Елизавета Новикова. КОРОТКИЙ ПУТЬ В ВЕЧНОСТЬ

(рассказы)


ТDK-90


- Во-первых, эта поездка сулит нам безмятежное пьянство на протяжении двух дней; ну, утешим там хозяина, как-никак наш общий друг помер, а во-вторых…

Ваня с любопытством приоткрыл тяжёлые глазки и медленно перевёл взгляд с проносящегося за окном вагона заснеженного пейзажа на вдохновенное лицо Говорова.

- Во-вторых и в главных, заберём кассету с записью того, как он мои стихи на радио читает. Забавно – он умер, а голос как взаправду. Будто живой. Интересно, мне понравится, как он прочёл мои стихи?  А вдруг не понравится, вдруг он плохо читал?

Ваня  прервал Говорова:

- Не понравится, выбросишь к хренам кассету, и жалеть тогда особенно нечего, что он умер. Хотя, думаю, скорее, тебе понравится – он же актёр отличный… Был. Наверно, и стишки хорошо читает.

- Ага, наверно. Ну, - Говоров приподнял за горло бутылку, - что нам, кабанам?! Поехали!

Утро на Московском вокзале началось похмельно и угрюмо. Друзья с бутылками «Невского» в дрожащих пальцах выползли на Невский же, удивлённо покачали головами и направились на переговорный пункт – договариваться с женой умершего актёра Поляничко о встрече.

Весёлая вдова почему-то испуганно пообещала встретиться с ними в кафешке на Садовой через час – и быстро повесила трубку. Пока её ждали, непонятно зачем стали пить вермут, что, видимо, и привело к тому, к чему привело: когда вдова по имени Илона появилась в кафе, друзья были сильно навеселе и слабо отдавали себе отчёт, кто она и зачем вообще пришла.

Говорову показалось, что она одета так, словно оставила чёрный «Роллс-ройс» дожидаться её где-то на углу, под снегом – Илона была в чём-то развевающемся, чёрном, пушистом, а голову и половину лица закрывала шляпа едва ли не с вуалью. За столик она садиться не стала, достала из сумочки коробку с аудиокассетой, выдавила улыбку и, пробормотав нечто наподобие «Слушайте на здоровье», тут же развернулась к входной двери. Друзья растерялись и, кроме слабого «э-э-э», ничего вслед ей произнести не успели: хлопнула дверь кафешки, а кассета – вот она – уже лежала рядом с обкусанными чебуреками на их столике.

Как выразился Ваня, для проформы сходили на выставку в Русский музей, затем вновь совершили рейд по местным кабачкам… Встреча с Илоной забылась, а кассета была надёжно спрятана в Говоровскую сумку, которую тот не забывал заботливо придерживать рукой даже в тех заведениях, где её сохранности ничто не угрожало.

Сойдя с поезда в Москве и уныло посмотрев в смурное и похмельное лицо Вани, Говоров простился с ним, смыл остатки воспоминаний о поездке под душем в своей тихой квартирке и, распаренный и уютный, достал из сумки кассету.

Запись была неплохая, довольно чистая: Говоров слышал, как Влад Поляничко откашливается, прикрыв рукой микрофон, потом задумчиво произносит: «Так… Борис Пастернак….» - и хорошо поставленным голосом, тщательно изображая якобы скрываемое волненье, нараспев читает хрестоматийные строки. « Ага… Иосиф Бродский…»… Первая сторона плёнки подходила к концу, а вот своих стихов в исполнении Поляничко Говоров так и не услышал. Он нервно домотал плёнку – нет, Мандельштам. Другая сторона! Опять Бродский. Да что же это такое! Говоров промотал ещё вперёд – а, вот, похоже, наконец-то!

Влад неспешно читал одно из его любимых лирических стихотворений – оно было пронизывающе-осенним, питерским, с запахом разведённых предрассветных мостов и зыби над водой. «Так-так…» – пробормотал довольный Говоров: ему очень нравилась эта мягкая манера Влада задушевно преподносить, в общем-то, банальные вещи. Дальше шло тоже очень неплохое, по мнению Говорова, философское размышление «Взгляд в бездну», и автор даже руки начал потирать, любовно глядя на магнитофон – так ему нравилось то, как Влад читает его лирику.

Стихотворение подходило к концу, и умиротворённый Говоров почти полностью погрузился в какие-то сладостные размышления о бренности всего сущего, как вдруг за предпоследней выигрышной строфой Влад начал читать совсем не последнюю строфу, а … «Чёрт, это ещё откуда взялось?! Они что, редактировать мои стихи вздумали?»  - Говоров аж подскочил от неожиданности в кресле, но магнитофона не выключил, а с нарастающим раздражением слушал, как Влад вдохновенно разбавляет его (его!) стих какой-то поэтической лабудой. А, наконец-то зазвучала его, Говорова, собственная строфа, и Влад, прочитав её, замолк. Молчание длилось секунд двадцать, потом Влад, откашлявшись, перешёл к третьему стихотворению – жёсткому, пафосному. Читал он опять же хорошо, но Говоров, недовольно хмурясь, был начеку и ждал подвоха. Подвоха не последовало – всё было прочитано так, как полагалось, без всяких дополнений и вольностей.

Кассета кончилась, и Говоров, не включая света, ещё полчаса не вставал с кресла. С чего это вдруг Влад решил читать по радио «исправленный» непонятно кем вариант «Взгляда в бездну»? И ведь его-то, автора, ни о чём не предупреждали, разрешения не спрашивали… Странно. Говоров отмотал на начало «Взгляда…» и снова прослушал до того момента, когда Влад начал пороть отсебятину. Гммм, очень странно. Похоже, он не только не испортил стих этими двумя чужими строфами, но даже улучшил его… Говорова аж передёрнуло – «улучшил»! Он-то считал, что всё написано идеально, ан нет, взялся какой-то поэтишко, который… Писал бы свои стихи, а чужие править не лез! Неужели это Влад такое придумал? Вряд ли, стихами он вроде бы не баловался…Нет, всё же отлично написано! Говоров задумчиво покачал головой – отлично, блеск. Как бы ни хотелось в этом признаваться… Он прослушал ещё пару раз плёнку от начала до конца, вышел в ночной магазин за пивом и дал себе обещание, во-первых, позвонить завтра в Питер и спросить выпускающего директора программы об этом странном казусе, а во-вторых, написать завтра достойный ответ неизвестному поэту – чтобы взять свой маленький реванш.

Как и следовало ожидать, на следующий день трубка голосом питерского выпускающего удивлённо заверила его, что – вот и редактор подтвердит – никто стихи не правил вроде бы, а за Владом таких приколов не водилось. Ладно, проехали, Влада-то уже не спросишь… Оставалось ждать вдохновения, озарения, прихода – и Говоров, как в плохих  фильмах, начал мерить квартиру шагами. Озарения не было. Лезли в голову свои же собственные обрывки стихов да мысли о нелёгкой завтрашней работе. Чёрт, чёрт, чёрт!!! Ни-че-го.

К вечеру, поняв, что сегодня явно не творческий день, Говоров включил какое-то кино, но и смотреть в ящик настроения не было. Тогда он – всё равно день испорчен! – опять воткнул в магнитофон кассету с загробным в прямом смысле голосом Поляничко. Так, про любовь, а теперь…угу, здесь – пошло развитие темы, так хорошо, сильный образ, завершение и переход… Стоп!!!! Говоров аж подпрыгнул. Вместо перехода к его заключительной строфе после тех двух, чужих и талантливых, Влад, не моргнув глазом, начал читать опять же чужую третью строфу! Это ещё что?! Не мог же он вчера её не заметить?! Говоров ткнул на «стоп» и перевёл дух. Третья строфа, и опять не моя. Вчера её не было. Прямо бред какой-то!

Собравшись с духом и по-прежнему не находя объяснений, он отмотал плёнку немного назад и приготовился: да, первая не его строфа, вторая и… И третья, да, третья, тоже не его! Но какая! Влад размеренно произносил слова, складывал их в фразы, и Говоров был готов рвать на себе от отчаяния волосы – не он написал это! Но ведь должен был – он!!! Его заключительное четверостишие, последовавшее за этой фантастической третьей строфой, явно проигрывало по глубине мысли и звукописи, и так ощутим был контраст… Нет, но как, кто, но откуда?!

Говоров поплёлся за водкой с чувством человека, внезапно обнаружившего пропажу сберкнижки, всех наличных денег, и плюс к этому – сгоревшую квартиру. Кто написал эту часть стихотворения, и почему вчера Влад не читал эти строчки, а сегодня… Подлог, мистификация, подменили? Смешно! Они же брали в Питере только одну, одну кассету. Вчера и сегодня никто не заходил. Вчера он был трезв – и этих строк точно не было, точно!

Ваня почему-то почти не удивился – видимо, не поверил Говоровскому связному рассказу, но посоветовал больше кассету не слушать, а ещё лучше – выкинуть на помойку. Выпить водки и лечь спать. И повесил трубку. За исключением второго пункта – т.е. выбросить кассету – Говоров всё исполнил в точности и, не раздеваясь, уснул.

Утром события вчерашнего безумия несколько потускнели, и Говоров, уже посмеиваясь над своей вчерашней крезой, воткнул в магнитофон кассету. Опять – первый - пошёл, второй – пошёл! И… Говоров зарыдал от отчаяния: все три строфы были на месте. Влад преспокойненько их прочёл и… И продолжил четвёртой, доселе не слышанной, строфой.

Говоров поднял глаза к потолку и отстранённо подумал, что вроде вот и свод небесный не упал, и всё в мире как будто по-прежнему. Как будто так и должно быть. Нет, поймите, как будто самое обычное дело – голос мёртвого актёра добавляет за три дня уже четвёртую строфу в твой маленький шедевр!  Что в таких случаях делают, когда так беззастенчиво и так буднично, как макароны сварить, голос зарытого и похороненного приятеля, издеваясь, дополняет твои собственные стихи?

В этот день Говоров ничего не ел и на работу не пошёл. Он сидел перед магнитофоном и прослушивал бесконечное число раз проклятый «Взгляд в бездну». Да, в нём было четыре лишних строфы, четыре, и на фоне их совершенной гармонии меркли его жалкое начало и банальная концовка. В конце концов, рассудил Говоров уже ночью, какая разница, откуда они там берутся? Я достаточно мудр, чтобы принимать мир таким, какой он есть. Раз так идёт, так и надо.  А может?.. Может, на меня с неба свалился фантастический, немыслимо щедрый подарок, которого я так ждал всю сознательную жизнь?… Мне иногда казалось, что пишу не совсем я – как это ни банально звучит. Я – только проводник, антенна приёмника, по которому со мной общается Бог. Голос с небес диктует мне нужные слова, заботливо подкидывает образы и лепит из них полуфабрикат. Я – клиент кулинарии Создателя: допекаю, подрумяниваю и придаю товарный вид.  Теперь Он решился принять более осязаемый, вернее, слышимый облик. Всего-то делов, не о чем и беспокоиться.

Между прочим, - окончательно успокоил себя Говоров, зажёвывая лимоном коньяк, - даже голоса привидений ушлые американцы тоже начали записывать на магнитофон… И ничего страшного не случилось – было бы горааааздо хуже, если бы Влад испортил мои стихи откровениями графомана-неудачника. А так – с какой стороны не посмотри, всё я оказываюсь в духовном шоколаде… - на этом не совсем убедительном, но утешительном размышлении Говоров бережно убрал кассету в коробочку и включил какую-то киношку, под которую вскоре и заснул.

Неделя выдалась сложная – нужно было успеть выполнить сразу несколько заказов от крупных издательств, и Говоров яростно работал над оригинал-макетами до закрытия метро; полумёртвый от усталости вваливался домой и, не снимая ботинок, первым делом включал в комнате магнитофон. Влад Поляничко за всю неделю ни разу не обманул его ожиданий – каждый день «Взгляд в бездну» дополнялся очередной строфой, и каждый раз, услышав её, Говоров не мог сдержать почти оргазмического стона – так нечеловечески красиво и неотвратимо ново, ярко до боли звучали стихи из динамиков. В среду Говоров заметил, что тема «потусторонних стихов», как он их для простоты стал называть, плавно сменилась. Торжественно и печально Влад рассказывал уже не об упадке, конце, смерти и великом Ничто – теперь его голос слегка вибрировал и дрожал, когда он произносил слова о любви, которая никому и ничего не отдаёт – только берёт, берёт бесконечно и с концами – и Говорову стал неожиданно понятен образ «торжествующая любовь». Любовь, расширенная за границы человеческого и земного мира, любовь покоряющая и обладающая. В пятницу и субботу Говоров, уже не стесняясь себя, плакал над магнитофоном.

Через неделю, когда голос Влада окреп и в нём зазвучали пафосные  нотки – речь шла о ближайшем будущем человечества – Говоров решился и прослушал вторую сторону кассеты, на которой, по крайней мере в самом начале, Влад мирно читал Пастернака и Бродского. Куда там! Теперь почти полстороны кассеты занимал «Взгляд в бездну» с вариациями, на него наползал любовный цикл, а Мандельштам с Бродским робко теснились к концу плёнки. Говорова неожиданно осенило, что если он не спишет звучащие стихи в свою тетрадь, они могут исчезнуть, испариться под давлением новых пришельцев из поэтических пространств, и Говоров схватил ручку.

Через месяц стихов набралось на небольшую, но вполне приличную книгу. Да что книгу – поэтический вечер можно было устроить. Говоров загорелся этой идеей – тем более что друзья, удивлённые его затворничеством, наседали и требовали показать, что же он успел насочинять в своём добровольном уединении. Через пару недель дата проведения вечера была утверждена, с руководством клуба обговорена возможность после вечера задержаться на лёгкий фуршет; «потусторонние стихи» перепечатаны и уложены в строгую папку. Что будет?

Такой реакции публики не то что Говоров – сам Господь Бог не смог бы предугадать. Только Ваня, и то не полностью, был посвящён в тайну появления стихов, и по просьбе Говорова никому  ничего о них не сказал. Как позже выяснилось,  не напрасно. Потому что первое отделение Говоров начал с чтения своих старых добротных стихов – для разминки, и после того, как почувствовал симпатию, внимание зала, контакт с ним –  решился.

«Взгляд в бездну» в интерпретации Влада Поляничко был встречен гробовым молчанием. Не останавливаясь, Говоров перешёл ко второму "надиктованному свыше” стихотворению, которое назвал "Предпоследней жизнью”, и тут в зале начало происходить что-то труднообъяснимое. В глазах знакомых девушек, сидевших в первом ряду, стояли слёзы, одна, не стесняясь, зарыдала в голос. Марина вскочила, - такой он видел её только в постели – потёки туши, растрепались волосы - она, прижимая руки к груди, бормотала: "Ещё, ещё”, а через несколько секунд  из заднего ряда раздался визгливый мужской выкрик: "Прекрати читать!”. Говоров сконфузился, прервал чтение на предпоследней строфе, и одновременно несколько слушателей – среди них Говоров заметил двух своих старых друзей – бросая на него ненавидящие взгляды, почти побежали к двери. Он молчал. Теперь гудел зал – отчётливо слышались Сашины восклицания: "Как же так можно?!”, Горюновское: "Вот, совсем допился!” и отчаянная истерика молоденьких слушательниц. Говоров ничего не понимал. Что это могло значить?! Да что, в конце концов, происходит?! Среди общего шума и движения один Ваня со второго ряда показывал Говорову большой палец и улыбался, мол, молодец! Публика уже повскакивала со своих мест и многие потянулись к выходу. На Говорова старались не глядеть; Аркаша, толкнув в плечо, отодвинул поэта от столика, прихватил фуршетную бутылку водки и, тихо матерясь, стал тут же откручивать пробку. Фомин и Уткин, пряча глаза, пробормотали: "Ну ты даёшь, старик!” – и ушли. Штернберг с завистливой улыбкой прошипел: "После такого жить – стыдно” и пошёл догонять Уткина. Марина вдохновенно рыдала, потрясённо мотая головой, Вера плакала в носовой платок, Катя нервно обкусывала заусенцы вокруг ногтей…

Фуршет так и не состоялся. Запасы вина, водки и закуски, припасённые Говоровым, были за несколько часов уничтожены. Почти потерявшему рассудок от непонимания происходящего Говорову помогал Ваня – и поздно ночью, уже после закрытия метро, друзья каким-то волшебством добрались до квартиры безутешного Говорова. Ваня уложил друга спать, подоткнул ему одеялко, постоял некоторое время над распростёртым на диване телом Говорова и, убедившись, что тот крепко спит, направился в кухню – ещё входя в квартиру, он приметил магнитофон на кухонном столе. Рядом лежал ворох исписанных листов и авторучка.

Кассета была отмотана на начало. Та самая кассета. Питер, Илона, стихи с того света. А ну-ка, посмотрим! И Ваня нажал кнопку "Пуск”.

…все 90 минут кассетного времени были заполнены тихим шумом механизма и шорохом плёнки.
 

 

КОРОТКИЙ  ПУТЬ В ВЕЧНОСТЬ


Тут другая психология. Прожил с Леной восемь лет – и ничего, похоже, не понял. Слава Богу, не было детей. Когда и как началось, когда и как?! Восемь лет назад мы покупали квартиру в этом доме, вернее, родители, а теперь неважно. Целых восемь лет. Ремонт, работа, отпуск, встречи; в сущности, настоящая, наполненная жизнь. Что перестало устраивать? Чёрт его знает. В один момент – раз! – озарение: старая, надоевшая жена, застарелый запах супа, пожелтевшие обои над диваном, там, где прислоняешь подушку; киснущее в ванной бельё… Конечно, и я ей надоел, я понимаю… Теперь практически жизнь будет – с чистого листа. Другой город, другая работа, а главное, один. Как будто можно всё начать заново…

Андрей Михайлович Солодов придирчиво и внимательно осматривал своё новое жилище. Машину он отпустил, помог грузчикам занести вещи – да он и не взял почти ничего из Москвы, из Бутова – всё оставил Лене. Может, это её отчасти утешит. Только кому же теперь будет она вязать свои убогие свитера?! И Андрей Михайлович с трудом удержался от желания по-мальчишески пнуть невесть откуда выпавший теннисный мячик и захохотать – так легко вдруг стало на душе. Свободен! Так, диван – конечно, после того, как переклеить обои, встанет вот сюда; да, не забыть с розетками разобраться; докупить стульев, новую люстру – в восточном стиле… От перспектив становилось тепло в желудке и сладко захватывало дух. А главное, на работу выходить – только послезавтра! Господи, впереди целая жизнь… И важно – знать, как её провести правильно. Уж за этим-то дело не станет…

Вечером в кухне заурчал холодильник, забулькал в стакане ледяной «Нарзан» и зашипели на новой плите котлетки, вселяя в душу Андрея Михайловича ощущение давно потерянного, забытого, но теперь вновь обретённого счастья. Да, друзья вопили, что он идиот, раз меняет квартиру в Москве, даже в бог весть каком Бутове – но в Москве же! – на большую, но в глухом Подмосковье. Разводится с надоевшей, но всё-таки родной – столько-то лет вместе! – женой. Меняет отличную работу на просто хорошую. Бросает, предаёт их, в конце концов! Но Андрей Михайлович был деликатен и непреклонен. Не в том он возрасте, не двадцать лет, чтобы убивать вечера на трёп с надоевшими приятелями, тем паче – на перебранки с опостылевшей супружницей. И вот он сделал, он смог – и теперь всё в жизни пойдёт по намеченному им самим пути. До работы – три остановки на автобусе, до магазина – три минуты пешком, до леса – да вон он, только на балкон выйди. Река летом, грибы осенью, лыжи зимой…

Но сначала – обустроить быт. Подремонтировать новую квартиру.

Андрей Михайлович с энтузиазмом взялся за дело. От старых жильцов осталась какая-то мебель – убогонькая скрипучая кровать, традиционные кривые табуретки, да пара столов и полок. Кровать пряталась в пыльном углу третьей, дальней комнаты. Поплевав на руки, Андрей Михайлович принялся за дело: кряхтя, отодрал вросшую в паркет кровать, несколькими ударами молотка расчленил её и со спокойной совестью снёс по частям на помойку. Та же участь постигла остальных мебельных старожилов.

К выходным новый хозяин уже обзавёлся обоями, шпатлёвкой, краской, плинтусами – а инструменты он привёз со старой квартиры, не жене же оставлять – и, благословясь, осенним воскресным утром приступил к работе над стенами дальней маленькой комнаты. Комнатка была какой-то неправильной формы, с окном на трубы биокомбината, тёмненькая, подслеповатая – и Андрею Михайловичу стало неожиданно жаль её, как потерявшегося ребёнка. Он провёл рукой по ободранным обоям и прошептал: «Ничего, вылечим тебя, вот увидишь!» - и сконфузился. Тут же устыдившись своего сентиментального порыва,  Cолодов с излишней старательной торопливостью начал отскабливать обои с крошащихся стен. Углы комнаты затянула паутина, и Андрей с удовольствием накручивал её на веник. В рассеянном дневном свете оседала белая пыль, куски штукатурки с тихим стуком падали на почерневший паркет.

Работа спорилась. Мысли Андрея Михайловича постепенно приняли приятно-деловое направление: отдирая паркетины, он прикидывал, во сколько встанет заказать ламинат и где выгоднее это сделать. Пытаясь в уме перемножить количество квадратных метров на сумму со скидкой в 10%, он заметил довольно широкую, почти круглую дыру между отставшим плинтусом и выбитыми паркетинами. «Крысы, - передёрнуло А.М. – только этого не хватало… Вот они, радости жизни на первом этаже! Прэ-лэст-но…» Схватив длинную щепку от плинтуса, он сунул её в отверстие и нетерпеливо зашерудил ею внутри. Полная тишина и пустота, даже стен не касается! Он потянул щепку назад, она мгновенно выскочила. Теперь щепка напоминала огрызок обкусанного школьником карандаша – от неё осталось меньше трети - тот кусочек, который зажимал в руке Андрей, когда запихивал палочку в отверстие.
«Сожрали, откусили», - понял удивлённый хозяин. И так бесшумно! После минутных раздумий, он просунул в дыру длинный металлический стержень, но нащупать стенки по-прежнему не удавалось. Вытащил стержень наружу. Аккуратно, словно невидимые крысы поработали ножовкой, стержень был отпилен по самую «рукоятку». Андрея прошиб пот. Он лёг животом на пол и опасливо приложил к дыре ухо. Дыра молчала. Он недоверчиво полежал ещё некоторое время, тщетно вглядываясь в тёмное застенное пространство, потом решительно поднёс к отверстию палец. Ему показалось, что ладонь захолодил сквозняк, ветер из отверстия, и он раздумал просовывать палец в загадочную щель. После некоторого размышления, он притащил из кухни двухметровую рейку и, кряхтя, задвинул её в дырку. Рейка уместилась там полностью. Когда Андрей потянул к себе торчащий из стены кончик, он остался у него в ладони. Рейка полностью исчезла в неведомом пространстве за стеной. Та же участь постигла ножку от табуретки и длинный обломок трубы.

Работа застопорилась. Обед казался необязательным и невкусным. Мысли скакали сюрреалистическими блошками. Найти старых хозяев? Как, да и вряд ли они что-то знают. Спросить знакомого физика о природе таинственной аннигиляции предметов и вещей нашего мира в застенном пространстве? Засмеют… Выход нашёлся, и Андрей Михайлович, бросив ложку, почти бегом помчался в прихожую. Как же раньше-то не додумался? Очень просто – надо обследовать стену с обратной стороны. Вдруг она по улице граничит с огромным подвалом? А там -  секретная лаборатория, где проводят опыты над появившимися там предметами? Режут с какой-то целью очень мощными резаками… Выбежав на улицу и чётко рассчитав место проекции на внешнюю стену предполагаемой дыры, Андрей Михайлович опустил руки. Вот та стена с окном, в ней изнутри дыра на этой высоте… Как же так? Получается, что толщина стены всего каких-то несколько сантиметров, и здесь – Андрей Михайлович с силой ткнул носком ботинка – очевидно должен быть подвал, гараж, ну хоть что-то… Нет. Стена была старой, но совершенно целой и достаточно ровной. Андрей не поленился сбегать домой ещё раз, убедиться в том, что место он установил правильно. Но снаружи стены дыры не было. В пятисантиметровой стене существовал по крайней мере двухметровый лаз, и снаружи не находилось никаких следов. Самым разумным в такой ситуации было махнуть на всё рукой, что Андрей Михайлович и сделал. Конечно, никому ни слова он не сказал о своём открытии, разве что деликатно поинтересовался прошлым квартиры и её владельцев в домоуправлении. Оно было непримечательным, не считая того факта, что в ней умер дедушка, после чего безутешные  члены семьи решили уехать от тяжёлых воспоминаний и обменяли квартиру. Правда, - извиняясь, заверили Андрея, - дело было давно, много лет назад.

Андрей продолжил ремонт – дыру он, поколебавшись, из детского любопытства решил не заделывать, только прикрывать какой-нибудь дощечкой, чтобы не дуло.

Его любимым развлечением стало, вернувшись с работы, отодвигать дощечку и медленно засовывать в отверстие принесённый с завода длинный гвоздь; кусок провода; палку от швабры… Результат успокаивал: целой оставалась только та часть предмета, которая не попадала в застенное пространство. Вся остальная часть бесшумно исчезала в дыре, и потом Андрей с мальчишеским удивлением водил пальцем по идеально ровному срезу.

Как-то ему пришло в голову, что можно не ходить до помойки, вынося мелкие необременительные предметы и кусочки обоев – они идеально пропадали в дыре. Среди обрезков обоев затесалась невесть откуда вывалившаяся старая фотография его приятеля – и Андрей в каком-то весёлом порыве, тоненько скрутив снимок, просунул его в щель. Потянув за торчащий кончик фотографии, он вытащил её на свет Божий совершенно целой. Она не исчезла! Изумлённый, Андрей расправил снимок и обомлел: друга на фотографии не было. Ясно читался берег какого-то озера, плакучие ивки… То место, которое занимала собой фигура приятеля, заполнял кусок озера и небо над ним. Солодов быстро разорвал снимок и сгрёб обрывки в дыру. На какой-то миг ощутил неприятный укол в области сердца, но надо было готовиться к сдаче проекта, и Андрей постарался выкинуть из головы очередную загадку.

Частичная разгадка открылась на третий день: по телефону, который почти всё время молчал, вдруг позвонила Катя (как смутно вспомнил Андрей, толстая обрюзгшая жена приятеля) и, всхлипывая, позвала его на поминки. «Кирюша» попал в аварию на подмосковном шоссе и умер по дороге в реанимацию. Андрей выслушал отрепетированный рассказ о месте и времени сбора скорбящих, искренним голосом пообещал быть, пособолезновал и повесил трубку. Признаться, он ожидал чего-то в этом роде: так начиналось действие захватывающих западных триллеров, до которых Солодов был любитель. Только главным героем, пружиной действия в этой истории неожиданно оказался Солодов Андрей Михайлович, инженер-технолог, 37 лет, в/о, почти без в/п, ч/ю и т.д. Ему неожиданно сделалось очень весело, и даже на работу он позволил себе явиться с опозданием – подумаешь, когда рушится привычный мир вокруг, стоит ли обращать внимание на такие мелочи… На похороны он не поехал – всё-таки чего-то испугался, и потом – ужасно разболелись ноги. Ступни и лодыжки с утра дня похорон стала сводить невесть откуда появившаяся судорога, которая к вечеру сама собой прошла.

Наконец-то жизнь становилась похожей на сбывшуюся  выстраданную сказку! Вечером, придя с работы, он неспешно, с удовольствием ужинал, шёл прогуляться среди пыльных и ставших такими родными пятиэтажек, оттягивая момент своего всемогущества: в полночь он садился перед дырой на корточки, доставал стопку старых фотографий и медленно, смакуя каждый жест, откладывал в сторону те из них, которым предстояло в скором времени исчезнуть в жадном жерле вечности.

Звонки в доме раздавались всё чаще, но ни на одни из похорон Андрею Михайловичу не позволяло пойти здоровье: то его валил с ног внезапный приступ ангины, то мучил обильный понос, а однажды, когда он уже оделся, чтобы поехать на поминки старого институтского друга, которому он до дрожи, до исступления завидовал когда-то, его зацепила невесть откуда взявшаяся машина. Тут Солодов по-настоящему струхнул и слегка призадумался, решив на время оставить свои убийственные эксперименты. Не тут-то было. Через пару дней «отдыха от возмездия» (как он про себя именовал свою очистительную деятельность), он заметил, что со стола в комнатушке исчез его бумажник. Солодов готов был присягнуть, что бумажник ещё вечером мирно спал на столешнице – а утром пропал, как корова языком… Поиски ни к чему не привели. Вечером того же дня он хватился очечника с единственной парой дорогих очков – они пропали с полки в коридоре. Вернувшись с работы на следующий день, он обнаружил пропажу паспорта и записной книжки – они мирно лежали на серванте в гостиной, но теперь их там не было: только темноватый след на тонком слое пыли доказывал факт их прошлого существования.

Вероятно, нельзя было останавливаться. Дыра требовала пищи. Она мстила за невнимание к себе. Промучившись ещё один вечер и сунув в дыру старые паркетины, Андрей Михайлович с тяжёлым вздохом достал из альбома Ленину фотографию. На ней она выглядела такой, какой он помнил её последние года два совместной жизни – неумело крашеная блондинка с выщипанными в ниточку бровями, жёсткими складками вокруг тонких губ, расплывшаяся и нелюбимая. Он некоторое время подержал фотографию в руках и, ощутив сладостный приступ ярости и восторга, с силой втолкнул фотографию в расширившееся отверстие. В конце концов, он имел на квартиру в Москве гораздо больше прав, чем она; он имел право на свою жизнь, которую так бездарно и бездумно отдал ей!..

Вечером с замиранием сердца он набрал московский номер своей бывшей квартиры – трубку не брали. То же повторилось и в остальные дни. Заинтригованный, Солодов позвонил на Ленину работу, где ему сообщили, что она месяц как уволилась, квартиру продала и уехала из Москвы. «Сучка, - злорадно констатировал Андрей Михайлович, кинув трубку. – Даже и после смерти не могла не подгадить». Со смертью Лены – а Солодов не сомневался, что её хватил удар где-нибудь в глухой деревне на Орловщине, у спившегося дяди, к которому она в моменты семейных баталий обещала сбежать, - не осталось никого, с кем Андрей Михайлович действительно хотел бы свести счёты (с кем желал, он давно расправился). Сменился начальник на работе и часть руководства городка, но это не принесло облегчения. Скорее, наоборот – с каждым утром Солодов всё яснее понимал, что мир так глубоко и прочно лежит во зле, что его жалкие попытки очистить мир обречены на провал. Опять же – стоило перестать хотя бы раз в три дня забрасывать в дыру чьи-то фотографии, из квартиры стремительно начинали исчезать вещи. После мелких настала очередь крупных, а запоры на шкафах не помогали. Надо было положить конец всему этому безобразию, но как?

Промозглым весенним утром, дрожа от холода, Солодов проснулся и понял, что одеяло прямо с него, спящего, было нагло похищено всеядной дырой. Она значительно расширилась за последнее время, и у него появлялось чувство, что эта кривая пространства открыто глумится над ним.

Решение пришло мгновенно, будто кто в ухо шепнул. Чертыхаясь, Солодов оделся и побежал в магазин канцтоваров. Вернувшись через полчаса в квартиру с большим свёртком в руке, он оставил его в прихожей, приблизился к дыре и громко, внятно произнёс: «Мне ничего не будет, я бессмертный. А вот что скажешь ты?!» Застенное пространство по-прежнему молчало. Стряхнув капли тающего снега с пальто, Солодов пожал плечами и, оглядываясь на дыру, скрылся в коридоре. Вернувшись со свёртком размером с небольшой арбуз, он положил его около отверстия и начал неспешно разворачивать. Дыра безмолвствовала. Андрей Михайлович вынул из обёрточной бумаги весёлый глобус и покрутил его в руках: «Ну что, кто победил: ты или я?». Аккуратно пристроил глобус прямо напротив отверстия и с криком «Банзай!» изо всей силы залепил по нему ногой. Глобус, шипя и скукоживаясь, исч…







_________________________________________

Об авторе: ЕЛИЗАВЕТА НОВИКОВА

(1971-2014)

Прозаик, эссеист, редактор, литературный обозреватель. Окончила филологический факультет Московского государственного педагогического университета им. В.И. Ленина. Являлась активным участником литературного движения «метафизический реализм», основанного и вдохновляемого писателем Юрием Мамлеевым. При активном участии Елизаветы Новиковой в 2003 году увидел свет единственный в своем роде, первый и последний сборник рассказов «писателей-метафизиков» «Равноденствия. Новая мистическая волна» (издательство АСТ).

Долгое время Елизавета Новикова работала литературным обозревателем в журнале «Ваш досуг», писала литературоведческие и культуроведческие статьи для ряда разных популярных журналов. Проза Елизаветы Новиковой почти не публиковалось. Только после ее ухода из жизни в издательстве «Вест-Консалтинг» вышел сборник рассказов и эссе Елизаветы Новиковой «Короткий путь в вечность» (2015).

Лиза ушла из жизни в мае 2014 после тяжелой болезни. Несмотря на то, что основным предметом её культрологических исследований был феномен смерти, Лиза оказалась на редкость жизнелюбивым, позитивным человеком, и  своей борьбой с недугом она продемонстрировала друзьям и близким редкое мужество. 16 ноября 2016 года ей могло бы исполниться 45 лет… скачать dle 12.1