от Ист-Энда Сьюпириора. Когда он вошел, в холле играли дети. Вопросительно глядя на него, секретарь объяснила: «Они приходят на уроки иврита один раз в неделю, если это вам интересно». К ним подбежала девочка. «Вы не видели Исайю?» – спросила она.

«Торопись давай», – вместо ответа сказала ей секретарь. Для Мистера Урбаняка это прозвучало чем-то вроде «Хей шпиль», с акцентом, какой обычно бывает у англоговорящих евреев средних лет.

Девочка понимала секретаря, в то время как почтальон, пытаясь заговорить на другом языке, мог вспомнить только обрывки польских примет. Одна из них была о временах года. Она начиналась со слов: «Gdy mŕoz w lutym ostro trzyma»: если февраль морозный, зима будет короткой. Всю свою жизнь, чем больше он забивал голову разными мыслями, тем дальше уходили эти польские слова. Когда в очередной раз подорожала отправка писем, «вечные» марки напомнили ему о том, как много уже было утрачено. Ни костелов, ни молитвы Gorzki Żale, ни польских колядок в Сьюпириоре на Рождество. Каково это – не помнить своего прошлого?

Когда прихожане вошли в храм с возвышающимся алтарем и прикрытой гобеленом стеной, мистер Урбаняк вообразил, будто они гадают, кто он такой: «Должно быть, он очень осторожен, если у него желтая мигалка на машине». Женщина, которую он встретил при входе, вошла вместе с учениками. Мимо почтальона и, казалось, не замечая его, проследовала группа стариков и мать с сыном, которые явно проделали долгий путь, чтобы попасть на поминальную службу. Здесь были даже бизнесмены и молодая девушка, похожая на учительницу иврита. Вскоре все пятьдесят человек разместились на скамьях.

«Есть ли лучший способ почтить память о прошлом, чем будничная молитва?» – начал раввин. На фотографиях, размещенных на сайте, он носил цветную рясу. Теперь же на нем были серый костюм, рубашка и галстук. «Молитва сердца» заменяет нам храм в Израиле, когда мы вдали от него» – сказал раввин. Прочитав отрывок из молитвослова, он открыл распечатанный буклет и приступил к «Чтениям на Йом ха-Шоа́».

Чтецы были выбраны заранее. «Каждый хранитель свечи произносит по одной молитве» – так было сказано в буклете. Начал обряд мальчик, приехавший сюда с матерью. «Мы отдаем дань памяти погибшим, которые умерли, когда в мире царило безумие и Земля была обителью зла». Он зажег свечу на столе перед поминальщиками и поставил ее на подставку. В воздухе повис запах воска и дыма. 

Молодой человек, сидящий перед мистером Урбаняком, прочел следующий абзац. Не поднимая глаз, он сказал: «Мы скорбим обо всех умерших, об их благости и их мудрости».
Далее читала женщина средних лет. А пожилая дама с тростью, теребя очки, добавила: «Мы приветствуем тех, кто не был евреем, но имел смелость страдать с нами. Они свидетели всего, что было». Женщины зажгли свечи, вслед за ними подошел еще один поминальщик, а за ним и еще один.

После чтения «Кадиша скорбящих», в котором мистеру Урбаняку слышалось нечто древнее и монотонно тревожное, раввин попросил всех открыть последнюю страницу.

Там почтальон прочел список имен: «Де Йонг, Рейчел – Нидерланды, Энгел, Хьюгон – Венгрия». Если место жительства не было известно, в буклете указывалось только: «Погиб в Берген-Бельзене. Погибла в Нойенгамме».
Пятьдесят четыре имени. Он слушал, как люди в храме произносят: «Калман, Йолан – Словакия. Зике, Вальтер – Германия. Шехтер, Флора – Румыния». И дальше – свечи, имена… «Кляйн, Илона. Шихтман, Мартин. Помуш, Лев». Он так хотел, чтобы этим людям удалось приехать в Америку и жить в одном из поселков, куда он доставлял почту. Как же хотелось, чтобы все сложилось иначе.
Он не заметил, как погрузился в собственные мысли. В памяти всплыл образ прихожанина, когда-то встреченного у кладбища недалеко от Пойнт оф Рокс: старик обливался слезами, ухаживая за могилой. Мистеру Урбаняку вспомнились и другие имена: восемьдесят три тысячи жертв Освенцима – католики, о которых не говорилось ни в новостях, ни в исторических книгах. Они, как и «другие» были убиты в нацистских лагерях вместе с цыганами, интеллигентами и гомосексуалистами. Их имена предали забвению.

«Cтойте!» – выпалил почтальон. Он удивился сам себе, привыкший лишь разбирать и доставлять почту. Эхо разнесло возглас по всему храму, и люди начали оборачиваться в его сторону. «Меня зовут Уолтер Урбаняк. Покровителем моей церкви до того, как ее закрыли, был Святой Адальберт – покровитель Польши. Мне об этом рассказал отец, приехавший сюда с нашей родины».

«Святой покровитель?» – переспросил раввин.

«Я хочу, чтобы вы знали это – тогда я смогу добавить свои имена», – ответил Мистер Урбаняк. «Где же католики, о которых никому не известно? Вот и мой список». Он понимал, что пора замолчать, но как же он устал от этой осторожности. Уолтер не мог сдержаться, только не сейчас. Что до членов общины, они смотрели так, будто хотели получше запечатлеть в памяти этот момент вторжения. «Cтойте?» – ворчали прихожане, качая головами. Кто-то даже умудрился оскорбить его. Это заставило раввина растерянно обернуться.
Странно рассказывать такое в тот момент, когда почтальон-католик прерывает службу в храме, но несколькими годами раньше его сосед заказал с их исторической родины «исцеляющую» воду из рекламы. Если вы слышали о саде по соседству  с домом четы Урбаняк и о патефонной музыке, которую ставил мальчик по имени Альфонс Бронковски, тогда вам знакома и история о воде из тысячелетних родников. В саду у Бронковских были фамильные надгробия, сад можно было бы назвать мемориальным. Летними ночами до ушей прохожих и соседей доносились мелодии Шопена или Падеревского прямо из цветочных клумб, где лежал патефон. Иногда ухо могло уловить даже мелодию «Прощания с Родиной…» Князя Михаила Огинского.

Отец почтальона, Адам Урбаняк, когда болел в последние годы жизни, думал, что музыка и вода, которую приносил их добрый сосед, могли вылечить его. Nałęczowianka Naturalna Woda. На бело-зеленой этикетке изображен большой дом на опушке леса, какие часто встречаются на сельских почтовых маршрутах. Как может родниковая вода течь веками, не иссякая? Похоже, что когда влага топей и болот северного Висконсина уходила в землю – вода там, на родине, стремилась выйти на поверхность. Перебирая в голове польские имена, он подумал о тех, кто умер, будучи отправлен в ГУЛАГ или сослан после войны, как было с его соседями, Мистером Бронковски, Мистером Брониславом Слинкером и сестрами Погозальскими.

«Стойте?» – переспросил раввин и казалось, что в гневе он способен на многое. «Постойте?» повторил он, использовав в этот раз польское слово «Czekać», которого Мистер Урбаняк не помнил. То, как раввин подошел к почтальону, не могло его не испугать.

На следующий день невредимый, но встревоженный произошедшим, Мистер Урбаняк обратился к жене: «Пусть мальчики принесут мне той воды».

«А ведь твоему отцу вода не помогла», – напомнила она.

«У меня есть поручение для мальчиков, передай им», – был его ответ.

«Что у тебя опять на уме? Ох уж эти твои почтовые маршруты. Ты слишком много времени проводишь один. Что ты придумал на этот раз?»

«Я кое-что хотел сказать вчера. Узнать почему наших людей не вспоминают. Когда я сказал «Стойте», на меня все уставились. Продолжать не было смысла, раввин подозвал меня жестом и я пошел за ним. Я думал, что он выведет меня до машины, может даже вызовет полицию, но меня попросили кое о чём».

«Бедный, бедный Уолтер! Это все, что тебе запомнилось?» – спросила жена.

«Нет, ты не поняла».

Оборачивая бутылки бумагой, чтобы не дать им разбиться, Мистер Урбаняк ответил: «Он попросил меня читать».

При выходе из храма он вспомнил, что отец любил повторять – «Засушливый апрель надежды дать не может», и захватил буклет.

Дорога, покрытая гравием, уходила в долину реки Покегама и поднималась прямо в лес. На самой вершине холма, словно защищаясь от внешнего мира, теснились надгробья. Он знал, как легко люди уничтожают то, что принадлежит не только живым, но и мертвым. Возможно, поэтому оградки на еврейском кладбище такие прочные: они призваны защищать от мародерства. Стоя на холме в одиночестве, он читал имена на камнях. Многие из них были знакомы, а потом он увидел древнееврейскую надпись.

Где-то внизу извивалась через всю лощину Покегама. Весна отдавала прохладой, но несмотря на это зацвели осины. Поднялся ветер, но на кладбище было спокойно. Безнадежный апрель – никакие приметы старого света не способны остановить смены сезона. Эпитафии гласили: «Любимому отцу Льюису Вайнштейну», «Дух возвращается к Богу, ниспославшему его» и так далее. На камне Сары Бенесовиц, чуть выше самого имени, была высечена менора. Мистер Урбаняк прочитал и другие фамилии: "Аронсон, Анселл, Сигел". Ему было интересно, посещали ли его предки кладбища в топях польской реки Нарев.

Какими благими ни были намерения, его тут никто не ждал. Хотя по настоянию раввина люди были вежливы, Мистер Урбаняк знал, что они чувствовали. Девочка, та, которая искала Исайю, не захотела бы видеть его на еврейском кладбище. Как не захотели бы и старики. Осознавая, каким неуместным было его вчерашнее вторжение, Мистер Урбаняк представил, как какой-нибудь посетитель разбивает нездешние бутылки и как сторож на кладбище находит осколки и этикетки с надписью «Наленч, Польша».

Если бы он спустился с холма, то увидел бы, где заканчивается кладбище. Он подумал, важны ли границы? Веками в Польше судьбы семей католиков были тесно связаны с еврейскими.

С той точки берега, где стоял Мистер Урбаняк, казалось, что при таком медленном течении бутылке с водой Nałęczowianka потребуется полчаса, чтобы проплыть мимо кладбища. Он задумался: просачивается ли река Нарев сквозь глинистую почву, подобно водам Покегамы на окраине Сьюпириора? Скрутил пучок сухой травы, поджег и бросил в реку. Живя в ожидании очередной трагедии, можно ли очистить собственную память от того, что случилось давно, где-то в другой стране?

Допив бутылку воды Nałęczowianka, он прочитал отрывок, который ему вручил раввин. Чтобы дать возможность Мистеру Урбаняку влиться в общину, как если бы они были соседями в его отечестве, раввин Эпштейн предложил ему делать акцент на слове «мы» в храмовой речи. Сейчас, стоя у реки, он снова перечитал свою часть. «Они словно свечи, которые сияют сквозь тьму тех лет, и свет их дарует нам доброту».

После Мистер Урбаняк перечислил имена, но первыми назвал польских евреев. Кхашевски Сара. Бугайский Солек. И еще:

«Миндель, Лазарь – погиб в Нацвейлере.

Гликман, Якоб – погиб в Бухенвальде.

Лоуи, Джеймс – погиб в Дахау».

Размышления о том, кем были все эти люди, заняли бы целую вечность. К тому времени давно бы потухли все брошенные в воду пучки горящей травы. Тем не менее, он представил себе тех, кто провожал прощальными жестами его польских предков в последний путь к реке, которая – теперь мистер Урбаняк это точно знал – была притоком реки в Сьюпириоре, штат Висконсин. В памяти почти не осталось польских слов, но он знал, что совсем рядом на кладбище был язык, который живет уже несколько тысячелетий. В этом языке можно найти и слово «мы», на котором так настаивал раввин. И должно быть слово для человека польского происхождения, католика, который просто хотел понять историю своей родины.


_______________
1. Soo Line Railroad (SOO) дочерняя компания канадской железнодорожной корпорации Canadian Pacific Railway (CP) в США, одна из семи американских линий первого класса, обслуживаемых компанией Су Лайн.






Фото Diane Merchant 
_________________________________________

Об авторе:  ЭНТОНИ БУКОСКИ 

Писатель. Родился в Ист-Энде города Сьюпириор, штат Висконсин, учился в школе Святого Адальберта. Поступил в Висконсинский университет в Сьюпириоре, однако через год, летом 1964 года, был призван во Вьетнам в составе морской пехоты. Вернулся через три года и закончил учебу. Затем поступил в магистратуру Университета Брауна на факультет английского языка, а позже – в Писательскую мастерскую Айовы: в 1976 году – для получения степени магистра искусств, в 1984 – за степенью доктора наук по английскому языку. Большую часть своей карьеры и до выхода на пенсию Букоски работал профессором английского языка в Висконсинском Университете в Сьюпириоре. Служил морским пехотинцем в Дананге, Южный Вьетнам. Некоторое время трудился в автосервисе, был поваром, вожатым в лагере и уборщиком. Работал эвакуатором на бокситовых рудниках, занимал должность в отделе жалоб в крупной компании розничной торговли Sears. Получил премию Оскара Халецкого от Польско-американской исторической ассоциации, является трехкратным номинантом литературной премии Pushcart. В 1997 году стал героем документального фильма на телеканале PBS “A Sense of Place: A Portrait of Three Midwestern Writer”. Автор нескольких книг, среди которых сборник избранных рассказов Head of the Lakes, вышедший в 2018 году.



Перевод:

Полина Чихичина
Выпускница филологического факультета МГУ, 2013 год. Работала журналистом и редактором на телевидении, с 2014 года – обозреватель международной аналитики и автор программы «Между строк» на телеканале «Хабар-24». Параллельно занималась лингвистической экспертизой в фонде защиты свободы слова «Адил соз».

Меруерт Таир
Окончила бакалавриат Казахского национального технического университета имени К.И.Сатпаева по специальности «Финансы» и MBA Университета Hoseo в г. Сеул (Южная Корея) по специальности «Инновационный менеджмент». Работает ведущим специалистом по маркетингу и PR в одной из международных корпораций. Выпускница 2 курса Открытой литературной школы Алматы (ОЛША) по направлению «Проза и детская литература».скачать dle 12.1