(рассказ)
Вот уже час или два – солнце еще не достигло зенита – волк серо-голубого окраса бежал ровной рысью вниз по степи к широкой балке, вдоль и поперек изрезанной ложбинами, в которых легко было затеряться. Это был крепкий, матерый зверь в расцвете сил, вожак небольшой, но отчаянной стаи, легко нарушавшей границы чужих территорий и хладнокровно вступавшей в драку за право терзать свою и чужую добычу; он не привык и не умел сдаваться.
Сухая поземка мелкими колола язык и глаза, но серо-голубой не обращал на это внимания. Он бежал на солнце, стараясь время от времени перемещаться боком, чтобы в потоке перекрестного ветра чуять близость идущей позади белой волчицы, оценить пределы ее сил и возможностей. Волчица была напугана, но пока не до такой степени, чтобы потерять голову; она старалась не упускать из виду серо-голубого и следовала за ним, но все чаще оглядывалась, и то, что она видела, наводило на нее тоскливый ужас. Это начинал понимать и волк. Дело в том, что белая была беременна, и поэтому нервы ее могли не выдержать, а потерять приплод значило еще больше ослабить стаю – прошлой весной их волчат передушил взбесившийся от голода волк-одиночка, и в результате стая не укрепилась молодняком. А не укрепилась – значит, стала слабее.
Влетев на заснеженный холм, откуда далеко просматривалась широкая степь, серо-голубой на минуту замер, озираясь, чтобы сверху оценить всю серьезность грозившей им опасности. Из пасти у него беспрерывно валил светящийся на утреннем солнце густой пар, сразу же сносимый пронзительным ветром. Маленькие, желтые глаза слезились, но глядели уверенно и цепко.
Ломкий морозный воздух вдруг пробил долгий натянутый визг. И сразу по степи отчетливо рассыпался глухой, костяной топот лошадиных копыт. Белая заложила уши на затылок и перешла в крупный, неровный бег. Их было двое, два черных силуэта всадников, сросшихся со своими конями, неспешно и даже лениво трусивших далеко друг от друга по обе стороны от несущейся вслед вожаку белой волчицы.
Сильно оттолкнувшись задними лапами от земли, так что кверху брызнул фонтан ледяной пыли, серо-голубой со всех сил ринулся вниз с холма. Важно было, чтобы белая поняла его намерение и как можно раньше увидела его, на какое-то время заслоненного холмом, чтобы не пыталась залечь в прямых излучинах, а шла за ним к той балке, которую он выбрал.
Но и люди понимали серо-голубого и поэтому не обращали на него внимания, полностью сосредоточившись на волчице. Один был молод и горяч, другой – старик. Под первым бежала мохнатая гнедая лошадка, второй сидел на белом в черных яблоках скакуне. Они только входили во вкус, перекликаясь визгливыми криками, морозный воздух пока лишь холодил кровь, и туго сплетенные, тяжелые ременные плети еще болтались без дела на поясах. Волков выдали орлы, без видимой причины начавшие бесшумно кружить над пустынными сопками. Это был добрый знак для азартного человека.
Наконец, старик принял решение сужать тот невидимый круг, в который, точно в силки, угодила волчица. Он поднял руку, и в ту же минуту едва различимый всадник с веселым гиканьем погнал своего гнедого наперерез волчице, отворачивая ее от вожака. На мгновение белая припала к земле, она знала, что нельзя ей от серо-голубого, но надвигающийся, как буря, грохот копыт вынудил ее рвануть в сторону от него, вложив в этот рывок все силы, поскольку лишь там, в дымящемся снежной поземкой голом поле, не видно было человека. И сразу замедлился страшный топот за спиной, утихли крики и свист, и огромными скачками, вытянув напряженно голову и хвост, всё наддавая бегу, вбивая в этот бег все оставшиеся силы, волчица ринулась на чистоту. Она больше не видела серо-голубого, но по мере приближения к большой расщелине, в которой можно было найти убежище, сердце ее переполнялось ликующим визгом. Так она совершила первую свою ошибку.
Ей казалось, она ушла, но – что это? – краем глаза вдруг заметила скачущего во весь опор белого в яблоках, который шел чуть впереди, и будто бы в сторону, и будто бы рядом, но безнадежно перекрывал при этом ту свободную линию, к которой она стремилась; с каждой секундой он все более расширял свои возможности для маневра. Старик всем телом навалился на шею коня, так что рвущаяся на ветру лисья шапка сливалась, смешивалась с грубой лошадиной гривой.
И белая не выдержала и кинулась вбок, оскользнувшись задними лапами и едва удержав равновесие; до желанной расщелины оставалось совсем немного, и если б прибавить еще, то хватило бы и нескольких сильных прыжков, но человек в лисьей шапке незаметно и уверенно забирал между ней и спасительным убежищем, – и она не выдержала и, чуть не упав, кинулась в сторону, к единственно доступной балке, слишком ровной и слишком неглубокой, но другого выбора теперь не было. Впереди она увидела всадника на гнедой лошади, бег лошади был мерным, почти равнодушным, как будто всё уже разрешилось и теперь можно было не спешить. Страх пронзил ее до кончиков шерсти, которая взмокла и вздыбилась на загривке, а с ним ослабел и дух. Как-то сразу изменили силы, в последнем рывке она истратила их без остатка.
Белая влетела в расщелину и, добежав до середины, припала к земле, уткнув морду с вывалившимся языком в сырую от ее дыхания, мертвую траву в образовавшейся лунке. Она замерла. И взор ее неожиданно опрокинулся внутрь, к зародившейся в ней и уже существующей новой жизни, которую необходимо беречь и охранять. Ей почудилось, что всё обошлось: ведь она не видела больше людей. И в овраге кроме нее никого не было.
Они дали ей войти в расщелину и даже перевести дух. Эта белая волчица оказалась тяжелой, и загон ее не сильно расшевелил загонщиков. Когда они появились с противоположных краев оврага, она их даже не увидела – так глубоко погрузилось ее усталое существо в болезненное прислушивание к движению, понятному ей одной. Под брюхом у нее не успел вытаять снег, когда пронзительные крики подбросили ее кверху и вынесли на скользкий кряж, в двух прыжках от которого сошлись оба – старик и молодой – с выхваченными из-за поясов длинными, сплетенными в жгут ременными плетьми в руках.
Волчице казалось, что вокруг нее сбился целый табун – грохочущие лошадиные ноги, замесившие в грязь обледеневшую почву, закрыли ей свет. Тяжело метнувшись несколько раз в стороны и осознав, видимо, что выхода нет, белая растерялась и неожиданно легла на землю, поджав хвост, и только продолжала вертеть головой с угрожающим, но ничуть не опасным для врагов оскалом. Она защищалась, но воля к жизни оставила ее. И тогда старик отступил немного, предлагая молодому опробовать руку в первом ударе.
Молодой был неопытен, и первый удар пришелся мимо. Зато второй угодил зверю в плечо. Белая подскочила от боли, завертелась и сразу получила концом плети по ключице, потом – в живот, после чего из ее глотки донесся свистящий хрип. Старик покачал головой, приблизился, взмахом руки крутанул плетью в воздухе и метко влепил ее утяжеленный конец зверю в переносицу.
Волчица беспомощно опрокинулась, перевернулась и зарылась разбитой мордой в снег. Потом она сделала большой вдох и затихла. По белой шкуре размазались алые пятна свежей крови и грязные – светло-коричневой земли.
Люди спешились и осмотрели добычу. Волчица не показалась им крупной, какой она выглядела на бегу. Старик посмеивался над молодым, дразнил, вспоминая его промахи. Затем они вынули ножи, вспороли волчице брюхо и вынули из желудка остатки проглоченной недавно пищи, переложили их в кожаные мешки, а в другие запихнули зародыши волчат, и принялись уже вырезать из пасти синеватый язык, как вдруг внимание их привлек некий смутный звук. Они выпрямили спины и прислушались. Молодой беспечно пожал плечами и хотел продолжить, но старик удержал его. И тут, будто из самой груди бескрайней степи, едва различимый, но отчетливый, как тонкая черная линия по горизонту, исторгся полный какого-то почти человеческого страдания протяжный глухой вой.
– Чон! – крикнул старик простуженным голосом и показал рукой на север.
И словно спохватившись, они бросили свое занятие, сунули ножи за голенища, запрыгнули в седла и помчались в степь на звук, который больше не возобновлялся.
Солнце перевалило за полдень. Погода понемногу начинала портиться, однако было видно, что туман застит не скоро, а значит и метели надо ждать только к вечеру. И можно успеть.
Им не пришлось его долго искать. Заскочив на край пологого склона, они почти сразу заметили подвижную точку, темным пятнышком выделявшуюся на каменистом холме с другого конца долины. Неуверенно переступая лапами по смороженному, хрусткому мху, пригнув покрытую мелкими льдинками голову книзу, серо-голубой волк исподлобья наблюдал, как, разделившись, оба всадника погнали коней в противоположные стороны, словно уходили восвояси. Он примерно понимал, в чем тут дело, и теперь хладнокровно взвешивал силы загонщиков, оценивал выносливость коней и опыт всадников. Он не спешил. Его глаза выражали холод, бесцветный степной холод.
Этим взглядом серо-голубой был обязан матери, которая однажды, когда щенки уже подросли и резвились возле норы, вдруг пристально уставилась на одного из них, худого, со слабыми лапами. И как по сигналу другие волчата набросились на него и загрызли, а мать тем временем безразлично удалилась в лес.
Некоторое время он нюхал воздух, говоривший ему больше, чем он мог увидеть, потом решительно повернул свое крепкое, стянутое тугими мышцами тело и побежал прочь. Всадники вновь появились в поле зрения лишь тогда, когда он твердой, упругой рысью без устали отмахал добрую пару верст. Они возникли, как миражи, по бокам, на расстоянии взгляда друг против друга, и в воздухе снова затрепетали унылые визгливые крики. И тогда старый, как весь волчий мир, глухой и безглазый ужас внезапно поднялся из темных глубин, ошпарил мозги и так полоснул по лапам, что серо-голубой очертя голову понес к той самой балке, в которую заманивал белую. Охваченный этим ужасом, он желал только одного: уйти из вида, унести, скрыть ставшее вдруг таким огромным тело в самой тесной, самой недоступной яме.
Старик в лисьей шапке заулыбался и перешел в галоп. Глядя на него, и молодой прибавил ходу, но попридерживал, так чтоб свернуть волка на себя. Однако серо-голубой, хотя и отклонил от цели, но в то же время неожиданно рванул еще сильнее, вынудив и гнедую пойти вскачь. Бесшумно паривший над степью орел терпеливо наблюдал за тремя фигурами, летящими к точке, в которой им предстояло встретиться. Гонка тянулась слишком долго, и старику все-таки пришлось сбавить бег, чтобы конь мог перевести дух. Сбросил и молодой. Волк опять гнал на балку, мысль о которой волновала томительно остро, как запах.
Самообладание вернулось к нему так же внезапно, как покинуло. Случайной частицей в сумбуре клокочущего ветра, странным, лишним сейчас оттенком то ли запаха, то ли воспоминания вдруг до самого мозжечка пробило бешеное ощущение надвигающейся весны, которая означала хорошую добычу и жизнь. Весна брызнула ему в ноздри. И серо-голубой поочередно скосил глаз на приближающихся врагов. Он остыл и готов был побороться за свою шкуру.
Само собой, люди не знали этого и, уже утомившись и думая, что волк тоже начинает терять силы, упрямо продолжали гон, стараясь тревожить зверя гиканьем и резкими сближениями и чередуясь в угонках, чтобы выматывать его, а самим отдыхать по возможности. В какую-то минуту серо-голубой припал к земле, выждал, когда с визгом и посвистом всадники двинули коней на него, и тогда, не успев перевести дух, он рванул вскачь. Он буквально летел длинными, уверенными прыжками, поджимая в воздухе ноги, чтобы сильнее оттолкнуться в новом рывке, держа хвост на отлете, прижав уши, вытянувшись в струну, и всё набирал, набирал, набирал… И хотя кони устали, удивленным всадникам тоже пришлось прибавить, чтобы добыча не ушла из виду.
Так продолжалось долго, слишком долго, слишком это все затянулось, и люди решили кончать. Волк был уже не тот, да и загонщики тоже. Старик больше не улыбался и встревоженно поглядывал на темнеющие небеса.
Когда, казалось бы, клещи должны были вот-вот сомкнуться и отчетливо слышимым сделалось хриплое дыхание наседающих коней, серо-голубой вдруг резко вытянул ноги вперед и даже перекувырнулся в брызгах подмокшего снега. Белый в яблоках конь с гулким топотом пролетел мимо, и серо-голубой ринулся вбок, оставляя обоих врагов прямо за собой. Теперь все их визги и крики утратили магический смысл, заставлявший волка беспомощно метаться внутри незримого круга, теперь им оставалось только догонять.
Взмокшая шерсть его потемнела и в сгущающихся сумерках приняла почти черный окрас; вывалившийся набок язык то и дело подхватывал на бегу грязный снег, от которого не было никакого толку; в глазах плескалась сиреневая муть, но фыркание и грохот копыт позади заставляли лапы работать на полную мощь; и без всякого понимания он бежал, чтобы только бежать сквозь несущийся в морду ветер навстречу спасительной темноте. Однако и людям было не до веселья. От лошадиных тел опасно стелил пар, и не было больше возможности остывать, чередуясь, и жгучая, злая досада незаметно оплетала их сердца.
Он все же заскочил в балку – не в ту, к которой стремился, более плоскую, открытую – и заскользил по боковым отрогам. Люди держались верхами. Они уже вынули и намотали на кисти длинные ременные плети. Оставалось взять его измором с двух сторон. Когда волк погнал на другую сторону, старик дал по бокам своей белой в яблоках и, опустив руку с плетью, помчался прямо через ложбину наперерез, а молодой, прикинув, где может выскочить зверь, направил лошадь к этому месту. Скосив кровавый глаз на белую в яблоках, серо-голубой сперва дал ходу, вынудив ее тоже наддать, а после вильнул круто и пошел по отрогу наверх. Старик не заметил, как выскочил на подтаявший и подмороженный, припорошенный поземкою лед, и, развернув на бегу в сторону зверя, он вдруг увидел, как небо закружилось у него над головой. Конь беспомощно вильнул копытами по льду и грузно упал на бок.
Волк вышел ровно там, где рассчитывал его встретить молодой. Однако гнедая осадила от неожиданности, когда волк выскочил из расщелины прямо ей под ноги, и первый удар тяжелой плети взметнул комья заснеженной земли прямо перед мордой тоже отпрянувшего зверя. Вместо того чтобы бежать, серо-голубой вдруг повернулся кругом и нырнул гнедой под брюхо. Лошадь захрипела и, казалось, запуталась в собственном топоте – ее силы были на исходе. В ту же минуту страшный удар по боку перебросил волка назад. Он не почувствовал боли, одно удивление, которое мгновенно перешло в ярость, и тогда, подобравшись, на последнем дыхании, свернув в прыжке голову набок и едва не откусив собственный свой язык, серо-голубой саданул гнедой точно в самое горло. Еще два страшных удара обрушились на его тело, прибив книзу, прежде чем измученная, стремительно теряющая остатки сознания лошадь не припала, хрипя, сперва на колени, а после осела на все четыре ноги, да так и замерла. Они оказались друг против друга, и когда человек замахнулся, волк теперь уже легко бросил свое словно бы невесомое тело вперед и впился свирепым оскалом в руку, державшую плеть. На какой-то миг взгляды их пересеклись. Но уже через секунду серо-голубой плавно уходил в степь, а выехавший из оврага старик, потерявший внизу свою лисью шапку, перевязывал рану молодому, ругался и грозил кулаком в ледяную темноту, в которой растворился волк.
Глубокой ночью к растерзанным останкам белой волчицы из тьмы выпрыгнул серо-голубой. Прихрамывая, он обошел волчицу несколько раз, молча, сосредоточенно обнюхивая, лизнул остывшую кровь, потом повернул голову в направлении, откуда пришли люди, наставив туда холодный, как степь, внимательный взгляд своих посеченных, мерцающих оловянным блеском, раскосых глаз, и некоторое время стоял так без движения. Потом развернулся и посеменил назад в темноту, не оглядываясь.
Погода улеглась, и промытое бархатисто-черное небо безмятежно сверкало всеми своими звездами, словно хотело подсветить ему дорогу.
_________________________________________
Об авторе:
ДМИТРИЙ ПОЛЯКОВ (КАТИН)
Российский писатель. Автор повести «Скользящие в рай», романов «На выдохе», «Улыбка идиота», «Сновидения по Юнгу», "Дети новолуния". Лауреат Бунинской премии за роман "Дети новолуния" (2013). Публиковался в журналах "Москва", "Аврора", "Сноб", "Этажи".
скачать dle 12.1
