ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Илья Кочергин. ПРОГУЛКИ В ЗАЛИВНЫХ ЛУГАХ

Илья Кочергин. ПРОГУЛКИ В ЗАЛИВНЫХ ЛУГАХ

Редактор: Женя Декина


(Рассказ)



В часе езды на север от моего деревенского дома находится место, в котором я люблю бывать. Сюда мы ездим с женой и сыном, сюда я вывожу и своих гостей, когда они приезжают ко мне отдохнуть на природе. Это левый берег Оки примерно посередине между мёртвой Старой Рязанью и игрушечным городком Касимовым.
Мы едем из нашей деревни, от засечной черты, отделявшей когда-то рязанские поселения от Дикого Поля, населённого кочевниками. Наличие лесов, видимо, позволяло тогда устраивать протяжённые оборонительные линии из поваленных деревьев. Теперь бы не вышло. И городок, являющийся нашим райцентром, был построен как крепость на этой оборонительной линии, на одном из направлений Ногайского тракта, по которому с юга приходили с набегами степняки.
Наш путь лежит вдоль железной дороги, спроектированной, но не построенной из-за начала Первой мировой.
Едем мимо поворота на исчезнувший крахмальный завод, потом на бедное, но славившееся бойким кабаком Лохино, где неграмотные крестьяне после революции организовали  совхоз и назвали его именем Александра Сергеевича Пушкина. Это село уже лет двадцать не существует – теперь там травища, одичавшие сливы, яблони и ремонтантная малина, вдоль ручейка - остатки фундаментов.
Едем мимо поворота на огромный храм в малолюдном теперь Красном Холме, который терпеливо восстанавливает чудесный монах Иоакимчик со своим братом. В стороне остаётся и родовое гнездо декабриста Лунина.
Пересекли Челябинскую трассу и проезжаем посёлок, являющийся центром другого района, - он недавно объявлен родиной богатыря Добрыни Никитича, самого умного, образованного и учтивого из русских былинных богатырей. Теперь краеведам, наверное, придётся искать в окрестностях и Почай-реку, в которой юный Добрыня впервые сразился со змеем.
Вскоре незримо пересекаем ещё одно ответвление Большой засечной черты – Шацкую засеку.
Остаётся в стороне древнее городище на озере Чудино, где наиболее азартные историки помещают столицу загадочной страны руссов Артании или Арсании, упоминавшейся в Х веке арабским географом аль-Балхи. Вряд ли чёрные соболя, которыми торговали жители Артании, водились когда-либо в рязанских лесах. Но это не так уж и важно. Важно то, что я знаю о существовании этого Тереховского городища, и когда оно остаётся у меня по левую руку по дороге на Касимов, я вспоминаю о нём.
Тёплая, широкая Ока здесь уже повернула на север и барахтается на песчаном ложе, выгибается кольцами, потом спрямляет их, пробивая себе более короткий путь по долине и оставляя по сторонам кривые озёра-старицы. Смотришь на карты столетней давности и иногда не узнаёшь русло.
По правому, восточному берегу тянется касимовское шоссе, вдоль которого стоят сёла со звучными непонятными названиями – Свинчус, Нармушадь, Ерахтур. Недалеко от Ерахтура расположен Добрынин остров – возвышение в пойме, когда-то бывшее островом на Оке. Там-то, согласно местным легендам, и сделал себе разбойничий лагерь Добрыня Никитич. И правильно сделал. Разве мог бы заслужить народную любовь и войти в песни и былины человек, который и на гуслях умеет играть, и двенадцать языков знает (не считая птичьего разговора), и матушку уважает, и на ножку повёрток, и князю верно служит, и в бою с врагами родной земли погиб, а ни одного человека так и не ограбил и безвинно не загубил? Ещё говорят, сидючи на этом острове, он от скуки и избытка сил перебрасывался топорами с Ильёй Муромцем, устроившимся на соседнем острове.
Все эти иногда видимые, иногда невидимые на современном ландшафте ориентиры вдоль моего пути обозначены на моей личной внутренней карте окрестностей дома, который я построил себе в деревне. Эта карта нарисована у меня в голове, я всё время обновляю и уточняю. Добавляю старинные помещичьи усадьбы и дышащие на ладан церквушки, маленькие сельские музеи с восторженными экскурсоводами, заброшенные сады, где осенью можно набрать яблок. Необыкновенно вкусные попадаются, например, в исчезнувшем имении композитора Алексея Верстовского на границе с Тамбовской областью.
Русла рек на этой карте плавают, - то идут под стенами оживлённых в древности городов, то отходят от опустевших, заросшим травой городищ. Поверх распаханных полей иногда обозначены обширные дубравы. Древние тракты то идут прямо по асфальту, то расходятся с современными шоссе и просёлками. Эта карта иногда говорит, что земля вокруг исконно русская, иногда утверждает, что она исконно мещёрская и родной её язык относится к финно-угорским, иногда вообще бормочет что-то совсем уж маргинальное.
Моя карта малополезна для использования в жизни, но с ней интереснее обживать эти плоские, не самые выразительные места. Исторические факты или легенды оживляют ровный ландшафт, делают его уютнее и приятнее для жизни. Обрывки человеческих желаний, надежд, судеб, как оставшиеся на кустах клочки вылинявшей шерсти вдоль звериной тропы маркируют точки на карте. Без человека пейзаж часто кажется нам пустым и неуютным.
Не доезжая Свинчуса, сворачиваю с шоссе, песчаный просёлок ведёт к «пьяному» лесу, где сосны причудливым образом выгнуты в отличие от своих соседей-берёз. Даже этот участок леса, где деревья, независимо от человека получили какую-то общую травму развития,  люди постарались как-то приручить – якобы здесь произошла битва между ведьмами соседних деревень, изуродовавшая местность в энергетическом плане. Впрочем, человек и так достаточно явно вписан в «пьяный лес» - вокруг раскидано огромное количество мусора, оставшегося после посетителей.
Я оставляю машину на берегу недалеко от турбазы, переправляюсь на резиновой лодке или байдарке на безлюдную левую сторону и ставлю палатку в тени тополя и пары толстых осокорей. У воды – маленький песчаный пляж, откуда в бинокль видно, как с наступлением сумерек бобры чуть ниже по течению плавают и иногда вылезают на сушу. Здоровенные такие зверюги – выбираются из воды, и всё время кажется, что бобр сейчас должен закончиться, а он всё растёт и растёт. Любопытно на это смотреть, правда, сыну быстро надоедает, и он переводит бинокль на другой берег, на пляж турбазы, где начинается вечернее оживление.
За деревьями стоят два белых навигационных знака, а дальше идут глинистые высокие обрывы к воде. На этих обрывах хорошо сидеть погожим днём и смотреть на воду, на течение большой реки, наблюдать, как жерехи не торопясь, вразвалку плывут вдоль границы мелководья, потом бросаются в стаю мальков, оглушительно хлопают по воде хвостом и скрываются из глаз в поднятом облаке мути.
«Всё так же сонными лугами лениво движется Ока…» Она в отличие от Волги, тяжко несущей свой титул великой русской реки, ещё жива, ещё не превратилась в каскад водохранилищ с цветущей водой. Но ни Цветаева, ни Поленов уже не узнали бы свою Оку. Там, у них в Тарусе она стремительно мелеет - за последние двадцать лет уровень упал на два метра. У нас, в среднем течении ещё держится, ещё делит здесь великую степь и великий лес, заливает по весне «бархатные» по выражению Пришвина, луга. Что ещё сказать? Последняя поимка осётра в Оке была отмечена в 1975 году.
Напротив, через реку можно различить мою машину на заросшей травой отмели, выше отмели стоит сосновый лес с палатками отдыхающих, оттуда частенько раздаются звуки бензопилы и собачий лай, подходят купающиеся. Чуть в стороне – база отдыха с домиками, автомобилями и белым пляжем. По вечерам там загораются огни, оттуда доносится музыка, крики, тарахтение квадроциклов, привлекающие внимание моего сына. По Оке тут и там видны лодки рыбаков, добавляющие к пейзажу курортный, успокаивающий горожанина шум моторов. Некоторые рыболовы, тянущие со спиннингами дорожку вверх и вниз по течению, стараются заглушить тарахтение своего движка громкими разговорами и включённым радио. Ока щедро наполнена шумными отдыхающими людьми, и тем необычнее безлюдье и тишина левого берега, стоит только отойти немного от воды.
Иногда это место было правым берегом, иногда левым, - смотря, где пробивала своё русло Ока. Здесь нет посёлков, дорог, троп, построек, заборов, помоек, стоянок первобытного человека или древних городищ.  Здесь никто не жил ни сто, ни двести, ни тысячу лет назад. Разве что когда-то крестьяне косили тут сено или мальчишки отгоняли сюда пастись коней в ночное. Это заливные луга. И в отличие от остальных объектов они попали на мою внутреннюю карту именно потому, что тут можно отдохнуть от присутствия человека в пейзаже.
В десяти-пятнадцати километрах от берега на этой стороне расположено огромное село Ижевское, бывшее, говорят, самым богатым селом Российской империи, а дальше за ним начинаются знаменитые леса Мещёры. Но соседство населённого пункта с четырьмя тысячами жителей здесь совсем не ощущается. Эти места входят в состав Рязанского природного заказника, в котором запрещена охота и некоторые виды хозяйственной деятельности. Заказник был организован прежде всего для сохранения популяции краснокнижного выхухоля – забавного косолапого, слабовидящего зверька с хоботом и чешуйчатым хвостом.
Огромные пространства лугов – сплошное разноцветье с островками белой невысокой полыни, коврами из полевой клубники, зарослями шиповника и одинокими осокорями, на закате придающими пространству вид саванны. Зарослями черёмухи и тростником окружены озёра – некоторые из них к концу лета пересыхают, как например, расположенная неподалёку небольшая Шушерха. На крохотных озерках, берега которых покрыты оленьими и кабаньими следами, отдыхают большие стаи уток, из зарослей шиповника взлетают тетерева, в сумерках в кронах деревьев кричат совята. Над Окой иногда можно заметить почти прямоугольный силуэт белохвостого орлана на два с половиной метра раскинувшего свои крылья.
И стоит отойти от берега, который весенние паводки покрывают каждый год пластиковым мусором, ты оказываешься в диком месте, где только самолёты в небе напоминают о человеке. Это очень странное состояние – минуту назад ты смотрел на моторные лодки рыбаков и коттеджи базы отдыха, а теперь идёшь по непримятой траве, и за тобой наблюдает только скопа с мёртвого дерева. Здесь можно пройти и пять, и десять километров, не увидев и следа человека. Травы густы, заросли вдоль Оки непролазны, в оврагах – следы копытных.
Здесь, наверное, ничего не поменялось с тех пор, как эту землю населяла таинственная мещёра, впервые упомянутая в летописи в XIII веке и вскоре исчезнувшая. Не оставившая ни укреплённых городищ, ни языка, о ней мало что могут сказать археологи и историки. Упоминания в летописях, да несколько раскопанных учёными захоронений. Разве что мещерские слова могут ещё звучать в названиях местных рек, ручьёв или озёр.
Я один среди почти нетронутой природы сравнительно недалеко от Москвы.
Или мы одни, если я здесь с семьёй или гостями, приехавшими отдохнуть на природе. Но возбуждение и интерес от нетронутости природы быстро угасают, места кажутся мёртвыми и глаз ищет, за что зацепиться взглядом. Дети быстро устают, взрослые скучают от бесцельности прогулки. Принесённое давнишним половодьем дно плоскодонки, гниющее в траве, древняя покрышка от трактора, - то, к чему прикасались руки человека – притягивают нас и надёжно занимают наше внимание.
Всё, что может нас тут ожидать – скука, тревога или даже страх. Природа, кажется, действительно пуста и безвидна без человека, может и к лучшему, что пуста, а то ещё не дай бог, змеи, шершни или кабаны. Нет, нам, людям, интересны люди, и мы спешим обратно к реке глядеть на огоньки базы отдыха на противоположном берегу, ругать мусорящих отдыхающих и шум их моторов. Так спокойнее.
В лагере можно сузить видимый горизонт, расставив палатки, выложив на устроенный рыбаками деревянный стол продукты, расцветив полянку сушащейся одеждой, хитрыми туристическими принадлежностями, полиэтиленовыми пакетами, да хотя бы мусором. Здесь можно уделить время внимание и еде, это очень важно.
Мои друзья всегда берут с собой очень много еды. Когда я заговариваю о том, что левый берег, куда мы направляемся, довольно дикий, приходится заезжать по дороге в «Пятёрочку» и ещё докупать продуктов. Еда организует, защищает, структурирует время, выделенное на отдых. Организация еды снимает тревогу перед наступлением ночи или когда заходит дождь. Шашлык или хотя бы зажаренные на решётке сосиски надёжно сигнализируют нам о том, что мы отдыхаем, что всё идёт нормально, по плану. В последний выезд мои друзья захватили с собой даже тёрку и газовую плитку.
На природу почему-то принято брать тушёнку и сгущёнку, поэтому её тоже на всякий случай покупают в довесок к обычной провизии. Сгущёнку иногда съедают дети и осы, а вот тушенку обычно приходится увозить домой, и она накапливается у нас в буфете на кухне, пока не истекает отведённый ей срок хранения. В развитых странах не съедается и выбрасывается в среднем треть купленных продуктов, я уверен, что исследования, будь они проведены, показали бы вдвое большую долю выброшенных продуктов во время выездов горожан на природу.
Дети с трудом запихивают в себя несколько ложек супа или каши и бросаются к огню жарить на палочках хлеб или маршмэллоу, постоянно роняя их и вываливая в золе. Без холодильника суп точно прокиснет до завтра, и суп выливается. Над столом вьётся несметное количество ос, они ползают по тарелкам, забираются в пакеты и периодически жалят детей. Дождь обязательно мочит часть хлеба и сахара, масло тает на жаре, во всех продуктах присутствует песок.
Мы старательно ограничиваем поле своего зрения суетой в лагере, варим и жарим, мы часами смотрим вечером на огонь, перебрасываясь шуточками, как будто боимся посмотреть вокруг, расширить место своего обитания хотя бы до не такого уж далёкого горизонта. Мы боимся большого пространства, того, что оно может нам сказать, и по большей части опасаемся тех, кто соседствует с нами на этом пространстве помимо людей.
Французский философ и архитектурный критик Поль Вирильо писал, что знаком нашего времени является исчезновение пространства. И правда, между Москвой и Хабаровском или Москвой и Нью-Йорком теперь пролегают не восемь тысяч наполненных запахами, картинками и усталостью километров, а восемь часов полудрёмы, прерываемой тем, что стюардессы разносят напитки и еду.
И даже здесь на Оке мы, подтверждая мысль философа, успешно сворачиваем бескрайние просторы заливных диких лугов до маленького пятачка под деревьями, центром которого является сколоченный из досок стол с едой. Время от времени в этом месте появляется связь, и наш истоптанный вокруг огня пятачок оцифровывается и улетает в ленты социальных сетей окончательно виртуализированный.
Мало того, что пространство сужается, оно всё больше подразделяется на специализированные подпространства – для работы или учёбы, для общения, для отдыха, для отдыха с детьми, для прогулок, для проведения вечеринок, праздников и торжеств, для переговоров. Пространства заливных лугов с трудом вписывается в понятие пространства для прогулок на свежем воздухе – дикие травы цепляются за ноги, да и вообще оно не приспособлено для человека, оно живёт само по себе, как ему удобно. И это, конечно, раздражает.
Но иногда получается войти в эти луга совсем по-другому. Получается вдвоём с любимой, с сыном или в одиночку. Лучше всего в одиночку.
Для этого я обычно придумываю себе любую, самую несерьёзную, первую попавшуюся цель. Например, дойти до какого-либо обозначенного на карте озера, до тех вон осокорей, до леса или просто подобраться поближе с биноклем к канюку, сидящему в кроне дерева. Главное – выщелкнуться из надёжного уюта нашего стана, оторваться от костра, выйти из зоны не столько комфорта, сколько привычной, успокаивающей деятельности – отложить рыбалку, общение, приготовление шашлыков или рубку дров. И войти в луга.
Здесь нет тропок кроме натоптанных выдрами, ведущими из реки в озёра. Приходиться в буквальном смысле выбирать себе дорогу, идти, куда глаза глядят, и это постепенно увлекает, оказывается чудесным и увлекательным занятием. Когда у тебя нет обозначенной кем-то траектории пути, ты зорче и внимательней вглядываешься в простенький пейзаж, ты больше видишь, и тебя потихоньку ведёт хитрыми зигзагами твой интерес – от того, что привлекло твоё внимание пять минут назад, к тому, что привлекает твоё внимание теперь.
Разрытые барсуком гнёзда ос, перья съеденной кем-то птицы, одинокое дерево, примятая чьими-то копытами трава, ковёр из низкой белой полыни, высохшее озеро со светлой травой на дне, куст шиповника с ярко-алыми ягодами, группа деревьев, внутри которой спряталось крохотное озерцо. Твой путь оказывается неровен и извилист, как следы мышкующей лисицы на снегу, ты движешься по лугу как животное – свободно, бездумно и с уважительным любопытством ко всему, что тебя окружает.
Ты не пользуешься этим пространством по назначению, поскольку у него нет никакого назначения, ты просто живёшь в нём и являешься его частью. Это чудесное ощущение.
Как приятно в этих лёгких, бессмысленных прогулках столкнуться с теми, кто таким же образом осваивает пространство и своим движением символизирует жизнь – с животными, которые знают о пространстве, по словам античного богослова Василия Великого, лучше любого геометра.
Эти молчаливые столкновения большей частью неожиданны для обеих сторон, и иногда в момент обоюдного замешательства удаётся на короткий миг встретиться со зверем глазами. Трудно что-то различить в крохотных бусинках-глазах норки или круглых потусторонних глазах птиц. А со слабовидящим выхухолем, который едва ли различит твой силуэт встречаться взглядом и вовсе бесполезно.
Больше всего волнуют моменты пересечения с теми, кто более понятен и ближе нам, чьи глаза похожи на наши – с лисой, косулей, кабаном, оленем.
После таких встреч остаётся большое впечатление, хотя я с трудом могу сделать какой-либо осмысленный вывод из своих ощущений. Хайдеггер пишет: «Наверно, из всего сущего всего труднее нам мыслить о животных». Так оно и есть, встреча взволновала, а мыслей - ноль. Если мы более или менее привыкаем к присутствию одомашненных, маргинализированных, зависящих от человека животных, то в глазах дикого зверя я не могу прочесть ничего кроме своей полной и, в общем-то, добровольной вычеркнутости из мира природы. И в то же время - полной иллюзорности этого.
Шарахнувшись как от прокажённого, звери оставляют меня размышлять о всяких опасных и важных вещах, - об одиночестве, смерти, несвободе. В таких вещах, как смерть, животные, я уверен, разбираются гораздо лучше нашего и умеют правильно с этим справляться. Ещё можно поразмышлять о том, насколько странным и бессмысленным является слово «природа», словно бы изобретённое для того, чтобы ограничить нам познание самих себя в этом мире.
Но долго такие состояния не продолжаются. «Человек оказался не в состоянии постичь совершенно независимую от него действительность и занять позицию по отношению к ней», писал Мартин Бубер, и в таком случае долгие размышления на эти темы бессмысленны и даже вредны. Особенно среди широких колышущихся лугов в наступающих сумерках. Я благополучно возвращаюсь в лагерь, к костру, к нашей привычной робкой и тревожной уверенности, что всё в целом идёт так, как надо, хотя и присутствуют серьёзные проблемы, требующие какого-то решения.
Чтобы нормально жить, нужно верить, что всё идёт как надо. Нужно поддерживать что-то общее человеческое, успокаивающее, будь то вера в бога, в прогресс и развитие или во всемирный заговор злодеев. Во что-то, что позволяет нам не отвлекаться от самих себя и считать самыми важными проблемами – отношенческие, социальные и политические. Надо вариться во всём этом, верить в это.
Но иногда так приятно отдохнуть от этого в заливных лугах.







_________________________________________

Об авторе: ИЛЬЯ КОЧЕРГИН

Прозаик, эссеист. Родился в 1970 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Публикуется в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и др. Автор книг «Помощник китайца» и «Я внук твой», «Ich любэ dich», «Точка сборки». Финалист и Лауреат престижных литературных премий в области прозы. Тексты переведены на французский язык. Член Союза писателей Москвы.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 176
Опубликовано 30 окт 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ