(рассказ)
Надя лежит в темноте, завернувшись в старый колючий плед, и ждет, когда все заснут. Колени прижаты к груди. По комнате гуляют сквозняки. Плоская подушка пахнет сухой травой.
Наде не впервой прикидываться спящей. Однажды она прочитала, что треть жизни человек проводит во сне, и настолько ей стало жалко этих напрасных заспанных часов, что с той поры Надя засыпает последней, в самом позднем часу, когда сон оказывается сильнее и голова делается каменной. Она не спит, даже если ее загоняют в постель. Она лежит и борется за свое время.
Бабушка ложится рано, но засыпает поздно: у нее бессонница. Она и рада бы заснуть, но не получается, по утрам глаза у нее еще спящие, а на щеках красные следы от подушки. Сквозь тонкую стенку Надя слышит, как бабушка ворочается в кровати, постанывает и покряхтывает, словно у нее что-то болит. Точно также скулила и кряхтела во сне бабушкина старая собака Лиза, которая в начале лета насовсем потерялась в лесу.
Иногда бабушка кашляет всем своим телом и никак не может перестать. Иногда начинает шептать: «Господи, Боже мой! Господи, Боже мой!», хотя она не ходит в церковь и не носит крестик. Тогда Наде хочется заткнуть пальцами уши и не квакать ими из баловства, а так и заснуть, слушая только гул в ушах, подобный шуму моря в большой ракушке.
На соседнем матрасе лежит сестра Рита. Как обычно, она развалилась без одеяла, раскинула по матрасу загорелые руки и ноги. Надя приподнимается и рассматривает ее лицо – спит ли? Еще как спит. У Риты отросшая челка, длинные ресницы, свежая ссадина на щеке и приоткрытый рот. Спящая Рита вся лохматая и похожа на дурочку: при случае надо ей об этом сказать.
Наде хочется потрогать ее сережки. Рите уже девять лет, в подарок на день рождения ей прокололи уши пистолетом. Обещали, что будет не больно, но Рита все-таки плакала, второе ухо не давала, и мама в награду за смелость повела ее одну в кафе-мороженое «Холодок». «Чтобы быть красивой, надо страдать», - гордо повторяла тогда Рита и едва ли не каждую минуту легонько прикасалась пальцами к серебряным капелькам в замученных ушах. У Нади есть подруга Варя, которой вообще уши прокололи девочки в лагере, швейной иглой, и теперь у нее по две дырки в каждом ухе.
Этой ночью мама в городе, там у нее своя, личная жизнь. Она отпросилась у бабушки, как девочка. Надя с Ритой так же ноют, когда им хочется погулять еще хотя бы пять минут. Мама уехала на последнем автобусе, и без нее на даче сразу стало пусто и скучно. Девочки ее обожают: когда бабушки нет рядом, то мама веселая, смешливая, редко ругается, любит прыгать со скакалкой и в резиночку, зная все правила, часто после ужина она включает музыку и вместе с дочками танцует и быстрые, и медленные танцы. Она разрешает Рите брать ее косметику и обеих девочек водит на маникюр, потому что с детства надо привыкать думать о красе ногтей. Ее не любят в школе: она всегда и во всем встает на защиту дочек и, если нужно, спорит с учительницей. В юности мама прыгала с парашютом! Кажется, она боится одну только бабушку.
Обе девочки бабушку сторонятся, остерегаются: та не злая, но им чужая. Девочки общаются с ней с перерывами из-за взрослых ссор, иногда не разговаривая месяцами, и никак не могут уяснить, как нужно вести себя с бабушкой, чтобы ненароком не угодить под горячую руку, о чем говорить можно, а какие слова могут стать поводом для большого скандала. Кстати, ни в коем случае не следует вслух называть ее бабушкой. Она еще молодая, у нее есть имя и отчество – Тамара Ивановна. А бабушки – это те скрюченные старушки, что на лавочках сидят или цветами у остановки торгуют. Тамара Ивановна и никак иначе. В таких мелочах проявляется уважение к человеку.
Бабушка - натура вспыльчивая, быстро загорается, остывает не сразу. Каждому новому занятию она предается неуемно. В последние годы ее хобби стала политика, а точнее – сидеть перед телевизором и спорить с политиками. Их она зовет Алкаш, Дурак, Хрюша, Рыжая Морда и Наш (все, кроме Нашего, разворовали страну и скоро ответят за это перед народом). Из-за политики бабушка часто ругается с мамой, которой это вообще неинтересно, и заканчивается все тем, что мама одна сидит на кухне и потихоньку утирает слезы. Когда бабушка в особом ударе, она идет к подъезду спорить с соседками и перед ними ретиво митингует, размахивая руками, как дирижер. Прежнее бабушкино увлечение было куда безобиднее – работа, а до этого, в юности – лыжные гонки. Надя не может представить бабушку на лыжах, и ей показались ненастоящими все вымпелы и медали, которые та показывала ей однажды, а особенно выцветшие грамоты. К тому же на грамотах у нее и вовсе другая фамилия.
Девочки ночуют на матрасах, брошенных прямо на пол. Неделю назад они играли в конец света, спасались, как могли, прыгали с кровати на стул и дальше, на стол – с камня на камень, убегая от огненной лавы, заливающей пол – и разломали старую кровать, на которой спали когда-то вместе. Надя коленку ушибла, потом на ногу было больно наступать. Первые два дня спать на матрасах было интересно, а потом просто жестко. Матрасы пыльные, как их не выбивай, и утром просыпаешься с сухим вкусом во рту и с недышашим носом. Зато удобно (вместо сна или просто разобидевшись на человечество) воображать себя сироткой, рабыней на плантациях или юной принцессой в изгнании, ждущей своего благодетеля.
В комнате уютно, как в библиотеке. Прошлым летом сюда из бабушкиной квартиры привезли три старых этажерки с книгами, журналами, газетами – похоже, бабушка за всю жизнь не выбросила ничего, что можно прочитать. Мамины институтские конспекты, тетради с рецептами, инструкции от давным-давно погибшей техники – все плотно утрамбовано на полках. Когда на даче удается улизнуть от сельскохозяйственных работ, Надя вынимает стопку книг, садится по-турецки рядом со шкафом и шелестит страницами. Много скучного и пыльного – всякая математика вперемешку с Карлом Марксом, но попадаются и книжки, которые можно читать взахлеб. Например, есть такой писатель – Вересаев, он писал о том, как работал врачом, не оторваться. В некоторых книгах можно найти забытые следы прошлого: из одной выпали три старые тысячерублевые купюры с портретом Ленина, из другой – фотография неизвестных теток за новогодним столом, и еще одна, на которой бабушка молодая, с задором в глазах, как у героини советского кино, и надпись на оборотной стороне: «Петру от Тамары для интереса».
Темнота в комнате синяя, нестрашная, а в углах она клубится и чернеет. В самом дальнем углу стоит узкий шкаф, в котором живет привидение. Так говорила Рита, и Надя уверена, что сочинила, но вот в чем дело: все, выдуманное Ритой, незаметно превращается в правду. Если в тишине приложить ухо к дверце шкафа, то можно услышать, как там, в шкафу, кто-то глубоко и сонно дышит. Однажды дверцы шкафа сами отворились, и оттуда у всех на глазах сам собой выпал, разлетевшись по комнате, целый ворох старых простыней и полотенец. Надя несколько дней боялась ночевать вблизи этого шкафа.
Над Ритиным матрасом стена разукрашена розовыми наклейками с Барби и Кеном, а выше висит портрет мужчины, сделанный карандашом: это певец Высоцкий, которого мама очень любит и часто ставит его пластинки. Нарисовала его сама мама в возрасте семнадцати лет. Надя плакала, когда узнала, что на самом деле Высоцкий давно умер, и мама тогда сказала, что когда-нибудь вместе с Надей поедет к нему на Ваганьковское кладбище в Москву.
Надя плотнее заворачивается в плед: зудит комар. Непонятно, где он летает: кажется, что над самым ухом, совсем рядом, вот он, приземляется ей на висок – Надя шлепает ладонью – комар затихает, но нет – снова поет, как издевается, и Надя с головой заползает под плед. Ей душно, колко и неудобно, она боится уснуть и все пропустить, и тогда она садится на матрасе, подложив подушку под спину, и слушает звуки дома. Рита сопит во сне, бабушка на кухне пьет воду, где-то в комнате комар, под полом мыши, в шкафу привидение, а снаружи – уже вовсю ночь, и дом обступили чужие тени, они ходят по крыше – или это птицы, или призраки, или ветер? – и заглядывают в окно; скрипя кривыми ставнями, ветер скользит по стеклу. Надя вздрагивает от внезапно нахлынувшего сна, будто поскользнувшись, саму себя ловит за шкирку и думает: ночью будет дождь. Это очень плохо. Если пойдет дождь, она может не разглядеть их за тучами.
Дожди могут зарядить до самой осени, и тогда до слез жалко остатков лета. Каждый август начинается с того, что при первых симптомах непогоды думаешь: неужели в этом году больше не искупаться в речке? Бежишь к реке и бродишь босиком у самого берега, вода кажется теплой, но глубже заходить не надо: Ильин день прошел, Илья написал в речку, окунаются только самые отважные. В августе главная радость – арбузы и дыни, обожраться бы хоть раз в жизни, но мама не разрешает есть много, в них нитраты. С веселыми полосатыми арбузами стремительно заканчивается лето, за ним идет сентябрь. Школа. Лужи. Серые пасмурные утра. Вечный насморк. Промозглый ветер, выворачивающий зонт. День за днем, день за днем отрываешь листки календаря на кухне, и вот уже бредешь на уроки в темноте, как слепая лошадь, увязая в бурой лиственной слякоти. Ноги до задницы забрызганы грязью. Забудешь дома сменку – дежурные не пропустят в холл: что хочешь, то и делай. Все время хочется спать.
Надя на цыпочках подходит к окну: стекло сухое. Дождя пока нет.
Ветер свистит, в окно бьется, прижмешь ладонь к оконной раме – обдувает руку. Окна давно не мыли, и потому стекло все в мелкую крапинку, как февральский снег.
С подоконника смотрят игрушки. Две растрепанные куклы, Анжелика и Марианна. Глаза у обеих глупые, густо подведены шариковой ручкой, веки раскрашены голубыми фломастерами, а ногти на пухлых пальчиках – настоящим розовым лаком для ногтей. Анжелика – красавица и двоечница, Марианна – скучная отличница и никогда не хулиганит, но все равно они лучшие подруги. За мальчиков: медведь, утенок, одноглазый заяц. Надя с ними почти не играет, но каждый раз берет их с собой. Как-то странно, если она живет на даче, а ее игрушки остаются в городе.
Раньше был еще Кузя, серый друг, то ли волчонок, то ли пес, весь патлатый, лохматый, в свалявшейся шерсти, с тысячу раз подшитыми ушами и задорными глазами. Надя любила его беспричинно и безмерно, во всех ее играх он был пакостником, лодырем и двоечником, она хотела оставить его себе навсегда и каждую ночь спала с ним в обнимку. Он так смотрел на нее, словно у них была с Надей одна на двоих тайна. На Риту он никогда так не смотрел, да та и не любила с ним играть.
В прошлом году с Кузей приключилась большая беда. На день все уехали в город, бабушка вернулась первой и обнаружила в доме незваного гостя. На кровати Нади мертвецки пьяным сном спал худой заросший мужик, на пузе, в крепком объятии зажав бедного забытого Кузю. За год история о том, как бабушка кричала во всю ивановскую «Вор, вор!» и как гнала его со двора, размахивая пустым ведром и метко швыряясь в его спину зелеными помидорами, превратилась в семейную байку. Наде сказали, что вор утащил Кузю с собой, но она услышала разговор взрослых – от Кузи избавилась бабушка. Чесотка или туберкулез, не надо в доме этой грязи.
«Сама она чесотка», – думала Надя, заливаясь слезами.
Чтобы выйти во двор, нужно сначала пройти через маленькую комнату, в которой спит бабушка, по самому скрипучему полу, затем через кухню, не включая свет, в предбанник – все зовут так прихожую, заваленную старой одеждой, садовым инвентарем и дарами природы. Нашарить первые попавшиеся шлепки, набросить на плечи любую куртку, сбросить с двери цепочку и потянуть тугую щеколду. Если бабушка проснется – я в туалет! – и это провал, потому что она выйдет на крыльцо вместе с Надей и будет ждать ее возвращения из дощатой кабинки, чтобы закрыть дверь как следует.
Прежде чем выйти из детской, Надя прислушивается. Тишина. Ей кажется, что она не спит уже очень-очень долго, не меньше половины ночи, наверное, уже скоро рассветет. Мелькает испуг – все напрасно, все пропустила. Надя подходит к спящей Рите, опускается на пол рядом с ней и всматривается в часики на Ритиной руке. Рита – у нее, в отличие от Нади, папа был не реже раза в месяц – гордилась недавно подаренными часами больше, чем сережками, и снимала их только для купания. Часы электронные, на сиреневом браслете, цифры в темноте едва различимы: оказывается, всего 23.30. Ночь на даче гуще, чем в городе.
В прошлый раз – говорила Рита – они прилетали около полуночи.
Значит, пора.
Надя крадется к двери. Ей кажется, что Рита украдкой смотрит ей вслед. Она чувствует на своей спине ее насмешливый взгляд: спина под лопатками немедленно начинает чесаться. Наде стыдно, страшно, хочется вернуться и лечь спать, как будто так и собиралась.
«Я иду в туалет, – думает Надя, – туда и обратно».
«Туда и обратно, – говорит сама себе Надя, – посмотрю на небо и вернусь. Я тоже хочу их увидеть, Рита видела, Антон видел, и я хочу».
«Я напишу потом письмо в газету, – продолжает Надя, – и напишу обо всем, что видела. Там будет мое имя, и каждый, кто откроет газету, узнает, что это я. И учителя прочитают, и вообще все-все, и даже папа. Еще там будет моя фотография».
Все дрожит внутри, как в ночь перед днем рождения. Покалывает в пальцах, мурашки бегут по плечам, в ушах шумит. Даже если и захочешь – не заснешь до самого утра, пока неожиданно не поймешь, что на самом-то деле спала и уже проснулась.
Надя бесшумно пробегает на цыпочках мимо спящей бабушки, не глядя на нее и не дыша, выскакивает в предбанник, натягивает мамину осеннюю куртку с капюшоном и свои тренировочные брюки, босиком шагает в шлепанцы и – наружу. Щеколда поддается ей легко.
Ночь сразу обхватывает ноги холодными ладонями.
Надя стоит посреди двора, поджав на ногах окоченевшие пальцы. Она панически боится идти в туалет – на нем висит старый скворечник, в котором устроили гнездо шершни. Бабушка отказывается извести шершней, потому что они живые твари. Ее саму пока не трогали, и Наде с мамой тоже повезло, а вот Риту ужалили целых два раза и очень больно. Надя старается в дощатый домик лишний раз не ходить, она терпит, пока совсем не припрет, и тогда, набравшись мужества, бежит к туалету, с головой укутавшись в длинную куртку. Но если ее никто не может увидеть, Надя не геройствует, а позорно присаживается под кустом смородины.
Ночью скворечник не жужжит и выглядит безобидно, но мало ли что.
Сегодня вечером бабушка забыла занести в дом старые матрасы, на которых девочки валяются, когда есть время отдыхать и загорать. Трава сырая. Матрасы до ниточки пропитались влажным ночным холодом и запахом болота. Надя присаживается на край полосатого матраса, натянув куртку на попу, и растирает замерзшие ступни. Сложно сдержаться и не отодрать кожу с мозолей.
Под березой спит хомячок Гаврюша. Он прожил у девочек всего несколько месяцев, пока Рита не забыла убрать клетку на ночь с балкона. Пару дней хомячок хворал: кашлял, скучал, не хотел бегать в колесе, как его не просили, а потом мама утром нашла его мертвым. Когда мама ушла с Ритой по делам, Надя залезла в кладовку, достала пятилитровую банку со святой водой, завернутую в старую наволочку, вылила пару стаканов целебной воды в таз и положила туда хомяка, а чтобы было незаметно, долила в банку воды из-под крана и поставила ее на место. Она сидела с тазом на холодном полу ванной и долго смотрела на Гаврюшу, но он так и не очнулся; она пыталась помолиться, но забыла, как это делается; она, плача, сушила его маминым феном, чтобы никто не спрашивал, почему он мокрый и почему она такая глупая: в одной руке держала Гаврюшу, в другой – фен, и все еще ждала, что вот-вот стукнет ей в ладонь крохотное хомячиное сердечко. В сад его привезли завернутым в носовой платок и, несмотря на протесты бабушки, похоронили. Рита сказала речь, но плакала совсем недолго, и Надя злилась на нее.
Надина ладонь до сих пор помнит, каково это: держать существо, которое совсем недавно было шустрым и веселым, и вдруг почему-то стало неживым. Наде нравится думать, что у животных есть свой рай далеко за радугой, а вот насчет людей она еще сомневается.
От земли пахнет землей, от травы – травой, от ночи – ночью, Надя маленькая и живая, ночь огромная и повсюду. Влажный ветер путает волосы, задувает их на лицо: наверное, завтра все-таки будет дождь. Надя замирает, запрокинув голову, и вслушивается в ночную тишину, которая на самом деле не тишина, а шепот.
Наде кажется, что на соседнем участке кто-то ходит. Там живет человек, которого боятся и Надя, и Рита. Он старик, у него большая квадратная голова, как у ротвейлера, белесые глаза и сухое тело, закутанное в несколько слоев одежды не по размеру. Он горбится и ходит, загребая ногами. По вечерам он странно гудит с закрытым ртом, бабушка говорит, он так поет, и еще она говорит – он нормальный, только старый. Девочки не верят ей: такой, как он, просто не может быть нормальным, вот бабушка – старая, но совсем другая.
Рита по секрету рассказала Наде историю соседа. Давным-давно он работал фокусником в цирке вместе с женой, но однажды во время выступления с женой случилось несчастье. «Распилил!» - «Нет, она пропала». Фокус был такой: девушка заходила в ящик и исчезала, артист показывал публике опустевший ящик, а затем – чудо – под барабанную дробь девушка оказывалась на трапеции под куполом цирка. День за днем все шло хорошо, но однажды фокус не удался, жена пропала, на глазах у сотен зрителей растворилась в волшебных флюидах, ящик был пуст, но на трапеции никого не было. Никто с тех пор не знает, где она и что с ней. Фокусника судили и оправдали, потому что ничего не смогли доказать. Надя не знает, что из этого правда, но смотреть на соседа ей жутко, и он, словно чувствуя, всегда оборачивается на ее взгляд. Однажды, играя в бадминтон, девочки забросили волан в кусты на соседском участке так далеко, что палкой не дотянуться. Волан был последний, но никто не решился ни лезть через забор в злые малиново-крапивные заросли, ни – тем более – идти к соседу и просить его о помощи.
Скоро. Скоро они прилетят, думает Надя.
Рита и Антон, любимый двоюродный брат, в ночь с субботы на воскресенье засиделись во дворе, а утром рассказали Наде, что видели НЛО. Рита та еще фантазерка, но Антон никогда не врет, он отличник и серьезный человек. Рита с Антоном наперебой рассказывали, как прямо над огородом возник сияющий шар размером с баскетбольный мяч, как он остановился вон там, над грядкой с кабачками, повисел минут пять и исчез, будто и не было его никогда. Как назло, у Антона не было с собой фотоаппарата, сокрушался он и снова, и снова говорил о том, какой свет исходил от шара – даже сравнить ни с чем нельзя, не бывает такого света на Земле, и о том, что надо обязательно караулить снова: а вдруг приземлится? Но страшно: снизу не понять, какого размера шар, может быть, он больше дома!
«Почему, почему вы не позвали меня?» – кричала обиженная Надя.
Антон ответил: «Да мы же ни с места сдвинуться, ни кричать не могли. Меня вот заморозило как будто. До сих пор ног ниже коленок почти не чувствую».
«А как же ты ходишь?»
«По памяти, наверное», – он сделал шаг и упал, как подкошенный, на траву.
Рассказы Риты и Антона были похожи на истории, привезенные подругой Варей из лагеря: там говорили, что над озером неподалеку от лагеря по ночам вспыхивает неземной свет и виден парящий в небе золотистый шар. Вскоре после того, как шар появляется, в округе происходят всякие странные вещи, например, посреди обычного летнего дождика по округе рассыпается крупный град, или во всем лагере пропадает свет, или рыбаки достают из озера полные сети огромной рыбы, или вот однажды дети, которые в сончас сбежали к озеру, до самой ночи плутали в лесу, потому что всем известная, не одним поколением пионеров протоптанная тропинка вдруг пропала, как и не было ее никогда. А один мальчик вообще из лагеря исчез. Вроде бы он заболел и его увезли в город, но наверняка это сказали просто так, чтобы никто не боялся.
Вдруг они вернутся сегодня? А вдруг именно она, Надя, станет первым человеком, который увидит пришельцев? Наверное, они похожи на людей, только очень высокие, прозрачные и с легким свечением по краям. Наверное, они умеют читать мысли и заглядывать в будущее. Наверное, у них есть лекарства от всех болезней.
Надя ложится на сырой матрас, на спину, руки за головой, и смотрит вверх. Звезд не видно; небо фиолетовое, густое, как чифирь. Облака рваные, плывут пунктиром. Все вокруг шепчет, шелестит, шуршит. Тихо и очень нежно. Хочется, чтобы лето никогда не заканчивалось.
Наде так хорошо, словно ее качают невидимые руки. Она вглядывается в небо, замирает и ждет, и ждет. Ей щекотно в животе и кажется, что совсем скоро с ней должно случиться что-нибудь совершенно невероятное, да и вся ее жизнь будет необычной, не такой, как у всех.
Надя не спит. Надя ждет.
– Я здесь! – шепчет Надя в августовское ночное небо. – Где вы? Смотрите, я здесь!
_________________________________________
Об авторе:
ТАТЬЯНА ИЛЬДИМИРОВА
Родилась в Кемерово. Получила высшее юридическое образование в Кемеровском государственном университете. Юрист. Публиковалась в журналах «После 12», «Огни Кузбасса», «День и ночь», «Сибирские огни», «Врата Сибири», «ЛиФФт», «Крым», «Молодой Петербург», в сборнике «Новые писатели – 2013» (M.: Фонд СЭИП, 2013). Лонг-лист Независимой литературной премии «Дебют» в номинации «малая проза» (2011, 2014, 2015 годы); финал Российско-итальянской литературной премии «Радуга» (2015); специальный приз конкурса рассказа «Дама с собачкой», проводимого «Российской газетой» в 2016 году (номинация «Шепот, легкое дыхание»). Стипендиат Министерства культуры РФ (2016). Награждена медалью Кемеровской области «За веру и добро». Член Союза писателей России.
скачать dle 12.1
