ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 222 октябрь 2024 г.
» » Ольга Славникова. ЛЮБОВЬ В СЕДЬМОМ ВАГОНЕ

Ольга Славникова. ЛЮБОВЬ В СЕДЬМОМ ВАГОНЕ


(рассказ)


Елена Константиновна ехала на зимние каникулы в Петербург. В ее семье каникулы назывались старинным словом «вакации» – и так получалось лучше, потому что какие каникулы могут быть у пенсионерки? Но, несмотря на то, что маленькое умащенное личико нашей героини давно потеряло юные краски, а кудряшки ее седы, как береста, мы будем дальше называть ее просто Леночкой. У каждого человека есть его лучший и подлинный возраст, которого он достигает и в котором остается навсегда. Что бы ни утверждала медицина и что бы ни сообщало нам холодное зеркало. Подлинный возраст Леночки был восемнадцатилетний. Вчерашняя школьница, с артритными узлами на синеватых пальцах, в голубой беретке, которую мама связала под цвет лучистых Леночкиных глаз.
Из кого же состояла Леночкина семья, в которой сохранялись такие родные старинные словечки, в которой жила двухсотлетняя и совершенно бессмертная саксонская супница, принимаемая соседскими детишками за царскую корону? Да уже, почитайте, ни из кого. Из родных осталась дочь ее сводной сестры, назвать которую племянницей у одинокой Леночки не поворачивался язык. То была кривая и черная ветвь, привитая к семейному древу в результате гулаговской любви: история давняя, страшная, происходившая в дымных от снега дремучих лесах и топких болотах, откуда Леночкин отец вернулся больным и бессловесным, рот его был затянут, будто паутиной, тонкой сухой сединой. Только такого отца Леночка и помнила, другого не знала: поздно родилась.
Дочка сводной сестры – порождение лесов и болот – приехала в Москву с новеньким дешевым чемоданом, полным старого тряпья, и явилась к тетке только через несколько лет, когда сделалась важной и богатой, купила квартиру и автомобиль, напоминавший Леночке поставленный на колеса концертный рояль. Эта северная шаманка, с лицом, словно выпеченным в глубокой сковородке, меняла мужчин примерно раз в четыре месяца – и даже менялась ими со своими приятельницами, такими же, как она, богатыми и успешными дамочками, абсолютно уверенными в себе. Именно племянница-шаманка содержала Леночку, навязывая ей то огромный, нестерпимо яркий телевизор, то стиральную машину со многими сложными режимами, которой Леночка ни в коем случае не могла доверить тонкое и ветхое столовое белье.
- Тебе бы, тетя Лена, выйти замуж, – говорила шаманка, недовольно посверкивая нефтяными узкими глазами, смотревшими будто сквозь неправильные прорези бесстрастной маски.
- А я была, – с вызовом отвечала Леночка.
- Так что, один раз, что ли? И все? – тупо спрашивала шаманка, до отказа набивая теткин холодильник.
- И все! – гордо отвечала Леночка, трогая кривой от старости серебряной ложечкой кофейное мороженое, которое очень любила.
Мужа Сашу Леночка помнила хуже, чем родителей. Молодой офицер – веселый, рыжий, с головой как апельсин. Погиб на учениях. Нового мужа Леночка не искала. Твердо знала – нехорошо, судьба есть судьба. То же самое вместе с ней знали мама и папа, дедушки и бабушки, знали собрания сочинений в старом книжном шкафу. Шаманка откуда-то знала другое. Ей по истинному счету было лет сто пятьдесят. Равнодушная и бесстрастная, она, как идол, брала себе все, что подносила жизнь. Она не страдала ни из-за своих коротких козьих ног, ни из-за плоских черных волос. Просто носила самое лучшее, ела самое лучшее, спала с самыми лучшими мужчинами, не обращая никакого внимания на собственную внешность – не говоря уже о внутреннем мире, который наверняка представлял собой темную и топкую чащобу. То, что знала Леночка, что знали ее родители, дедушки и бабушки, чем-то мешало шаманке. В последнее время она с особенной настойчивостью пыталась отправить Леночку в путешествие. Предлагала Египет, Испанию, Флориду. Но Леночка хотела ехать только в Петербург.
В Петербурге у нее была подруга Татьяна Александровна, она же Таточка – родней родной сестры. Леночка и Таточка дружили, сколько себя помнили. В юности они были совершенно разные: Леночка – тоненькая нежная блондинка, грезившая сценой, Таточка – волевая крупная брюнетка, мечтавшая строить корабли. Теперь подруги стали вроде как одинаковые. Обе овдовели, обе жили в однокомнатных панельных квартирках, доставшихся при расселении огромных коммуналок в центре Москвы и Петербурга. Таточка все еще была высокой и прямой, красила остатки волос в цвет воронова крыла. С возрастом у нее стали заметны усы, плоские щеки словно покрылись пылью. По паспорту Таточка была моложе Леночки на год и восемь месяцев, но подлинный Таточкин возраст, в отличие от вечного Леночкиного восемнадцатилетия, был довольно взрослый – лет около тридцати. Поэтому Таточка руководила подругой. Она категорически не одобряла сибирскую шаманку, считая, что новоявленная родственница сломает Леночке жизнь.
На самом деле обе подружки до смерти боялись жизни, которая как-то вдруг сделалась совершенно чужой. Они не понимали, что такое в этом мире любовь, не отличали девушек от молодых людей. Сидя в вагоне метро (если удавалось сесть), они видели прямо перед собой голые белые животы нависающей молодежи, украшенные стразами пупки, болтающиеся провода наушников, точно головы этого нового поколения были постоянно подключены к электричеству и работали на манер пылесосов. «Ну и что в них красивого?» – спрашивали друг друга Леночка и Таточка. В этом новом мире иметь с кем-нибудь роман было все равно, что дышать под водой. Чужая, холодная среда. Леночка и Таточка доверяли друг другу, а больше никому. Много раз они мечтали, как было бы чудесно съехаться, жить в одном городе, на одной лестничной площадке и даже в одной квартире – объединив запасы серебряных ложек и вышитых скатертей. Но осуществить мечту было невозможно: Таточка обожала свой Петербург, а Леночка – свою Москву. Поэтому подружки ездили друг другу в гости так часто, как только позволяли деньги. В последнее время благодаря шаманке они позволяли делать это гораздо чаще, чем пару лет назад.
- Ну ладно, пусть будет опять Питер, – нехотя согласилась шаманка, попытавшаяся было подарить тете Лене на Новый год путевку в Таиланд.
Она сама купила Леночке дорогущий билет в спальный вагон, но почему-то с датой отъезда на сутки позже, чем было намечено.

Леночка была счастлива. Шел замечательно красивый крупный снег – так, что стеклянный свод над перроном Ленинградского вокзала напоминал планетарий. Леночка спешила к своему вагону, сумка на колесиках бодро тарахтела – как вдруг одно колесо подвернулось и хрустнуло.
- Вам помочь?
На Леночку сверху вниз смотрел очень располагающий пожилой господин, с серебряной бородкой клинышком и в роговых очках на мягком бесформенном носу. Глаза в очках были расплывчатые, добрые и немного растерянные.
- Нет-нет, спасибо, я сама, – испугалась Леночка.
- Ну как же сама, как же сама, когда колесо набекрень? – с этими словами пожилой господин подхватил сумку и зашагал вперед с преувеличенной бодростью, выдававшей, что ноша оказалась для него все-таки тяжеловата. – У вас какой вагон?
- Седьмой, седьмой, уже пришли!
- И у вас седьмой? Значит, вместе едем в Петербург, – улыбнулся пожилой господин, опуская сумку рядом с проводницей, проверявшей билеты у плотной группы командировочных. – Валериан Антонович, – церемонно представился он, и глаза его сквозь плюсовые линзы затеплились как-то очень близко, будто заглянули в душу.
Леночка потупилась. «Шаманка ему заплатила, – возникла у нее внезапная отчетливая мысль. – И подпилила колесо! Он специально сзади шел, чтобы не пропустить момент. Вот сейчас окажется, что мы в одном купе!»
Однако купе, куда Валериан Антонович, несмотря на слабые протесты, дотащил охромевшую сумку, оказалось занято шепотом, прерывистым дыханием и ароматом лилий. Огромный, звездчатый и стрельчатый, букет пышно лежал на столе. Двое смущенно разомкнули поцелуй и еще мгновение словно оставались отражением друг друга, с горячей алой краской на щеках и на губах. Молодой человек, коротко стриженый брюнет, поспешно вскочил, произошла маленькая сутолока со многими взаимными извинениями. Валериан Антонович аккуратно поместил Леночкину сумку в багажное отделение под мягким диванчиком. Пятясь из купе, он опять посмотрел на Леночку этим странным близким взглядом и словно хотел попросить о чем-то, но не попросил.
Молодые люди, взявшись за руки, тоже выскользнули вон, оставив Леночку одну. Леночка задумалась. По многим признакам – по тому, как темноволосый крепыш бережно держал крупные, землянично-розовые девичьи пальцы, по какой-то особой доверчивости между ними, по этому букету, словно стремившемуся наполнить своим холодным сладким запахом все доступное пространство, – Леночка поняла, что пара готовится к свадьбе. То, что было между этими молодыми людьми, никак не походило на современную так называемую любовь, когда оба в джинсах и с пивом, сегодня вместе – завтра разбегутся. Брюнет был для девушки не приятель и не бойфренд – он был жених. Происходило то, что случается в жизни один-единственный раз. С неожиданной ясностью Леночка вспомнила мужа, его подпрыгивающую, совсем не офицерскую походку, его веселое круглое лицо, по которому словно носятся, кружатся размазанные собственной скоростью рыжие веснушки.
Под эти плавные Леночкины мысли поезд незаметно тронулся, закачался букет, поплыла в окне, разворачиваясь против часовой, вечерняя огнистая Москва. Девушка вернулась в купе затуманенная, тихо села на место, в дальний уголок. Леночка поглядывала на спутницу с новым, живым любопытством. Что ж, довольно приятная и очень приличная молодая особа: скромная гладкая юбка, чистый лоб – и тоже, как у мужа Саши, золотые веснушки, словно осыпавшиеся под глаза с необычайно длинных, часто-часто мигающих ресниц. Была ли Леночка хуже, когда ходила в невестах? Вот ни на столько, наоборот: гораздо краше! Особенно в голубом жоржетовом платье, ловко перешитом из маминого, с жемчужинками на рукавах…
Леночка, как всегда в вагоне, собиралась лечь пораньше: любила сладко поспать под уютный, монотонный перестук колес. Но вид жениха и невесты странно на нее подействовал. Взволнованная, она то ложилась, то садилась, то снова бросалась лицом на горячую, как булка, толстую подушку. Цветы ехали теперь в багажной нише наверху и источали аромат, как источает музыку громко включенное радио. Наконец, Леночка не выдержала и, пригладив щеткой смятые кудряшки, вышла в коридор.
В коридоре, один на весь вагон, стоял у дальнего окна с развевающейся занавеской задумчивый Валериан Антонович.
- И откуда я знал, что вы не спите в эту ночь? – спросил он мягко, давая Леночке место у поручня. – Дай, думаю, подожду. И вот дождался…
За окном полого падающий снег светился в ночном безлюдье, будто старое зеркало; пролетали легкие прутяные перелески, промахивали огни. Леночка и Валериан Антонович проговорили четыре часа. Валериан Антонович рассказал, что по профессии он хирург-кардиолог, едет в Петербург на конференцию. Рассказал, что вдов, имеет трех взрослых дочерей – и ни одна не похожа на мать, а только на него самого. Что уже не помнит живого лица супруги, а когда пытается восстановить его, закрыв глаза, видит мысленно только ее фотографии.
Время от времени Валериан Антонович, извинившись, уходил в тамбур покурить. За эти несколько минут Леночка могла тихонько ускользнуть к себе – но продолжала стоять у окна, глядя на бегущую за поездом луну, которая словно растворялась в собственном пылании, как таблетка шипучего аспирина. Леночка думала, что память загадочная вещь, что Валериан Антонович очень милый человек и будто создан для нее, под ее сегодняшнюю жизнь. Но очень странно все совпадает, словно по какому-то умыслу – нет, нет, ни за что! Возвращался Валериан Антонович, держа в большой горсти маленькую, как орешек, обкусанную трубку. От него приятно пахло табаком, а еще усталостью – так пахнет осенью в раскрытых огуречных парниках. Видно, что он был из тех без пяти лет стариков, кто разрешил себе, наконец, пожаловаться – и не может остановиться. Должно быть, он вот так пожаловался шаманке, и она предложила ему во всех смыслах удачную сделку. И все-таки у Валериана Антоновича были замечательные седые руки и очень хорошая улыбка, от которой смешно шевелилась острая бородка…
– Я, знаете, привык жить, как живу, – глуховато рассказывал он. – Только когда иду по улице, очень не хватает женской руки справа. Так пусто – будто ступаю по краю пропасти. Толкнет кто-нибудь случайно, не со зла – и упаду…

Договорились, что на другой вечер в Петербурге встретятся и побродят втроем (Таточка запланировала какую-то выставку, но, кажется, у нее имелось только два билета). Леночка еще не знала, как поступит: на всякий случай она дала Валериану Антоновичу неправильный номер московского телефона. Этот номер, отягченный, как цепь висячим замком, одной неправильной цифрой, начал сниться Леночке, как только она коснулась головой вздыбленной подушки.
Но долго поспать не удалось. Леночка очнулась от странного ощущения, будто кто-то тяжелый сидит у нее в ногах. Она открыла глаза. Круглое, бледное лицо шаманки слабо светилось в полутьме, из-за перебегающих бликов оно напоминало циферблат, на котором каждую секунду стрелки переводятся на час вперед.
- Дорогая, отчего ты такая тяжелая? – хрипло спросила перепуганная Леночка.
- Мой дух во мне, – ответила шаманка, не разжимая губ.
Леночка приподнялась на локте. Ей сделалось жарко, сердце металось где-то в ночной рубашке, будто крупная мышь.
- Когда шаман вмещает духа-покровителя, он делается тяжел, как камень, – пояснила племянница гудящим голосом, исходившим прямо из ее груди.
Только тут Леночка увидела, что на племяннице надета необычная шуба. Грубая, коробчатая, она была увешана жухлыми лентами и металлическими предметами, которые Леночка поначалу приняла за свои серебряные ложки и вилки. Но сразу же она разглядела, что это была вовсе не посуда, а странные пластины и диски, между которыми покачивались фигурки животных, казалось, буквально сделанные вручную: будто кто-то сжимал в горсти расплавленный металл, и эти застывшие жмени железа сами собой становились похожи на волка, оленя, песца.
- Ты тоже едешь в этом поезде, дорогая? – заискивающе пролепетала Леночка, пытаясь вытащить из-под каменного веса затекшую ногу.
- Нет, я сейчас лечу на самолете. Я лечу над тобой, будто сова над куропаткой, – прогудела шаманка. – Я тебе снюсь.
- Да чего же ты хочешь от меня?! – в отчаянии воскликнула Леночка, так, что пространство купе призрачно вздрогнуло и спящая соседка, видная будто сквозь натянутую марлю, заворочалась во сне.
- А достала ты меня, дорогая тетя Лена, – вдруг произнесла племянница своим обычным голосом, и сразу сделалось заметно, что на губах у нее толсто, как варенье, намазана помада. – Существуешь вся такая несчастная! Я как к тебе приехала, как увидала эту затхлую комнатку с фотографиями дорогих покойников – мне аж дурно сделалось. А ведь тебе, тетя Лена, все было дано для счастья. Жила в Москве, при живых родителях, закончила университет. Не то, что мамка моя – в леспромхозе. И как ты собой распорядилась? Посмотреть на тебя – живой труп, а ведь шестидесяти нет.
- Что ты такое говоришь, дорогая, все у меня хорошо… – слабо запротестовала Леночка, натягивая до подбородка ознобно-легкое одеяло.
- Ты стоишь на темной стороне мира, – голос племянницы снова напрягся, загудел, по железным амулетам прошел глуховатый звон. – Не видела ты, тетя Лена, настоящей беды. Не хлебала горя из черного болота. Выходи, тетя Лена, замуж, как я тебе говорю! А не послушаешься меня – буду тебе сниться каждую ночь. Покажу тебе во сне железную дорогу, положенную на человеческих костях. Оплывает заброшенная дорога, зарастает тайгой. Но как пройдет по рельсам дрезина – зашевелятся человеческие кости, и под колесами треск…
- Не надо! – Леночка облилась холодным потом, в волосах шевельнулся мороз.
- Молчи. – Раскосые глаза шаманки сделались тусклыми, будто замерзшее масло, она забормотала, раскачиваясь: – Покажу тебе беду, покажу красную железную колючку на поваленных столбах. Покажу красную ягоду в таежных ямах. Пришла беда, прилетел черный ворон с белой головой, умер великий шаман. Гудит, гудит бубен, камлает мертвый шаман, натянута тетива между вершинами гор… Теперь не смотри!!! – вдруг выкрикнула она пронзительно, выбросив вперед жилистую руку с маникюром, взметнув перед глазами тетки сухие ленты.
Леночка в ужасе зажмурилась, но успела увидать, как неизвестная сила сняла с племянницы человеческий облик, будто кожуру с картофеля острейшим ножом, и шаманка превратилась в маленький вихрь. Изгибаясь злой пружинкой, вихрь покружил по купе и просверлился наружу, оставив на оконном стекле белесое пятно. Тут же на Леночку навалилась темнота.

Очнулась Леночка на удивление свежая и бодрая. Проводница, склонившись над ней, осторожно трясла за плечо.
- Ну, вы и заспались, – проговорила она, ласково улыбаясь золотыми мелкими зубами. – Никак добудиться не могу, думаю, уж не случилось ли чего. Прибываем через двадцать минут!
Дверь купе была открыта, и в обоих окнах плыл заиндевелый, сизый, воздушный Петербург. На купейном окне, полускрытый занавеской, белел неполный круг, какой бывает от горячего стакана на полированном столе. Леночка сразу вспомнила сон. Но почему-то страшное сновидение рождало в ней предчувствие хорошего. Соседка по купе, уже совершенно одетая, пристально смотрела на себя в раскрытую пудреницу и обводила тонкий рот сточенным в пенек губным карандашом. Леночка отчего-то догадалась, что девушка сильно волнуется – будто актриса перед выходом на сцену.
Не успела Леночка переодеться и ополоснуть лицо, как подступил Московский вокзал. В купе заглянул улыбающийся Валериан Антонович, с отпечатком подушки на мятой щеке.
- Носильщика вызывали? – произнес он шутливо, но голос его заметно подрагивал. Все волновались в это морозное и металлическое петербургское утро. Леночка тоже чувствовала острый холодок на сердце. «Нет? Да? Или все-таки нет?» – беспокойно думала она, залезая неловко, как куренок, пробующий крылышки, в поданное кавалером каракулевое пальто.
Она позволила Валериану Антоновичу с грохотом выворотить из-под диванчика увечную сумку. Пусть это даже спектакль с начала до конца, а все равно приятно, и стоит, пожалуй, прогуляться с кавалером по Петербургу, поглядим еще, как он понравится Таточке… Прихватив едва не забытые перчатки, Леночка сообщила, что готова на выход.
Но сразу выйти из вагона им не удалось. По коридору, занимая всю его ширину, загоняя пассажиров вместе с багажом обратно по местам, пер, шурша и благоухая, громадный букетище розовых роз, каждая – величиной с кочан капусты. Через минуту этот букет и несший их мужчина – хрящеватый блондин в золоченых очках, с налитыми клюквенной кровью оттопыренными ушами, – ввалились в купе, оттеснив Валериана Антоновича неизвестно куда, а Леночку заставив буквально прыгнуть с ногами на разворошенный диванчик. Леночка не верила своим глазам: соседка, только вчера так нежно прощавшаяся с женихом, раскрыла объятья сперва букету, а потом, выпустив из рук рухнувшие розы, самозабвенно бросилась на шею ушастому блондину. «Вот стерва! – подумала Леночка закружившейся головой. – Этот, стало быть, ее любовник!» Однако блондин так истово целовал земляничные пальцы разрумянившейся стервы, так преданно мигал запотевшими очочками, что Леночка засомневалась в своем негодующем выводе. «И этот тоже ее жених?» – растерянно думала она, наблюдая, как молодая пара, не в силах перестать целоваться, собирала разбросанные вещи, как девушка подняла и понесла букет, точно это был их с блондином общий новорожденный ребенок. Напоследок она полуобернулась, и Леночке показалось, будто острый блистающий девичий глаз приятельски ей подмигнул.
Внезапно Леночка перестала думать, ей сделалось легко, так легко, будто вся темнота, что исподволь напитала ее по внешней видимости счастливую жизнь, растворилась и ушла в таежное черное болото. Потоком пассажиров ее, невесомую, вынесло на перрон. Откуда-то сбоку возник Валериан Антонович с сумкой. «Да! Конечно, да!» – мысленно воскликнула Леночка, а вслух произнесла:
- Давайте-ка проверим, правильно ли вы записали номер моего телефона. Вдруг я чего-нибудь напутала, сами понимаете, ночью было дело…
Ей было радостно смотреть, как Валериан Антонович, дудя коричневыми губами, набивает правильный номер на своем дешевом, словно игрушечном мобильнике. Потом она непринужденно и как-то привычно взяла Валериана Антоновича под руку, и он зашагал, важный, как гусь, с Леночкой на одной руке и с сумкой на другой, навстречу Таточке, возникшей из серебристой мглы перрона, подобно скале. По мере того, как Таточкины угольные брови лезли все выше на лоб, Леночка улыбалась все шире, а Валериан Антонович все больше важничал и смущался.

Неподалеку, за углом, возле аккуратно припаркованного серебристого «ауди», прохаживалась в ожидании хорошо одетая женщина с широким бесстрастным чукотским лицом, а рядом с ноги на ногу переминался небритый брюнет в дешевой дутой куртке, с забитыми в карманы большими кулаками. Оба встрепенулись при виде пары, спешившей к ним, запинаясь о грандиозный букет, который несли головками вниз.
- Ну что, актеры, как успехи? – поинтересовалась чукчанка.
- По-моему, ее впечатлило, – сдержанно проговорил подошедший блондин, подтыкая золоченые очки на тонком клюквенном носу.
- Ой, у нее сделалось такое лицо, такое лицо! – возбужденно заговорила девица, потирая друг о дружку румяные от холода острые коленки. – Будто живой водой умыли, честное слово! Вот… – Она возложила на капот автомобиля полуразвалившийся букет.
- Цветы оставьте себе, – распорядилась чукчанка. – Ладно, получите ваш гонорар, все как договорились.
Она достала из плоской крокодиловой сумки три одинаковых белых конверта и протянула актерам. Брюнет жадно схватил, раскрыл, принялся копаться в деньгах, что-то шепча колючим запекшимся ртом.
- Между прочим, было еще одно обстоятельство, – заметил блондин, джентльменским движением отправляя конверт во внутренний карман потрепанного светлого пальто. – Некий дядечка, по виду профессор, приударил за вашей подопечной. Это не из нашей труппы?
- Дядечка? Нет. Поглядим, что за дядечка такой… Если понадобитесь, позвоню, – с этими словами чукчанка неуклюже, будто в чум, залезла в автомобиль, и серебристый «ауди» рванул, сметая в ледяную слякоть чудесные розы, которые никто не успел подхватить.
– Ну что, ребята, надо отметить! – весело обернулся блондин к своим подзаработавшим товарищам.
– Грех не выпить, – страстно и хрипло откликнулся брюнет.
Девушка радостно засмеялась, и трое молодых безвестных актеров пошли выбирать кабачок.





Рассказ опубликован в сборнике «Любовь» (Издательство АСТ)

_________________________________________

Об авторе: ОЛЬГА СЛАВНИКОВА

Родилась в Свердловске. Окончила факультет журналистики Уральского университета (1981). Работала инженером отдела научно-технической информации НИИТяжмаш (с 1981), организатором выступлений в Бюро пропаганды художественной литературы, литературным сотрудником журнала «Урал» (с 1987), а с 1998 года ещё и главным редактором екатеринбургской газеты «Книжный клуб».

Член Союза российских писателей (1997) и Русского ПЕН-центра (2003). Координатор премии «Дебют» (с 2001), входила в жюри Букеровской премии (1999), премий «Дебют» (2000), им. Ю. Казакова (2000, 2001), была членом попечительского совета конкурса «Российский сюжет» (2002). Отмечена премиями журналов «Урал» (1996), «Дружба народов» (2000), «Новый мир» (2001), «Октябрь» (2001), премией губернатора Свердловской области (1997), премией им. П. П. Бажова (1999), малой премией им. Аполлона Григорьева за повесть «Бессмертный» (2001). Роман «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» входил в шорт-лист Букеровской премии (1997), повесть «Бессмертный» — в шорт-лист премии Ивана Петровича Белкина (2001).

Библиография: «Первокурсница» (1988), «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» (1997) — шорт-лист «Русского Букера», «Один в зеркале» (1999) — премия журнала «Новый мир», «Бессмертный» (2001, Премия Горького, 2012), «2017» (2006) — премия «Русский Букер», «Любовь в седьмом вагоне» (2008) — в списке финалистов премии «Большая книга», «Легкая голова» (2011)скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 514
Опубликовано 27 июл 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ