Редактор: Юрий Серебрянский
Повисла напряжённая пауза. Средостенев смотрел перед собой на крышку стола: там, вытертая до белизны, имелась надпись: «Катя дура». Он подумал, что хватит одного приступа нервного смеха, чтобы его командировке пришёл конец. Возникшее здесь, в кабинете районного главы полиции, это школьное граффити, которое принесли вместе с партой, с невидимым двоечником Иваном, старательно повторяющим Катин абрис авторучкой, подражая пушкинским профилям, – что эта надпись попалась на глаза ему, чужому человеку, как будто только за тем проехавшему полторы тысячи километров, чтобы прочитать, что Катя — дура, – эта мысль так рассмешила Средостенева, что надпись, может быть, единственный раз за всё время сыграла-таки на публику. Гимназия находилась метрах в двухстах, и какой-нибудь бывший ученик, работая здесь, в районном отделении полиции, встречал на полицейских столах свою собственную руку и говорили себе: «Вот, это мой рисунок, какой же я был тогда дурак».
- Так что, надеюсь, товарищ Сере-до-стенев оправдает наши надежды, – сказал подполковник Буриданцев и строго посмотрел на Средостенева. Остальные тоже посмотрели на Средостенева, со смешанным чувством уважения и ехидства, как одноклассники на ученика, которому поручили вымывать классную доску.
Средостенев кивнул, и сотрудники стали покидать кабинет.
На выходе из здания он остановился, и Соскрипов, тоже из группы обучения, предложил ему закурить.
- Нет, спасибо, - ответил Евгений, - я не курю.
- Да вы не переживайте так, - сказал Соскрипов, – это он с виду такой, а на самом деле он очень рад, что вы приехали и внедряете у нас эту систему.
Евгений кивнул.
- А вы прямо научный сотрудник?
- Да. Кандидат наук.
- Угу. А сколько лет?
- Тридцать пять.
- Живёшь в своей или снимаешь?
- В своей.
- Женат?
- Пока нет.
- А что закончил?
- Эспэбэгэу.
- Серьёзно. И ты, значит, занимаешься программированием и фоноскопией? - спросил Соскрипов.
Евгений пожал плечами: что есть, то есть.
- Ну и чё, как там искусственный интеллект? Говорят, Гугл уже запустил.
Евгений поморщился, высматривая, куда бы сбежать от Соскрипова, который за полторы реплики скатился до фамильярности.
- Ладно, тогда давай до завтра, товарищ учёный, - отрапортовал милиционер и скрылся во тьме к просигнализировавшему на стоянке автомобилю.
«Всё-то им нужно знать, всё разнюхать: где живёшь, сколько получаешь, какого бога имеешь в виду, когда говоришь: «Слава Богу», почему носишь бороду клином, а не лопатой. Это им нужно узнать в первую очередь, по-быстренькому, чтобы понять, с кем имеешь дело. А узнав, сразу сравнят с собой: со своей зарплатой, с автомобилем, с квартирой. И чем прямее и бестактнее эти вопросы, тем нагляднее провинциальная анатомия их натуры».
Нетерпение, мускульная решимость, которые были минуту назад, исчезли вместе с Соскриповым, идти никуда не хотелось, мысль о гостинице – неприятная, как о больничном завтраке. Средостенев проверил мобильный: и восьми нет, а уже так темно. Улицы едва освещены редкими фонарями, пролёты между ними – космические парсеки, в которых водятся неизвестно какие местные твари. Ничего не хочется, надо просто лечь спать и завтра снова вернуться сюда. По дороге припомнил Соскрипова: скорее всего, татарин. Промежуточная неопределённость лица: то ли улыбнуться, то ли задёрнуться выражением оскомины, которая вот-вот и определится в смешливое заискивание или презрительную ухмылку. Проходя под фонарём ещё он вспомнил утреннюю радиопередачу: бодрый голос рассказывал, что, по народной примете, настоящая осень начинается, когда полетит паутина, а наука только подтверждает народную мудрость и приводит на этот счёт остроумное объяснение: листья и травы, к которым паутина крепится, сохнут и опадают, роняя паучью нить на ветер. В довершение цитировалось меланхоличное стихотворение, из которого Евгений, надевая в тот момент пиджак и поправляя манжеты, запомнил первую строку: «Ранняя осень, летит паутина...».
Глядя в зеркало, он представил одинокуюдлиннуюпаутинку, которая, едва изгибаясь, безмолвно летит в пространстве и изображает некую немую паузу, пробел ожидания в осенней жизни природы. Пауза не обрывается: если присмотреться, она оживает, тонко поддаваясь невидимым веяньям, которые передают, какие запредельные, метафизические силы колеблют эту бесцветную линию горизонта между пустотой и пустотой.
В гостиничном баре его охватило чувство, будто отсюда только что вышли: неразборчивая музыка, свет приглушили, собирались возвращаться. Так застаёшь помещение, оставленное на проветривание. Но нет, кто-то сидел за угловым столиком, бармен – за стойкой, как кукушка в часах: её не видно, а она есть. И тёплый смешанный аромат.
Евгений сделал заказ, сел в ожидании, настраивая вай-фай, указанный в чеке. Женщина в углу поблагодарила аккуратную низкорослую официантку. Та сразу опустила поднос, уходила с застенчиво наклонённой головой. А с заказами здесь не спешат. Средостенев почувствовал, как уютно ему на этой остановке, где две командировочные недели ему положено есть, спать, ежедневно ходить в местную полицию, кроме выходных, и ждать свой ночной курьерский. И уходить отсюда уже не хотелось.
Прогноз погоды по радио предсказывал однообразную вереницу туч, излучавших струи. Евгений поморщился перед зеркалом: его северные дожди – слишком благородный антураж для этой провинции, к которой и ехать-то целые сутки по дуге, заворачивая все время по кругу. Такой город не достоин дождей. И зонта у него нет. Пришлось купить местный, не отличавшийся от его петербургского. Эти
бабушкины города, которых он мимолётом за последние полтора года повидал с два десятка, начались с того, что в одном из них у Евгения была родня, и в детстве в таком бабушкином городе он увидел по ТВ черно-белый переворот. Телеведущие новостей выдерживали мхатовскую паузу глазами: мол, смотри, телезритель, что в Москве творится. Паузу родня понимала буквально, то есть проговаривала вслух: «Что в Москве творится!» А там были танки и жертвы танков.
Первый год он работал по «Атласу». Был такой проект в его «шарашке». Собирали аудиозаписи носителей разных диалектов. И тут была большая и географически разветвлённая история с двойным дном. «Атлас» инициировало некоторое государственное ведомство: по аудиозаписям разного качества определить носителя того или иного диалекта. Чтобы не светить настоящего заказчика, официально проект проходил как научный и исследовательский от лица СПбГУ. Средостенев, кандидат филологических наук, и выпускник питерского филфака, и некоторое время преподававший там, подходил для проекта идеально. В его конторе таких «казачков» было несколько. Все они участвовали в «Атласе», разъезжая по нашей необъятной стране. Евгений некоторое время носился по Питеру с фирменным диктофоном, который выпускала компания, где он работал. Устройство предназначалось для высококачественной записи в самых разных ситуациях и условиях. Поставлялись диктофоны в том числе некоторым африканским странам с сомнительной политической репутацией, а также приобретала их мексиканская полиция. Евгений испытывал пределы диктофона: записывал в дождь, в метро, на Финском в лютый ветер. На Невском – шум толпы, сквозь который проступает выпуклая реплика. Линейка продуктов под названием «Гномос», – габаритная, увесистая, оковавшая цепи микросхем железная коробка, – выдавала очень высокое качество. Музыкант, игравший в комбик возле Аничкова дворца, известная на Невском личность: обгоревшее лицо, три пальца, как у Джанго, а лабает не хуже Риччи, – звучал через «Гномос» так, словно его с разных точек писала бригада звукарей. Шикарное качество. Практически студийное. Широкая звуковая панорама. Слышна каждая нота. Баланс громкости и разборчивости. При этом обращают на себя внимание реплики пешеходов. При этом шум транспорта. При этом шуршание бумажки в кармане, где пряталось устройство. Он и себе хотел бы такой. Но дорогой, собака.
Подготовка к командировкам в областные центры начиналась с поиска «дикторов» – так называли носителей диалекта, готовых интервьюироваться, – или тех, кто мог найти таких «дикторов». Обычно «диктора» писали в гостиничном номере сразу на два канала: телефонная запись – на мобильник – и образцовая, контрольная, – на «Гномос».
Первая командировка началась с того, что по дороге к гостинице таксист в первую очередь предложил квартиру, баню и девочек. Так и сказал – про девочек. А на второй день на рецепшене спросили: не маркетинговым ли обучением он занимается? Евгений немного обиделся. Научный сотрудник. Технологическая задача. А тут – маркетинг. «Так обычно делают, – сказали, – снимают номер и водят по одному-двое для обучения». Перед записью один «диктор», пожилой мужчина, постоянно переспрашивал: «А кто заказчик, заказчик кто?» Евгений, настраивая аппаратуру и разъясняя процедуру записи, сценарий которой держал перед собой на листке, всё забывал ответить. И только после записи сказал: «Ах да… СПбГУ… заказчик». Бывало, внезапно люди отказывались, не желая быть «дикторами». В тот первый раз в двух шагах от гостиницы был областной театр оперы и балета, что объясняло, почему утром Евгений слышал, как этажом выше распевался постоялец, громко разговаривал по мобильнику, упоминая умопомрачительные названия вроде «Ла Скала». Евгений не знал, распеваются ли настоящие оперные певцы в душе, но на следующий день с другой стороны от гостиницы обнаружил караоке-клуб La Scala. В первые ночи просыпался, наблюдая, как сквозь просвечивающие стены и потолок толщиной в тетрадный лист наползают косые тени диванов, шкафов, стульев – все из соседних номеров. Только собирая перед отъездом аппаратуру, заметил на задней крышке «Гномосов» наклейку: «Заключение ЭКЦ МВД РФ подтверждает пригодность фонограмм для проведения идентификационных исследований по голосу и речи». А вы спрашиваете: заказчик кто?
И в бабушкиных городах он собрал много записей, каждая – работа с человеком. Иногда в самых неожиданных местах. В типографии, в воинской части при аэродроме – «диктора» перебивает авиационный рёв, – в вузе, в подвале магазина одежды, где предприниматель-«диктор» вручил ему диск с песнями собственного исполнения. Смешная история, обычно вспоминал о ней Средостенев, надо будет кому-нибудь рассказать. Был случай в ванной комнате новостройки – там реверберация поменьше в сравнении с остальными помещениями. А реверберация при экспертизе – самый страшный бич. Автоматические методы от неё «плывут». Можно ставить крест, если время реверберации больше полсекунды.
А последние полгода Средостенев работал на другом проекте. И это была первая командировка такого рода. Тишь да благодать: никаких тебе постоянных переездов, записей, поисков людей. Бесконечная командировка продолжается, но он уже не скачет по городам и весям. Приезжает и сидит на одном месте. Правда, контингент общения теперь своеобычный. В голову Евгению приходили странные мысли и сравнения. Например, что Христос был первым классическим интеллигентом. Что таких, как Евгений, потому и называют исусиками, что у него врождённое чувство вины, ответственности за задание и даже желание пострадать. В среде милиционеров он постоянно ощущал это чувство вины, будто что натворил и попал в облегчённого вида чистилище. Подполковник Буриданцев, главный у этих бесенят, всё время коверкал его фамилию на все лады, вроде: «… этот ваш командировочный исусик Растеньев...». Буриданцева с его постоянным «я умываю руки» Евгений в отместку называл «Пилатом», Пилатом не выглядевшим – разъярённо-рыжего цвета волос, подслеповато-белые ресницы. Кажется, замысел жизни в том, чтобы постоянно сталкивать Пилатов со своими жертвами. Они долго ходят кругами, чтобы однажды попасть в поле зрения друг друга. Впрочем, поле зрения здесь ни при чём. Была у них общая задача. И Евгений в рамках этой задачи внедрял в районных отделениях полиции автоматизированную систему распознавания дикторов. Система стояла на трёх китах: автоматическом, автоматизированном и экспертном методе. Методы попарно сравнивали фонограммы преступника и подозреваемого. Тот и другой отвлечённо назывались «диктор один», «диктор два». Решалась классическая задача «свой-чужой», которая в данном случае применялась для наркокурьеров. «Товар» поставлялся в город с «героиновыми поездами» Москва-Душанбе, Москва-Куляб. Проводники и сотрудники таджикской транспортной милиции по ходу следования поезда скидывали груз, который подбирали и прятали в тайники местные дилеры. Таджики в районе оставались экзотикой, а цыганская диаспора, осевшая по краю города несколько поколений назад, давно примелькалась, и курьеры из цыган распаковывали эти схроны, а затем распространяли заначки по городам европейской России. Задача автоматизированной системы была благородной: по телефонным записям наркокурьера определить: на записи говорит подозреваемый или другой человек? «Свой» – или «чужой»? Хотя, конечно, в этом случае лучше оказаться «чужим». За две командировочные недели Евгений должен обучить нескольких сотрудников местной полиции полноценно работать со всеми методами.
В целях сближения новые коллеги пригласили Евгения на пиво. Он цедил по чуть-чуть, боясь захмелеть в незнакомом городе, хотя до гостиницы не сходя с прямой два с половиной квартала. Он больше молчал, как-то неожиданно оказался на улице, уже пожимая коллегам ладони. А потом в одиночку шёл к себе. По столичным меркам идти совсем ничего: он в Питере так за хлебом ходит, чуть не в тапочках. А тут дорога растянулась между редкими фонарями, и встречные ныряют в тень. На память пришёл случай, когда он, будучи в Москве, в двух шагах от Курского, спускаясь от заказчика, забежал в уезжающий в лифт. Женщина придержала дверь, и они незаметно разговорились. Она тут же, не меняя интонации, попросила позвонить ей на мобильный. Каким-то чутьём, не головным сознанием, а именно мужским холостяцким инстинктом Евгений понял, что женщина уже пару минут его клеит. А ведь как она хитро завела разговор. И так ловко поддерживала его, Евгений и не заметил, как удачно она подсовывает вопросы и ответы. Разве он так на неё откровенно смотрел? А по всему видно, у неё ребёнок, и без отца, и ребенку отец нужен, прямо-таки пропадает малец. Сын, конечно. Лет шести. Скоро в школу, а ей одной трудно. Да и симпатичный, не без этого. А у нее сегодня свободное время и ясное к нему желание. Зря пропадать ему что ли, желанию? Отговорился как-то, уже не помнит. Она только скорбно сказала: повезло вам. Конечно, повезло: а то сглупу мог и клюнуть, дать номер, остаться с ней, не ехать в Питер, связаться с этой чужой, незнакомой женщиной, с её перекрученной судьбой, ребёнком, проблемами. А там ещё и с тёщей с въедливыми глазами.
«Эти ваши женские уловки, – думал Средостенев, подходя к гостиничной вывеске «Россiя», – Знаем мы вашу легкомысленность и невинность...». И в баре снова, как вчера и позавчера, увидел женщину с ноутбуком за угловым столиком. Сразу направился к ней. У него не было привычки подшофе знакомится с дамами, но в тот вечер в воздух заправили изрядное количество дождливого одиночества, и незнакомцев в чужих городах тянуло друг к другу. Вместо приветствия Евгений поудивлялся, как это ей удалось настроить вай-фай. Он вот третий вечер не может.
- Не поверите, – сказал Евгений, – приходится слушать радио и телевизор смотреть.
Рядом с ноутбуком стояла чашка кофе.
- Вечерний кофе?
- Привычка.
- Да, одна знакомая тоже говорит, что вечерний кофе успокаивает.
Хотя дама с ноутбуком не говорила, что «вечерний кофе успокаивает», но как-то они так ладно разговорились, что Евгений уже сидел за столиком и они перебирали одни и те же места и искали общих знакомых. Она из Москвы, но закончила биофак СПбГУ.
- Значит, биолог?.. – Евгений почитывал двухтомник Дробышевского, всё никак не мог закончить.
- Но уже давно не практикующий.
- А бывают практикующие?
- Первые несколько лет после выпуска на лето ездила в тундру. Мхи...
- Мхи… – повторил Евгений с интонацией «ага, значит, мхи».
- Писала кандидатскую.
- Написали? - с энтузиазмом подхватил он, вступив на знакомую почву.
Она махнула рукой, отпила кофе. Он сочувственно вздохнул: в этом случае обычно припоминают кучу незащитившихся знакомых, но ему захотелось рассказать что-нибудь смешное.
- А знаете, что больше всего рассмешило за последнее время: почему до сих пор не организовали музей надписей? Ну, на ученических столах. – Средостенев рассказал про парту в районной полиции. Угадал: улыбнулась. А ведь правда, подумал Евгений, это по-настоящему смешно, без дураков. Тут любой засмеётся. Это не пошло, не плоско.
- А почему бросили? - спросил он. – Биологию.
- Знаете, – ответила она совсем просто, – я как-то стала обращать внимание на женщин, которые сидят в метро в этих стеклянных коробочках, наблюдают за эскалаторами. И подумала: так всю жизнь и просидишь что в офисе, что под землёй, всё одно, а к старости не вспомнишь ни одного дня, ни одного лица из ежедневных толп. Я в то время работала в институте. И тогда всё изменилось. Когда поняла про эту стеклянную коробочку.
- Пожалуй, у нас у всех такая стеклянная коробочка, – сказал Евгений. Что-то было в этой даме подозрительное. Он даже перестал думать о ней, как о даме. Скорее, «женщина с ноутбуком». Может быть, верующая. Потупливается. Простота в голосе, одежде, в обиходе.
- Вы простите, но меня зовут Евгений. А то мне уже просто неудобно…
Она из вежливости улыбнулась.
- Я завтра уезжаю. Но вообще-то меня зовут Людмила.
- Уже съезжаете… - Он загрустил. – Так хоть напоследок скажите, как настроить вай-фай. А то так и буду слушать радио.
- Я уезжаю вечером, – уточнила она не совсем уверенно.
- А я до десятого… А знаете, – сказал, - у вас не московская речь. И не петербургская.
- Да? А вы разбираетесь в речи?
- Немного. У меня работа такая: в речи разбираться.
- Ладно, смотрите, – она показала чек с заказом. – Буква «О» перечёркнута. Это ноль, а не буква.
Голоса Евгений оценивал профессионально. Он занимался фоноскопией, и один из трёх методов, экспертный, которым необходимо обучить местных милиционеров, разрабатывался в компании непосредственно им. Фонетика и интонация жителей городка, - что больше касалось мужиков, – была особенной: речь ходила у них вполуприсядку. Жаль, не было здесь «Гномоса», а то бы он устроил этому городу аудиосессию.
- Смотрите, – объяснял Евгений Разбердейкину, будущему руководителю группы местных экспертов, – все методы сводятся к таблице аппроксимаций. Каждый метод выдаёт две вероятности: вероятность, что на фонограмме-образце и на спорной фонограмме записаны разные дикторы и что на обеих один и тот же диктор. Ни одна вероятность не будет больше девяносто девяти процентов. Так устроена программа.
В автоматический метод загружались две фонограммы, и она самостоятельно, без человека, по различным акустическим параметрам осциллограммы рассчитывала две вероятности, выдавая на выходе список математических параметров. Результат мог быть примерно таким:
Свой-свой — 57%
Свой-чужой — 87%
Это означало, что на записях, скорее всего, разные люди.
В другом методе, автоматизированном, требовалось участие оператора. На каждой фонограмме он выделял речевой участок для сравнения, размечал на спектрограммах форманты или другие акустические характеристики, например, интонационные подъёмы или спады, или паузы хезитации, и по ним программа выводила две вероятности: «свой-свой» и «свой-чужой».
Третий метод, экспертный, полностью строился на труде специалиста: тот заполнял огромную таблицу речевых признаков и под конец нажимал кнопку «Рассчитать вероятность». Специалист на слух оценивал качество гласных и согласных. «Гэ» у человека на записи фрикативный, глухой или взрывной? А «тэ» – альвеолярный или зубно-зубной? А «эр» - увулярный или ретрофлексный? Увулярный – очень яркий признак. Проще говоря, человек картавит. Какуминальные, ретрофлексные и целый сонм других, создаваемых человеком в процессе речеобразования звуков, наполнял длинную и утомительную таблицу.
Экспертиза в программном комплексе проводилась по всем трём методам, а затем сводила их результаты при помощи специального алгоритма в единое решение. Бывало так, что автоматический метод и метод формант склонялись к тому, что на фонограммах один диктор, а эксперту безо всякого метода очевидно, что на записях разные люди. Поэтому всю ответственность при принятии решении аппаратно-программный комплекс, по замыслу авторов, перекладывал на человека, а не на машину, что, конечно, было бы удобнее и быстрее, но несправедливо, потому что «справедливость» – категория человеческая, оценочная, с разными степенями уверенности и достоверности, которые для программы никогда не формализуешь. И сколько бы терабайтов, петафлопсов, миллионов и миллиардов пядей не было у неё во лбу, а всё равно способности распознавать в человеке копились всю бессознательную часть эволюции, а её сознательной части, машинной, от силы чуть больше полувека. Хотя машина и придавала всей это процедуре оттенок объективности.
- А нельзя как-нибудь без этого «свой-чужой» обойтись? - спрашивал у Евгения Разбердейкин, поглядывая на Буриданцева. - А то как-то непонятно: то свой, то чужой. Например, получаем восемьдесят процентов, что «свой», и восемьдесят, что «чужой». И что делать?
- Решение принимает человек, - терпеливо повторял заученное Евгений. – Программный комплекс только помощник для эксперта и изощрённый, но всего лишь дополнительный инструмент в ходе принятия судебного решения.
Будущий эксперт грустнел, у Буриданцева появлялось выражение тревоги и нетерпения. В обед он повёз столичного спеца к себе домой, сказал, что сейчас его накормят по-домашнему, поведал про дочь, про проблемы с компьютером. А ведь этот «исусик Растеньев», судя по тому, что он щебечет на своём научном языке, думал Буриданцев, ого-го как разбирается в компьютерах.
- Неудобно как-то… - сказал Средостенев, пристёгиваясь ремнём безопасности.
- Неудобно – это когда положил не в ту штанину, – сурово опроверг его Буриданцев, выруливая в центр.
По дороге начальник рассказывал про московских знакомых, которые вроде как подмосковские, а на самом деле вовсе из городка: мальчик – сын знакомого, а девочка наполовину еврейка, наполовину – грузинка, гремучая смесь. «Гремучая» было припасено специально для Евгения. Очень культурное слово. Мальчик и девочка – ровесники Евгения. Потом Буриданцев доложил, как возил внука на ёлку в Кремль:
- На ёлку – в Кремль! А он: ску-у-учно.
Рассказывал про родственника-подполковника, своего подчинённого.
«Хвастает», – думал Евгений.
Сбавляя скорость, Буриданцев переключился на детородную тему.
- Вам сколько лет? Как к женщинам относитесь? - спросил и, не дожидаясь ответа, привёл аргумент хорошего отношения к женщинам, про который можно сказать: «Так себе метафора».
- Любую женщину надо любить, – убеждённо сказал он. – Это как размер груди у женщины. Маленькая она или большая, она же от этого не перестаёт быть женщиной!
«Аргумент из разряда «размер имеет значения» в данном случае не работает, поскольку это весьма чувствительный и обтекаемый предмет обсуждения, как у женщины, так и у мужчины, и устроить ему объективную экспертизу, – мысленно вздохнул Евгений, – не представляется возможным. Значит, сейчас будут сватать».
- Так что настройте компьютер, а то я за них очень беспокоюсь, – резюмировал начальник, имея в виду дочь и внука.
После работы Евгений не пошёл в бар. Он и обедом был вполне сыт. Буридановская дочь накормила его колбасой и магазинными салатами. Из домашнего была варёная картошка. Всё это он съел вместе с конфетами и запил чаем. На вечер взял только чипсов и баклажку местного пива. Кассирша, глядя на его суровую усталость, вонзила в пакет чек, как ту бумажную полоску, в которую Буриданцев для Евгения вписал телефон дочери.
«Пусть думают, что я строгий, жёсткий и даже чёрствый человек, – убеждал себя Евгений, поднимаясь к себе и комкая бумажку с номером. – Что я слежу за кассиршей и не дам выставить себя безалаберным покупателем». По лестнице спускалась Людмила.
- А вы что же, – спросил он, – не съезжаете?
- Уже, - ответила она.
- Как жаль… жаль, что не успел проверить пароль на вай-фай. – Он хотел выглядеть доброжелательным. В пакете позорно просвечивали пиво и чипсы. - Уезжаете в ночь? Передавайте белокаменной привет и всяческие пожелания.
- Я не уезжаю, - сказала Людмила неуверенно. - Не сегодня.
- Может, тогда ещё побудете в гостинице? А то у меня тут тоска такая, буквально словом не с кем перемолвиться. Даже не представляете, какая тоска. Вот до чего докатился, - он поднял пакет, – буду в одиночестве пить пиво и смотреть телевизор... Просто перемолвиться не с кем...
Люда, уже спустившись на несколько ступенек, подняла лицо.
- Я в стеклянной коробочке застрял, – сказал он, направляясь к себе.
- Я ещё буду несколько дней в городе. Приходите завтра в сквер за драмтеатром. Знаете, где? Выходите, сразу налево. Сквер, потом драмтеатр, за ним ещё один сквер. Я там по вечерам гуляю. Завтра тоже буду, примерно в это время.
Он смотрел ей вслед. Разве он думал о буридановской дочери? Мало того, что готовить не умеет, так ещё, по тому, как шептала в другой комнате на сына: «Кто дурак? Какой дурак?», так ещё, скорее всего, гормональная истеричка. Аптекарское лицо, лупоглазая, в больших бестолковых очках. Розовенькая. Нет, не думал. Он знал, что главным оказалось слово «перемолвиться».
Ливень хлынул через квартал от гостиницы. Евгений, забегая в отделение, отчётливо помнил зачехлённый по рукоять зонт на столике в номере. В обед засвербило в носу, и Средостенев, неосознанно сглатывая лёгкую, отёчную резь, предложил не ходить слишком далеко. Разбердейкин, приставленный Буриданцевым, привёл его в столовую через дорогу. Евгений вовсю сморкался, и вот они стояли на раздаче среди студентов технологического техникума. Разбердейкин травил про случаи со службы.
- Вот блин, - Евгений прерывисто чихнул.
- «Вот блин», - сурово пояснил Разбердейкин с буридановской интонацией, пока Евгений окручивал платком нос, – это когда у тебя жизнь только начинается и ты думаешь, что всё будет как у людей, а потому узнаёшь, что ты чернозадый цыган.
Припухлое с лёгкой дурнотой лицо, глуховатая деревенская речь с «ж», похожей на шёпот - «смошешь?», с плоской, лежачей в лёжку фрикативной «г», глохкой, почти «х». Рассказал, как воюют с цыганским наркотрафиком. Никто здесь не виноват, люди от безысходности, нищеты и необразованности идут на преступление.
- А ещё был случай: семья, два волнистых попугайчика, души, так сказать, не чаяли друг в друге, все хвалят не нахвалятся, какая хорошая пожилая пара, а потом, как мужик помер, тут и узнали, что он супругу дико избивал. По пьянке, конечно. От синяков живого места не было. Но кто б мог подумать. Вот как бывает…
- А у меня тоже был занятный случай на работе… – Средостенев рассказывал какую-то ничтожную историю, которую и рассказывать-то никогда не думал и неизвестно почему она попала в категорию «смешной случай, который можно рассказать человеку без затей», а сам всё думал, что надо бы сегодня уйти пораньше, в сквер за драмтеатром, где будет нормальное человеческое общение. Где его поймут. – Представляете, пришли мне, говорит, таджикский курьер! А это одновременно и текстовый шрифт, и сами знаете, кто.
Разбердейкин радостно кивнул и засмеялся, не понимая шутки, заранее подготовленным смехом.
Опаздывая, Евгений шёл сразу от отделения. Был сложный случай, длинные, плохого качества фонограммы зависали два раза, но экспертизу надо было дорешать сегодня, Разбердейкин и ещё три сотрудника с непоколебимым упорством осваивали автоматизированный метод. Ему сказали, как добраться до сквера: иди прямо, потом налево. Все улицы в городе скрещены под прямым углом, как у вас в Петербурге, только правильно отсчитывай кварталы. Думал, легко сориентируется.
Фонарями тут измеряли версту, каждый третий бил морзянкой, под их неоновыми судорогами мозг проваливался в нереальность. Кривые переулки с ушедшими в землю купеческими домиками, ворота полами пальто скашиваются с круглых кирпичных столбов, раз он попал в какую-то земляную подворотню. Рядком стояли брошенные авто, без стёкол, поодаль – чёрный внедорожник, неизвестно как влезший сюда, и деревянный настил порога вёл сразу на второй этаж. Но запах – прекрасный: влажный, червяной, тёплый, ещё летний, обжигающий гнилым яблоком, древесной пряной плотью, вывороченный клубнями из рыхловатой, словно творог, земли. В травяном переплёте сараи, низенькие, как старушки. И, подав обратно на не мощённый тротуар, в обход заложенного носа, ртом он ощутил снова этот тяжёлый земляной запах, из-за которого провалился в детство, в неведомые
бабушкины города.
Как в детстве, он стоял перед оврагом. За спиной яблоневый сад, влажный, полночный, весь в звёздах, в переживании только что прошедшего ливня. От каждого шага земля шипит и сочится. Впереди овраг по имени Разбердейкин. Евгений падает и взлетает над Разбердейкиным, над седыми тополями, его сносит к Дону, к перекатам, к озеру Ильмень, разворачивает к мосту, против ветра над огнями дальнобоев, и он вспоминает, что в сквере ждёт Людмила. И вот же он, сквер, совсем рядом, а Людмила и Евгений идут и беседуют, и река, сквер, сад и овраг Разбердейкин плывут над ними и подслушивают.
- Вы даже не представляете, Люда, сколько было городов. Но всё это областные, а теперь здесь, как в ссылке, в этой маленькой космической дыре.
- А вы зря: маленькие города учат смирению.
- Маленькие города учат смирению, - повторяет он. – Как хорошо сказано... А знаете, что первое после адреса спросил таксист?
- Какой таксист?
- Неважно… Первое спросил: нужна ли квартира и девочки с баней. Представляете! Скажите, я похож на столичного жиголо?
- У вас не бывает якобсонова чувства? – спрашивает Людмила, они сидят в уличном кафе, вокруг шум, бегают дети.
- А что это?
- Ну вот вы давеча сказали, как зашли в этот земляной двор, почувствовали богатый земляной запах. Но ведь у вас заложен нос. Вы могли почувствовать это только якобсоновым чувством.
- Расскажите, расскажите об этом подробнее…
- Ах, какой вы непонятливый! Как биолог могу сказать, что ланцетники и древние черви оставили нам это чувство. Ещё до зрения главной была хеморецепция, которая работала для определения «свой-чужой». А у позвоночных из примитивного обонятельного органа развился особый вомероназальный, или якобсонов, орган. Когда-нибудь видели, как кошка касается языком предмета, а потом загибает язык к нёбу? Это она отправляет феромоны в резцовый канал, оттуда они попадают в якобсонов орган.
- Поразительно! Сегодня я испытал якобсоново чувство! Сегодня я испытал чувство «свой-свой». К дереву, к траве, к земле и подворотне. Я вам сказал о программе? Она тоже может!
- Конечно, не может, – проговаривает Людмила, словно отталкивает. – Какой Создатель был у человека, а какой – у машины… – Потом смягчается: – А у меня оно давно. Якобсоново чувство. К маленьким городам…
- И у вас тоже? Чувство «свой-свой»? Но какое совпадение, какое совпадение! Вы всё же правы, всё же машина не человек. Машина не чувствует ничего, якобсоново тем более… Якобсоново? К яблоням, реке, к огням дальнобоев, к маленьким городам?
Они углубились в край аллеи, где ночь.
- Я хочу понять, - говорит Евгений, – почему человек ко всему этому приходит? Почему?
- Какое вам дело, – отвечает Людмила обиженно, – почему приходит.
Потому что лунный свет сквозь листву, потому что просыпаешься ночью, чтобы в трещинке стекла тебя уже всё ожидало. Целая судьба. Потому что меняет луч настроение, преломляет, отклоняет натяжение души в сторону, которой не было, потому что в новое измерение пускает стрелу твоей души. Потому что подруга детства, с которой случилось непоправимое. Потому что гусеница пяденицы принимает цвет того растения, которым питается, потому что обматывается в лепестковое платье, скрепляя его собственным шёлком, и когда лепестки вянут, это ничтожное крохотное существо бесплатно обзаводится новым платьем и становится отростком цветка, подсолнуха, шишки. Потому что вообразить, что всё это возникло в ходе эволюции естественным путём – значит либо признать себя сумасшедшим, либо усматривать в природе мысль, эстетику и целеполагание. А ещё потому, что видела собственными глазами улитку с пульсирующими щупальцами, заражённую паразитом, который хочет, чтобы улитку съела птица, разнесла и продлила существование рода паразита. Потому что причинную цепочку не может нанизать слепой ювелир. Потому что из невозможного. Из абсурда. Из неверия.
Евгений встаёт с кровати, идёт к окну, ожидая сквозь листву прокравшийся луч. И отворачивает штору, и видит, что никакой трещинки, никакого луча и беззвучный ливень поливает центральную площадь, мощённую плиткой, и асбестовый зиккурат городской администрации. Значит, никакой судьбы. Ещё один год без любви. Не то что бы она ему приглянулась. И не то что бы он жалеет, что упустил какой-то невероятный шанс, нет, всякий раз его раздражала собственная глупость или гордыня, или нерешительность прямо в тот момент, когда надо использовать этот шанс, эту авантюру проникнуть во внутренний мир чужого человека, который сам идёт ему навстречу. Несколько раз в год он вспоминает неизвестную студентку, которая оставила ему на кафедре телефон, когда он преподавал, а он так и не позвонил. И в голове повторятся немая баллада о неизвестной студентке, про то, как ищут пожарные, ищет милиция, ищет Евгений во всех проходящих мимо женских лицах, но только ненужные люди продолжают совать ему свои номера, а он, скомкав, выбрасывает бумажки. Что была за девушка и как бы жизнь сложилась с ней? Вдруг судьба, та самая, балладная, проходила рядом. Ничего не случается, никто не встречается. И телефонный номер потерян. Люди проходят вразрез, далеко перед волноломом, за который он не пускает. Раньше шли – чаще и настойчивее, теперь – мимо и боком.
Гигрометр показывал сорок шесть, влажный полдень раскачивал вправо-влево раскалённого Буриданцева мимо комнаты, где Евгений с подопечными синтезировал экспертные решения. Вчерашний дождь обнажил лето, на последние скопленное облаками в далёком Междуречье, в шумерские голоса которого вслушивались Разбердейкин, Соскрипов, филолог местного педа и сотрудник с цыганскими корнями. Конечно, через мониторные AKG филолог слышал тот самый эпос о Гильгамеше, перевранный десятки тысяч раз, про то, что поди туда, не знаю куда, принеси то, за что Лоло платит хорошее бабло. Лоло, слышишь, рубит, а я отвожу. Джанго передай пакет харош барыш будит харош хабар ашмахалла неразборчиво неразборчво нераизрброшшш. Местного Джанго ужалила змея, и теперь он сидит в КПЗ по соседству, его участие и участь в эпосе Средостенев и четверо ануннаков в амбушюрах должны решить. Не было стабильного итогового решения, как бы в методах ни крутили признаки и параметры. Сотрудник с цыганскими корнями категорически уверял, что в КПЗ заточили совершенно другого человека, а не того самого курьера, голос которого спрашивал, смеялся, говорил, когда и кому передать пакеты с «товаром». Решение разваливалось, маятник буридановского лица всякий раз замирал напротив распахнутой двери, когда эксперты обступали монитор. Китель, отвёрнутый настежь, как дверь. Комната устремлена прямо в никотиново-жёлтую поросль над пуговицей.
Евгений, задержавшись за разметкой фонограмм, сказал Разбердейкину, что догонит. Окно выходило во двор. Внизу курили, один из голосов раздражённо говорил, что комп, который чинил «исусик Растеньев», так и не работает. Он разочарован. И дочь тоже. Пора умывать руки.
- Где Растеньев? - спросил сивый голос.
- На обед с Разбердейкиным.
- Пусть цыган помолчит.
- Как следует нарезали. Разные фанеры, человека че-ты-ре! Но очень похожи. Родственники. Даже цыган сомневается. И качество херовое.
- Думаешь, не поймёт?
- Не должен. Зашумлено. Толком ничего не понять.
- Завтра звоню в область, пусть сворачивают эту угадайку. Умываю руки. По-старинке как-нибудь. Пусть у себя методами шуруют.
- Не доверяешь?
- Сразу не понравилась эта херня. Да и носятся с нами по-столичному.
- Растеньев-то?
- Да и не только.
Помолчали. Из-под окна всплыли клубы дыма.
- А знаешь, чё он мне сказал? - голос Соскрипова.
- Чё?
- Спрашиваю, черевички, небось, из Москвы?
Дорогие кроссовки New Balance Евгений действительно покупал в столице. Средостенев тогда выжидательно кивнул: «Ну». «А за сколько ж ты их купил?» - лицо Соскрипова приняло иудейское выражение, губы свело клешнями. Средостенев стоял в нерешительности, помахивая ладонью, словно показывая, куда хочет сбежать. Повернулся вполоборота: «Да за мильон».
- Мы для них прислуга. Прислу-у-уга.
Евгению по-детски остро захотелось в сквер, и чтобы баклажка местного, кислого, нефильтрованного, с карамельными добавками и консервантами. Он найдёт ту скамейку, где Людмила, расскажет про Пилата Буриданцева, который ничегошеньки-то не понимает в методах, про всех этих экспертов, которые наворачивают ему на голову терновый венец. И сразу она поймёт, о чём он.
Он скажет:
- Культура – это то, что позволяет людям нового поколения не начинать всё сначала. Культура определяется тем, где находится это начало. Для кого-то и каменный век начало. Всё относительно. И всё зависит от локальной системы отсчёта.
Она, внезапно:
- Послушайте, как хорошо, наверное, быть гением. Не надо ничего выдумывать, мучиться творческими поисками, тебе уже все обещано: мозг сам обо всем расскажет, когда будет нужно. А так: расслабься, отдыхай, пока не наступит время прозрений.
Он, с чувством:
– Вот есть человек и человек, так нет же, вам надо его определить, либерал он или патриот. Свой он или чужой. Опять это ваше якобсоново чувство.
Она, подхватывая:
- Конечно, «свой» или «чужой». Конечно! Ведь всё вокруг сделано из людей. Смотришь на дома, на дорогу, на деревья, а видишь какое-то обобщенное человеческое. Выбираешь. Свой? Или чужой? Устаёшь. Падаешь на кровать. Закрываешь глаза… Страстно жалеешь, что, например, животное в природе имеет дело с чистой объективностью, а мы носим перед собой зеркало и замещаем собственным изображением всё, на что взглянем. Свой-свой? Свой-чужой? Чужой-чужой?
Снова её не было. Евгений миновал сквер, оказался у железнодорожного переезда и вдоль него шёл до моста через реку. Мост раздвоился и оказался старым и новым. На бетонной площадке с ограждением Средостенев достал из пакета вторую баклажку. Слева широкий разлив реки отражал растёртые ветром вечерние облака, справа струилась вороная стремнина, обновляя отражение леса. Поезда всё не было. Из-под длинного века семафор красным смотрел на закат. Евгений шёл по насыпи, державшей его чуть выше леса, переходя в ночь. Дорога круто скатывалась на рельсы: аккуратные белые столбики переезда, виселицы деревянных столбов, увешанные точёными пешками фарфоровых изоляторов, ослепший на оба глаза семафор: адамова голова с красными по кайме крест-накрест перекладинами. За знаком «Стоп» лёг в кустах. Проснулся оттого, что совсем близко трезвонил семафор. Над переездом зависло летающее блюдце фонаря: снова этот вымороченный свет, с чёрными провалами за ним. Рядом с рельсами стояли двое, составив велосипеды, как козлы для дров. Подъехал третий. И на газетке по щебню уже были бутылка и мелкая закуска. Прозрачные стаканчики в руках велосипедистов дымились, дымились жующие, говорящие рты, неоновый дым прилипал к фонарю, и когда трое выпили и присели, чтобы снова закусить и обновить пластиковую тару, со стороны моста раздался предупреждающий сигнал поезда и появился четвёртый. Без велосипеда, тяжело дыша, похоже, он догонял этих троих. Ртуть подлетела к его подбородку, он выпил, и словно из этого выпитого сразу раздался бурный говор. Евгений не мог понять, что за речь, что за слова, за звуки. Только интонационные гулы, нечто, порождённое пляской металлических проводов. Снова сигнал, под грохот в неоновый свет въехал и остановился пустой вагон. Электричка издавала абажурный тёплый отсвет, полноценный для глаза, затмевая неон. Четвёртый помахал на прощание и исчез в электричке. Поезд постоял, потом очнулся, сомкнул железные створки, подал сигнал и разгоняющейся киноплёнкой прогнал перед глазами остальные вагоны. Трое собрали снедь и выпорхнули во тьму. Стояли неоновые сумерки. Выпить под фонарём по стопке коньяка, закусить снедью с газетки, встретить поезд и распрощаться – какой у всего этого бэкграунд? Может, эти четверо каждый год, в это же время, независимо от погоды, семьи, работы, бросают всё, слетаются сюда, выпивают и сразу разлетаются. Как галапагосские черепахи устремляются к пляжам, где вылупились на свет, чтобы совершить бесконечный, древний ритуал: отложить яйца и продлить род. И такой же ритуал продления встреч с выпивкой у этих четверых? Как религиозный биолог Людмила объяснила бы это чудное стечение велосипедистов, пешехода, электрички? Каким целеполаганием и эстетикой? Утомлённый мозг Средостенева не мог дать ответа.
Он выбрался из кустов, но щебень следов не хранил, и сверчок, на время оглохший от поезда, продолжал вращать свою веретёнку, наматывая ночь на трущуюся нить звука. Места не были схожи с детскими, но это была та же средняя полоса, те же люди, к которым Евгений в детстве испытывал чувство «свой-свой», и этот город тоже по-своему, по-якобсоновски, вдруг полюбился ему в тот самый момент, когда его отвергли.
В темноте Евгений перешёл мост, у переезда за сквером его застал рассвет. Из невидимых облаков прерывистым, спазматическим рыданьем всходило солнце, словно изрыгалось, постепенно обессиливая серую темноту, освобождаясь в пасмурную непогоду. Тотчас небо проявилось на просвет: водяные знаки облаков, струя давно пролетевшего самолета, уже разложившись, растворялась плавающей прядью. Солнце продвигалось горячим комом в горле рассвета.
Звонил Буриданцев, потому что Евгений не пришёл в отделение. Отговорился простудой: сегодня без меня, Разбердейкин забит задачами, завтра приду, проверю. Спал до четырёх, приснился запах сырых листьев, о которых потом мечтал: набрать охапку, почувствовать осень. В сумерках вышел за этой охапкой в обесточенный от людей город, искал клён. Но не было клёна, как и решения: было чуждо под редкими фонарями, и сыпал за воротник дождь.
Эти маленькие начальнички казенных столов, эти мордовороты с квадратными челюстями – на самом деле плюшевые, полуграмотные, чуть на них надавишь в нужном месте, и у них, как у куклы, сразу откидывается полголовы и отключается способность к речи и доступ к мозгам. Значит, надавить. Позвонить своим? Или собственными силами – перед всеми разоблачить, что фонограмма состряпана из нескольких записей с разными дикторами. Такая фонограмма экспертизе не подлежит. По спектрограмме сразу всё видно, просто ему в голову не пришла такая подлость. Вот, извольте, кто-то здесь гадит. Кто-то здесь чужой, а я-то свой, почти в доску, я хочу вам помочь с автоматизацией в такой важной и трудной работе. За год сколько людей гибнет от наркотрафика? Я свой. Свой-свой.
Они стояли на деревянной лестнице, обсуждали интонационные модели. Молодой филолог спрашивал о восходящих и нисходящих мелодиках в таджикском, цыганском и узбекском. Евгений пояснял на демонстрационных примерах.
Тут их и застал Буриданцев, который, протискиваясь между будущими экспертами, сказал:
- Зайдите ко мне.
- Да? - спросил Евгений с восходяще-восходящей интонацией. - Будете умывать руки?
- Да, - не подумав, нисходяще-нисходяще ответил подполковник Буриданцев.
_________________________________________
Об авторе:
СЕРГЕЙ КАТУКОВРодился в городе Борисоглебск Воронежской области. Окончил историко-филологический факультет. Публиковался в журналах "Новая Юность", "Урал", "Сибирские огни", "Зеркало", "Крещатик", "Иностранная литература" и др.
скачать dle 12.1
