(рассказ)
Очнувшись, он сразу вспомнил, что сказал вчера Честар: «Утром вернемся и соберем всех наших». Слова сержанта быстро, как яркий свет, сверкнули в темноте, вызвав резкую боль в висках и в напряженных со вчерашнего дня глазах. Еще не видя ничего, не понимая холодных досок пола и своего скрюченного на нем тела, забыв свое имя, он, дрожа и покашливая, испытывал накопившийся за два дня страх.
Вчера ему было безразлично.
Поднявшийся, снова севший, обхвативший руками в неснятых на ночь перчатках колени, нащупывающий локтем рожок автомата, он быстро, в течение полуминуты, вспомнил все: сержант Бранко Честар обрел свои черты — прищуренный твердый взгляд, губы, темные зубы, всегда готовый сплюнуть рот; солдаты его отделения — уставшие, ошарашенные таким количеством смертей; сербы, которых он почти всегда видел издали…
Почему Честар вчера не вернулся за ним? Неужели этот человек-машина, которого в роте всегда называли Буйвол, а некоторые — Рокки, так устал, что не смог вернуться и прикончить его, Малко Павича, здесь, в этом единственном во всем селе целом сарае?
«У тебя сербская фамилия, Малко», - как-то сказал сержант, смотря ему своим прищуренным взглядом в переносицу. Малко тогда отчетливо ощутил жужжание огромной силы в темных полусжатых пальцах Честара.
Интересно, сколько за всю жизнь Честар прикончил человек?
Малко вспомнил своего первого убитого — первого и, может быть, единственного, потому что сербы всегда были далеко и он стрелял в их сторону, не зная, попал или нет. Тогда, месяцев пять назад, еще летом, они вошли в маленькое село, где, как они думали, не было солдат; он шел следом за медленно ползущей танкеткой, и вдруг сбоку из проема между домом и пристройкой вынырнула фигура человека в белом. Малко, выворачивая тело, дал такую нелепую очередь, что изрешетил голубятню и печные трубы на двух домах, а тот человек, пожилой крестьянин, лежал почти разрезанный пулями с головы до живота — он оказался без оружия, но сержант Честар сказал тогда, усмехаясь: «Неплохо Малко, только стрелять научись».
С тех пор Малко знал — Честар ненавидит его.
А теперь? Как выросшее животное, он созрел для того, чтобы быть убитым, стоит только им вернуться…
Сидеть в темноте было невыносимо.
Малко на коленях пополз вперед, ткнул перчатками в дверь — она выпала и, наклонившись, повисла на одной петле. Он увидел прямо перед собой бледные зигзаги криво встающего солнца и белую под темным небом землю — выпал первый снег, остатки села лежали под белыми холмами, и только церковь, снесенная почти наполовину, горела таким же ясным и чистым пламенем, как и вчера; все так же, даже еще сильнее клубился над пламенем черный дым — словно невидимый жар поддерживал огонь в течение всей ночи.
«Склад сапог у сербов там, что ли?» - сказал презрительно Честар, когда они уходили и солдаты, как завороженные, оборачивались на этот странный непрекращающийся дым. Все они помнили о том, что сербский пулемет ударил с церкви как раз тогда, когда пламя уже разгорелось. А потом, когда сербы все же ушли — в третий раз, — Честар выстроил их всех — человек десять-двенадцать — и сказал: «Теперь я ваш единственный командир, поэтому слушай приказ: сейчас уберемся отсюда к чертям собачьим, тут даже дома целого не осталось, рядом есть село, пойдем туда, а утром вернемся и соберем всех наших».
Он сказал, и они пошли. Малко Павич, думая только о распухшем пальце, сел на краю дороги, расшнуровал ботинок, а потом, перестав размышлять, в какой-то внезапно возникшей темноте скатился, прижав к себе автомат, по склону вниз, вполз в полуразрушенный сарай, вбив одним рывком едва держащуюся на одной петле дверь в раму, и замер, удивившись, что мрак теперь окутал его вдвойне. Широко открыв глаза, он сидел на деревянном полу и, ничего не видя, напряженно смотрел вперед, безразлично ожидая, что сейчас раздадутся шаги сержанта.
«Чтобы убить или сломать челюсть, нужен повод, - сказал как-то Честар, - поэтому война в чем-то справедливая вещь…»
Малко знал, что Честар вернется. Он всегда выполняет, что говорит.
И он знал еще, что у него не хватит сил выстрелить в сержанта. Ведь он спасся лишь до половины, забежав в этот дом, и теперь вторая часть спасения стала ему не нужна — может быть, исчез страх, может быть, он так устал, что почти не чувствовал себя человеком, которому надо не хотеть умирать.
Глядя в темноту, Малко видел почти цветные, почти озвученные картинки: солдаты его роты, шатающиеся от двухдневного недосыпания, бряцая оружием, медленно идут вниз, и только Честар по прозвищу Буйвол, сбросив автомат с плеча, машет замыкающему рукой: догоню, мол, и начинает идти назад…
Постепенно картинки сменились видениями сна: какие-то обрывки детства, студенческих каникул в Дубровнике — и Малко заснул, сидя на коленях и опираясь на автомат, потом повалился набок и проснулся уже перед восходом от внезапного, жуткого, как громкий крик, страха.
Теперь холод вернул его к действительности. Он ощутил робкую уверенность в себе, в своем двадцатилетнем возрасте, в своих руках, ногах, пальцах, в ровно бьющемся сердце. Он встал, выпрямился во весь рост, хрустнули суставы, голова едва не задела потолок — и вдруг обрадовался жизни, как ребенок приходу матери. Выбравшись на свет, Малко осмотрел оружие, вытащил из кармана и подсумка все патроны и набил ими второй рожок.
«Они вернутся, — кивнув, сказал он себе, — но я успею».
Он осмотрел дорогу и засыпанное снегом село — все было тихо, недвижно, и только горела церковь. Несколько птиц — черное воронье — кружили над крестьянским полем.
Малко принял решение. Он зашагал, обходя склон, с которого скатился вчера, справа. Там он нашел то, что искал: засыпанные снегом трупы убитых вчера солдат, почти все хорваты — его рота, кое-кого он знал по именам.
Малко вспомнил, как это было вчера. Они уже думали, что все кончено, и пошли, как гусята по дороге, на гору в село — почему-то по дороге, их погубила эта человеческая тяга к дорогам — веселые, уставшие, увешанные оружием, поснимав фуражки и каски, и тут как раз с той церкви и ударил пулемет. Малко поднимался по склону в числе последних, когда солдаты как камнепад стали валиться на него, сбили с ног, погребли под собой.
- А… Томак, - Малко присел на корточки перед первым убитым, которого он перевернул лицом вверх. - Ну что ж, поделись теперь, - найдя во внутреннем кармане френча бумажник, Малко пересчитал деньги: сто тридцать немецких марок. Подумав, он снял с Томака кольцо — золотое, пригодится.
Обыскивая следующего, он на секунду замер — показалось, что где-то рядом шепчет человек. Резко встав, Малко огляделся: никого, только тихо падает снег. Страх, пройдя как порыв ветра, оставил его — успокоившись, он продолжил свою работу.
Чуть позже он вновь выпрямился и внимательно посмотрел на волнистый край дороги.
«Да кто же там, Господи побери», — сказал он себе. Он снял с плеча автомат, осторожно, стараясь не шуметь, вскарабкался вверх по склону, пригнувшись, вышел на середину дороги и посмотрел вниз.
Здесь трупов было меньше, и внизу по полю шла, поминутно спотыкаясь и падая коленями в снег, женщина — старая, сгорбленная. Она была закутана в длинную темную ткань: то ли шаль, то ли громадный платок. Подойдя к убитому, женщина опустилась рядом с ним на корточки, пригнулась — Малко показалось, что старуха хочет поцеловать мертвому руку — и почему-то застыла, не шевелясь в своей сгорбленной позе, похожая издали на огромную с распущенными черными крыльями птицу.
Потом она встала и медленно побрела к следующему. Малко смотрел. Он вспомнил о Честаре, обо всем, что было, потом, оглянувшись еще раз на дорогу, стал не спеша, чуть лениво спускаться вниз. Он чувствовал себя уверенным, ему хотелось жить и говорить.
Пройдя метров десять, он остановился.
Старуха, вставая, качнулась, шаль сползла и оголила ногу — вид белого чистого тела внезапно сверкнул и ударил по глазам как быстрый осколок солнца.
«Не может быть, — пробормотал Малко, — это ведь…»
Подходя к ней все ближе, Малко тревожно догадывался, что женщина не так стара, как казалось издали. Подойдя вплотную и встав за ее спиной — она сидела на корточках, держа в левой руке замерзшую ладонь мертвеца и что-то шептала, — он хмуро смотрел на покрытое гусиной кожей тонкое девичье колено, на почти прозрачную щиколотку, утопающую в рваной, явно не по размеру кроссовке. Он смотрел на ее густые черные волосы и думал о том, какое у нее лицо, а когда она обернулась — быстро, стремительно, — понял, что не ошибся: большие бесстрашные глаза с двумя голубыми бликами, обветренные губы, нос с горбинкой, сросшиеся брови.
Она неотрывно, почти не мигая, смотрела ему в глаза — до тех пор, пока Малко, стараясь казаться сильным, не сказал:
- Ну… девчушка, чем ты тут занимаешься?
- Я людям гадаю, - тщательно выговаривая слова, ответила девушка.
Ему стало противно. Чувствуя отвращение к себе и к этой девчонке, он вспомнил о Честаре, о том, что надо бежать, и что церковь пылает уже два дня, о набитых деньгами карманах — он опустил глаза, сделал к ней шаг, едва не наступив на огромную, наверняка сорок пятого размера, кроссовку, и вздрогнул, ощутив тепло ее дыхания.
Он взглянул на нее.
- Как тебя зовут?
- Христина.
- Сербка?
- Да.
- Я — Малко… А фамилия у меня ваша. Ты чего тут, с ума сошла, что ли?
- Я… Я людям гадаю…
- Чего? Мертвецам? Да ты…
Он расхохотался, потом, оборвав смех, покрутил пальцем у виска и добавил:
- Погадай лучше мне, - и протянул руку, не сняв перчатки.
Она не шелохнулась.
- Ну ладно, - снисходительно сказал Малко. Уверенность снова вернулась к нему, и показалось, что надо пожалеть девушку.
- Христина!
Она молчала.
- Я не убью тебя, Христина, - сказал он, заглядывая ей в глаза.
Она не ответила.
- И о чем же?
- Что? - спросила она.
- Ты им гадаешь.
- О разном. О том, что их ждет.
Малко улыбнулся.
- Ну и что же будет вот с этим? - он кивнул влево, туда, где в камуфляжной куртке лицом вверх лежал убитый.
- Его съедят ястребы.
- Ястребы? - он вздрогнул и спросил еще раз: - Что?
- Они прилетают сюда.
Он обернулся.
- С гор?
- Да.
Вдруг Малко задрал голову. Тех, кого он принимал за ворон, стало больше, они кружили, временами исчезая в черных клубах дыма горящей церкви.
- Это они?
- Да.
- Черт возьми… - Малко, пытаясь улыбнуться, опустил глаза и долго смотрел на ноги девчонки, на голые, ярко видные сквозь распахнутую шаль тонкие худые ноги слабой женщины, покрытые гусиной кожей холода, и на секунду злое ледяное желание охватило его, полное власти и ненависти к этим белым коленям, тонким кистям рук — их захотелось схватить, выкрутить, сделать больно.
Она тоже опустила глаза, как бы соглашаясь с его гневом.
Малко с полминуты молчал, облизывая тающий на губах снег.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать.
- Христина…
Она посмотрела на него.
- Христина, - сказал он, словно пробуя на вкус ее имя как снег, - ты… Что у тебя случилось?
- Ничего.
- А отец, мать…
- Их убили позавчера.
- А потом?
- Что — потом?
- У тебя… — ему в глаза опять сверкнула белизна ее ног, — ты уже спала с кем-нибудь? - спросил он неожиданно, как человек, который заговорил во сне.
- Да, вчера, три раза.
- Это были солдаты?
- Солдаты…
- Кто они?
- Я не понимаю…
- Ну кто? Сербы, хорваты?
- Я не помню, не помню, - сказала она испуганно. Протянув руку, он погладил ее лоб, такой же белый и чистый, как и ее колени. Она молчала. Малко смотрел, как его руку в перчатке и ее черные волосы медленно покрывает тут же тающий снег.
- Скажи… Но ведь ястребы не едят падаль.
- Сейчас все всё едят. Так получилось.
- Да, это так, - он убрал руку и положил ее на ремень автомата.
- А с этим что будет? - спросил он, указывая на засыпанный снегом труп позади Христины.
- Его тоже съедят ястребы.
- А вот того?
- И его.
- А там? - он махнул рукой в сторону дороги.
- Там тоже.
- Ястребы?
- Ястребы.
- Но ведь Честар сказал что вернется.
- Честар не вернется.
Малко замолчал, смотря вниз — ноги девушки слепили ему глаза, слепили так нестерпимо, что он почувствовал, что плачет.
Сквозь слезы он не заметил, как она тихо повернулась и тихо пошла к тому дальнему краю склона, где виднелись засыпанные снегом последние тела убитых. Словно что-то поняв, он рванулся за ней, быстро обогнал и, споткнувшись, схватился как за поручень мостика за ее тонкую, слабую, сразу хрустнувшую кисть.
- Христина, - сказал он, заглядывая ей в лицо, почти касаясь недельной щетиной ее щеки. - Христина, а скажи, что будет со мной? — и протянул ей руку, забыв снять перчатку.
Но она, едва посмотрев на него, сразу отвела взгляд. Потом все же взглянула ему в глаза, и он, чувствуя, как замерзают остановившиеся на щеках слезы, услышал:
- Не знаю.
_________________________________________
Об авторе:
ВАЛЕРИЙ БЫЛИНСКИЙ
Родился в Днепропетровске. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького в Москве. Дебютировал в 1995 году с рассказом «Риф», опубликованном в журнале «Новый мир». Повесть «Июльское утро» получила в 1997 году первую премию «Новое имя в литературе» в российско-итальянском литературном конкурсе «Москва-Пенне». Рассказы печатались в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Литературной газете» и др. В 2011 году вышел роман «Адаптация» (издательство «АСТ»). В 2015 году стал лауреатом литературной премии "Ясная Поляна" в номинации «Детство. Отрочество. Юность» за книгу «Риф» (2014, издательство «Дикси-пресс»), в которую вошли повесть и двенадцать рассказов. Живет в Санкт-Петербурге.
скачать dle 12.1