Владимир Гуга. НЕТРУДНО БЫТЬ БОГОМ

(рассказы)


МАТЕРИАЛИЗМ

К окружающим вещам надо относиться по-человечески. Поэтому им надо давать человеческие имена. Например, письменный стол можно называть Артуром Леонидовичем (ну, это как бы такое научно-интеллектуальное имя-отчество, серьезное). Старый шкаф можно наименовать по-свойски Петровичем. С ванной совсем просто – у нее изначально хорошее говорящее женское имя – Ванна. Поэтому ее так можно и называть Ванна Ивановна. Приблизительно такая же история с комодом. Жил-был такой римский император Луций Элий Аврелий Коммод, следовательно, ничего придумывать не надо, а просто называть комод – Коммод Аврелий. Любимую чашку можно называть Машка – весело и уютно. Сложнее с антресолями – их вроде как много, поэтому тут надо чего-то особенное придумывать. Или, вот, стенка или горка. Тоже непонятно, как называть, потому что в стенке, в горке и в кухонном гарнитуре много всяких элементов. Здесь следует немного покумекать. Зато со старым буфетом – все просто. Его можно назвать как-нибудь в ретро-стиле, например Савва Игнатьич или Лев Евгеньич. Старинное трюмо – особый случай. Оно – среднего рода. Как же к нему обращаться? Очень просто! Поскольку основополагающий элемент трюмо – зеркало, отражающее ваш собственный неповторимый лик, к нему можно обращаться просто – Ваше Величество. Собственно, изначально трюмом (склонение этого слова в данном предложении необходимо) зеркало и называли. Ну, или Выше Сиятельство, как вариант, чтобы не слишком уж… А теперь о главном. Расставаться с любимыми вещами тоже надо по-человечески, как со старыми друзьями. Ванне можно сказать: «Тут такое дело, Ванна Ивановна, ремонт я как бы затеял. Решил сменить вас на новую, импортную. Посудите сами, меня в вас купали, когда мне года не было. А теперь я уже изрядно убелен сединами. Да-с… Время никого не щадит. Поэтому, пора вам, пора... Да вы и сами же видите свои ржавые разводы… Куда это годится? Ничего личного». С комодом тоже надо поговорить напоследок: «А у меня для вас, Коммод Аврелий, отличные новости! Завтра вы переезжаете! В одно замечательное место. Видите ли, в нашем доме обновка – шкаф-купе въезжает… Сами понимаете – идем в ногу со временем. Но вы не волнуйтесь, в новом месте за вами будет уход, пригляд. Чего нам в тесноте всем мучится-то? Но я вас никогда не забуду. Честное слово». Последнее чаепитие с чашкой-Машкой можно завершить таким пассажем: «Все течет, Маха, все меняется. Сегодня на дворе совсем другие модные тенденции. Ты, конечно, классная девчонка, и чисто по-человечески мне жаль с тобой расставаться, но, все-таки, я уже немного другой стал. Точнее совсем другой. У меня и круг общения поменялся… Господи, ну, ты сама все понимаешь! Я просто предлагаю остаться друзьями. Понимаешь, просто добрыми старыми друзьями». Со столом Артуром Леонидовичем надо деликатно-официально завершить отношения, как с профессором, отправляемым на пенсию: «Уважаемый Артур Леонидович! Я очень ценю ваш вклад в нашу совместную деятельность, но настал момент вашего выхода на заслуженный отдых. Много, много написано мной на вас – и неудачные домашние задания по алгебре и чудовищные стишки «розы-морозы», всякое было, всякое… И, вот, в этот торжественный час я хочу сказать, что мне вас будет очень, очень не хватать…» Шкафа Петровича можно просто хлопнуть по боковине с напутствием: «Давай старина, мы еще повоюем! Ты еще крепкий старик!»». Ну, а трюмо можно проводить так: «Ваше величество! Общественный строй поменялся. Теперь у нас не абсолютная, и даже не конституционная монархия, а здоровая европейская демократия. Все эти золоченые ампиры и витиеватые модерны сменяет эргономичный пластик и лаконичное жаростойкое стекло. Поймите, Ваше Величество, мы живем не в музее. Вы уходите в запасники истории, а это – большая честь, поверьте!».
Ну, и когда таджики в оранжевых безрукавках будут выносить старые вещи на свалку их надо попросить так, по-человечески: «Вы уже поосторожнее их тащите, не заденьте об угол, не разбейте по дороге, все-таки они мне родные».




ПЕЧЕНЬ

Всемирноизвестный художник N пригласил на открытие своей юбилейной выставки двух старых друзей – немолодую холеную даму и столь же немолодого джентльмена, пришедшего на мероприятие в свитере, украшенном вышитыми оленями и в бесформенных брюках, с чуть заметным пятном на левой коленке. Когда-то они втроем учились в художественном училище. Учились успешно, принимая от педагогов высокие оценки и заслуженные похвалы. Во времена студенчества, эта тройка, как говорится, подавала большие надежды. Кстати, художник N в компании молодых гениев «подавал» надежд гораздо меньше, чем художник, что сейчас столь дико и несуразно смотрелся в своем свитере на фоне хрусталя, зеркал, откровенных декольте и голых спин. Да, капризы успеха неисповедимы… Почему-то одних он выносит на самый шпиль славы, обеспечивает вниманием журналистов, критиков, галерейщиков и, главное, богатыми покупателями, а другим предоставляет пыльный чердак на даче, заваленный невостребованными полотнами, старый свитер с оленями и полную безвестность.
Присутствовать на празднике славы старику в дурацком свитере было невыносимо. Самое неприятное в этой ситуации заключалось в том, что все курсирующие по залу ценители изобразительного искусства от сопляка-обозревателя до маститого ученого, отлично представляли внушительный масштаб творчества старика в штанах с отвисшими коленками. Представляли, но почему-то совсем не обращали на него внимания.
Просто взять и уйти он не мог. Чтобы тогда подумал художник N, узнав о его исчезновении? Он бы подумал, что его друг, в конце-концов, признался в своей зависти. Нет, такой вариант художник-неудачник принять не мог. Оставалось одно – терпеть и считать минуты, оставшиеся до завершения этой пытки.
Другое дело – их общая подруга, дама в скромном, но очень элегантном платье, подчеркивающем по-прежнему привлекательный изгиб её талии. Она-то завершила свою художественную карьеру лет двадцать назад и теперь прекрасно себя чувствовала. Ее давно все забыли, и она ни на что не претендовала. Бывшая художница, явившаяся на открытие выставки не одна, а с похожей на херувима внучкой, радовалось происходящему вокруг. Ей нравилось все – и картины юбиляра, и вкус дорого шампанского, и музыка струнного квартета, исполняющего, конечно, же «Менуэт» Боккерини, и невидимый флёр успеха, висящий в воздухе, словно аромат дорогих духов. Её внучка, толком не понимая смысла этого странного мероприятия, просто носилась в своем белом праздничном платье, похожем на колокольчик.
- Что-то ты совсем загрустил, - обратился юбиляр, обдав приятеля запахом еще не перегоревшего дорогого коньяка, - совсем одичал в своей деревне? Хоть бы пригласил меня на плэнер.
- Как же я тебя приглашу, - ответил старик в свитере, силясь улыбнуться, - если ты за границей все время живешь? То в Венеции, то в Париже, то в Штатах. Тебя нынче не поймаешь…
- Ой! Я тебя умоляю! - N сжал старика с оленями дружеским крепким захватом. - Пойдем-ка жахнем? А? Водка, коньяк, виски! Давай водки хряпнем? Давно же не виделись! Как я рад, чертяка, что ты пришел?
«Чертяка! – ухмыльнулся про себя приятель. - Завтра проспишься, опохмелишься, укатишь в Нью-Йорк и забудешь про чертяку».
- Ты же знаешь, мне нельзя, - ответил «оленевод», блеснув металлической коронкой, - у меня печень.
«Хотя откуда ему знать? Он и имя мое не сразу бы вспомнил, встреться мы где-нибудь в аэропорту».
- Да хрен с ней, с печенью!
- Нет, нельзя, брат. Нельзя. А, вообще, я очень рад за тебя. Честное слово. Молодец, что пригласил.
Между тем, к беседующим старым друзьям подошла элегантная сокурсница с внучкой. Вчетвером они образовали очень удачную картинку для репортерского кадра. Не удивительно, что их моментально окружили корреспонденты с камерами и диктофонами. Среди шустрых журналистов оказался и вездесущий руководитель съемочной группы отдела культуры центрального телевидения. Он сноровисто протиснулся сквозь репортерскую «стенку» и довольно нагло, что свойственного маститым и начинающим журналистам, приблизился к знаменитому художнику и его незнаменитым друзьям.
- Отличная сцена! Свет! - скомандовал он. Вспыхнул софит. Человек с оленями попятился.
- Сейчас будет прямое включение, Иван Сергеевич, - предупредила руководителя ассистентка.
- Прекрасно! - ответил Иван Сергеевич. - То, что надо. Внимание! Прямое включение. Пожалуйста, человек в свитере не удаляйтесь, вы создаете отличный фон! Девочку на первый план!
- Включение! - сообщила ассистентка.
- Поехали! - ответил руководитель.

Кадровый ведущий, чье лицо знакомо всем телезрителям, присел перед взъерошенной от беготни и впечатлений девочки.
- А вам, юная леди, - спросил он, - нравится выставка?
Юная леди приподняла руку и выставила ногу, будто намеревалась прочитать стихотворение. Её ангельское личико умилительно посерьезнело.
- Мне очень-очень понравилась выставка, - выпалила она, не справляясь со звуком «р».
- А что вам конкретно понравилось? - уточнил телеведущий.
- Все! Особенно… Э… Лица!
- Это – не лица, а портреты, - уточнила бабушка.
- Да, портреты! - подхватил ведущий. - Юбиляр – мастер портретного жанра. Стать его моделью – большая честь. Как правило, этот художник изображает только очень важных персон из мира бизнеса, политики, большого спорта. Может быть в скором времени появиться и ваш портрет, юная леди, выполненный кистью этого мастера? Не так ли?
Телеведущий ослепительно улыбнулся и перевел взгляд на мастера. Довольный художник потянулся к микрофону.
- Точно! - зазвенела колокольчиком внучка. - Он отлично рисует. Его портреты (слово «портреты» вобравшее в себя два «эр» далась ей с огромным трудом) очень похожи на настоящих людей. Они почти такие же настоящие и красивые, как портреты художников со Старого Арбата. Тьфу! Я хотела сказать, портреты, нарисованные теми художниками со Старого Арбата. Понятно? А, вот, природа – леса, поля, горы, речки и посуда эта… На Старом Арбате красивее… Мы с бабушкой очень любим картины со Старого Арбата, да, бабуль?
Бабуля в ответ что-то шикнула и дернула девочку за руку.
Лицо известного художника N моментально почернело. А лицо неизвестного – засияло, будто ему только что сообщили о не подтвердившемся диагнозе смертельной болезни.
- А знаешь что, - бодро сказал он своему прославленному другу, - черт с ней с печенью. Живем-то один раз. И открытия выставки у тебя не каждый день. Пойдем что ли, тяпнем за твой успех?




НЕТРУДНО БЫТЬ БОГОМ

Вот одна из тех историй, о которых люди спорят. И ни день, ни два, а много лет. Началась она так просто: я ступил на платформу станции «Библиотека имени Ленина» и увидел, как один мужик пытается затолкнуть другого, откровенно пьяного, в дверь состава, следующего в сторону «Улицы Подбельского». Пьяный – кругл, активен, энергичен, силён. Заталкивающий – высок, сед, матёр, решителен. Между ними происходит знакомое бестолковое топтание-бодание, напоминающее ритуальный танец с выкидыванием рук и подбрасыванием ног. Вталкивающему, наконец, удается вдавить прыткого кругляша внутрь вагона. Я захожу в соседний вагон. Двери осторожно закрываются. Поезд трогается. Открываю книгу и моментально забываю об увиденной сцене.
Час спустя я еду в противоположенном направлении – к «Юго-Западной». Вхожу в вагон на станции «Чистые пруды», вижу качающегося около антидверей знакомого кругляша. Стало быть, теперь он едет обратно, в сторону «Юго-Западной». С того момента, как мы с ним расстались на «Библиотеке им. Ленина», перед моими глазами промелькнуло несколько сотен лиц. Промелькнули и растворились в бесконечности. И в этом людском безбрежном море я снова увидел ставшее уже знакомым лицо. Микроскопическая вероятность стала реальностью!
Между «Лубянкой» и станцией «Охотный ряд» пьяный мужик начинает приставать к группе иностранцев, в составе которой: латиносгёрл, латиносбой, китаец средних лет, европеоид и негроид. Кудрявая латинос (довольно красивая), белоснежно улыбаясь, отворачивается от назойливого кругляша. Он же, осознав, что имеет дело с иностранцами, начинает к ним приставать еще усерднее. Ах, пьяные порой так невыносимы! В конце концов, исчерпав слова, он просто вешается на шею высокого латиноса и целует его в щеку. Вместо того, чтобы отлупить обнаглевшего крепыша-кругляша, компания иностранцев взрывается хохотом. Иностранцам всегда весело. Что с них возьмешь? Инфантилизм – одна из главных европейских ценностей. Тем временем двери осторожно открываются.
Пассажирская масса, как жмых из винодавилки, вываливается на станцию «Библиотека им. Ленина». Группа иностранцев, продолжая ржать, удаляется в сторону перехода на станцию «Александровский сад». Я следую в этом же направлении. А толстяк снова топчется на том же самом месте, с которого стартовал около часа назад.
А теперь главное! Попрошу внимания! Я – единственный свидетель странствий пьяного кругляша. Абсолютно единственный. Один среди нескольких миллиардов жителей планеты. Даже герой этой закольцованной истории не имеет представления о том, что с ним происходило. Значит, я стал, вроде, как Бог, ибо видел то, что никто не видел.




СВИНАЯ ОХОТА



Поезд несся по заснеженной русской степи. Мы, четыре случайных попутчика, дабы скоротать время в пути развлекали друг друга всякими историями из жизни. Время от времени кто-нибудь из моих соседей доставал бутылочку и мы по-дружески чокались, хотя знали друг друга не более двенадцати часов. Я, в силу своего возраста, чокался стаканом, наполненным газированным напитком "Колокольчик".

Хорошо все-таки ездить в поездах! Да еще в теплой компании. В такой обстановке можно легко забыть о всяких городских заботах и служебных треволнениях. Хотя бы на время. Едешь себе и едешь, смотришь в окно, а за окном – зимняя степь. И конца ей нет. Глядя на этот бесконечный белый простор, невольно вздрогнешь: "Да... Не хотел бы я сейчас там, снаружи, очутиться. Верная смерть оказаться в зимней степи одному". От такой мысли хочется еще плотнее укутаться в казенное железнодорожное одеяло и слушать байки попутчиков – были и небыли.

В нашем четырехместом закутке расположились: Дмитрий, командировочный из Сергиева Посада; мой земляк Евгений Афанасьевич, пожилой грузный мужчина, служивший снабженцем в какой-то столичной фирме; Петр – наемный старатель; и ваш покорный слуга, совсем молодой человек, накануне отметивший свое восемнадцатилетие. По правому борту покачивались сонная старушка и ее внучка (следившая за столбами) – не очень красивая, но фигуристая рыжая девушка.

Это было мое первое, столь далекое путешествие. Я ехал за Урал, чтобы принять участие в большом слете молодежи, поддерживающей генеральную линию тогдашнего правительства. Впрочем, о том, что я – "кремлевский болванчик" (именно так называли участников слета всякие злопыхатели) я еще не знал. Мне просто выдали в студсовете путевку, футболку с эмблемой университета, значок с медведем и указали место отправки группы делегатов от моего вуза. К сожалению, накануне отъезда я на радостях перепил холодного пива – целых три бутылки – и заболел ангиной. В итоге пришлось добираться до лагеря самостоятельно.

Всё-то мне было интересно. Всё в диковинку, всё в новинку. Даже титан с кипятком около купе проводника в моем восторженном восприятии выглядел как-то таинственно и романтично. И неудивительно: первый раз в компании потертых жизнью мужчин... Без родителей, учителей и воспитателей. Такие моменты, скажу я вам, запоминаются на всю жизнь. Я был очень взволнован. Впрочем, то, что случилось в нашем плацкарте чуть позже, вывело из равновесия даже такого "стреляного воробья", как Дмитрий.

О чём же чаще всего беседуют незнакомые мужчины, волею случая, очутившиеся вместе в замкнутом помещении? О политике, футболе, женщинах, армии, рыбалке и охоте. Так уж получилось, что политическая тема быстро зашла в тупик, так как Евгений Афанасьевич оказался радетелем старых традиций, то есть если называть вещи своими именами, "красно-коричневым", а Дмитрий придерживался либеральных взглядов. Чтобы не вышло скандала, оба противника деликатно увели разговор в сторону. О футболе тоже беседа не склеилась – все присутствующие, кроме Петра, оказались болельщиками ЦСКА, который в то время находился в зените славы (Петр к футболу питал полное равнодушие). Ругать, значит, нам было некого – ни тренера, ни вратаря, ни нападающих с защитниками.
Разговор об амурных подвигах тоже не "пошёл", так как в этом деле у меня фактически не имелось опыта. И старшие товарищи, чувствуя это, решили не травмировать мои юношеские уши. Про армию нельзя было распространяться Дмитрию – оказалось, он служил в секретных войсках и дал подписку о неразглашении на двадцать лет. Рыбаков среди нас не оказалось.
Зато в нашей компашке обнаружилось сразу три охотника! Старатель Петр, Евгений Афанасьевич и, как это не странно, – я.

Да, да не удивляйтесь. К тому моменту мой отец уже несколько раз брал меня на утиную охоту. Из жалости я не убивал птиц. Мне нравилось просто бродить, держа в руках тяжелое ружье. Холодная сила, таящаяся в недрах оружия, вызывала у меня почтительный трепет. Помню, я даже поглаживал свое ружье, хлюпая сапогами по прибрежным лужам.
- Эх ты, шишига! - укорял меня отец, видя, что я специально стреляю мимо дичи. - Горе-охотник.

Толстый и лысый балагур Евгений Афанасьевич под воздействием спиртных паров начал по-охоницки "заливать". Помахивая, словно Кутузов из фильма "Война и мир", надкусанной куриной ножкой, он с жаром доказывал нам, что однажды гнался за медведем. Гнался, гнался и, в конце концов, прикончил обезумевшего от страха зверя, метким выстрелом в глаз.
Я верил каждому слову. Дмитрий едва заметно посмеивался в усы. Петр же молчал с непроницаемым выражением лица, поглядывая на мой значок с медведем.

В дремучем облике этого человека было что-то пугачевское. Выпирающие скулы, хищные, будто стеклянные глаза, бледный лоб с прилипшим чубом.

- А вы слышали что-нибудь про свиную охоту? - вдруг спросил Пётр и шумно втянул в себя ароматный железнодорожный чай.
- Вы имеете в виду охоту на кабанов? - уточнил Евгений Афанасьевич.
- Нет. Я имею в виду охоту на волков.
- Позвольте! - толстяк театрально всплеснул руками. - Но при чем здесь свиньи?
Петр неспешно взял кубик сахара, с аппетитным щелчком раскусил его напополам своими белоснежными крепкими зубами и принялся дуть в стакан. Он был из тех людей, которые никогда не спешат с ответом. Особенно если вокруг все сгорают от любопытства.

- Я, Свиридов и Маклай как-то поехали охотиться на волков, - наконец начал свой рассказ Петр. Свиридова и Маклая он упомянул так, будто речь шла о Наполеоне Бонапарте и Федоре Достоевском, которых знает весь мир.
- Свиридов правил лошадьми, Маклай держал на мушке степь, а я колол свинью.
- Как это?
- Ну... пикой колол. Не до печенок. Для визгу. Я свинью, значит, колю. Она визжит. А на ее визг волки сбегаются. Такая петрушка. А потом лошади понесли, и я вывалился из саней.

Петр снова задумчиво припал к стакану. От нетерпения я начал ерзать по полке.
- А если лошади в степи понесут, особенно, когда волк рядом, их уже ничем не остановить. Так я очутился один в голой степи. Без ружья, лыж, спичек и средств связи...
Рассказчик глубоко вздохнул и принялся рыться в своих карманах. Достав большой носовой платок, он зачем-то вытер абсолютно сухой бледный лоб.
- Ну и? - не выдержал напряженного любопытства Евгений Афанасьевич.
- Что "и"? Пришлось бежать. Сначала мне немного повезло, потому что невдалеке оказался крохотный перелесок. Когда я добежал до первого деревца, волки меня уже приметили. Дерево оказалось скользким. А ветки – тонкие-тонкие... Но делать нечего, я полез. Руки все время срывались. Замерзшие пальцы плохо гнулись. И все-таки, мне удалось добраться до более-менее прочной ветки. Я встал на нее, а руками вцепился в веточки над головой. Та -етка, на которой я стоял, была тоньше велосипедного насоса. Волки, зверюг восемь, сидели внизу и скулили от голода.

Евгений Афанасьевич посмотрел на свой огромный живот, понимая, что его бы это дистрофическое деревце точно не выдержало.

- Стою я и думаю: а что ты Петро, собственно, добился? Ну, простоишь ты так десять минут, ну час, ну два часа. Но потом ведь начнешь замерзать или заснешь и рухнешь вниз, прямо им в пасти. С другой стороны, думаю, надо выиграть время. Глядишь, Маклай и Свиридов лошадей остановят и вернуться. А то и волки убегут, почуяв добычу. Надежда, как говориться, умирает последней. Но все мои надежды оказались напрасными...

Петр сложил руки под подбородком и уставился в окно. Степь начинала погружаться в сумерки. Слушатели молчали, словно боялись спугнуть кого-то. Или что-то. Колеса выстукивали замысловатый, но однообразный ритм.
- И вдруг, - продолжил Петр, - волки унялись и как-то пугливо, по-щенячьи прижали хвосты. Наступила зловещая тишина. Серые стали медленно пятиться от дерева, почтительно пригнув свои холки. А когда они расступились, появился тот, кого они, видимо давно почуяли и уже приготовились к его появлению. Один тощий волчок даже начал поскуливать от волнения. «Кто бы мог так напугать жестоких хищников, - подумал я, - неужто мои друзья-охотники, наконец, вернулись?» Эх! Куда там! Охотники! Раскатал губищу!
Петр плотно сжал губы, резко мотнул головой, так, что чуб упал ему на левый глаз и продолжил:

- В круг бледного зловещего лунного света, тяжело переваливаясь, вылез гигантских размеров медведь-шатун. Когда он шел снег не скрипел, а стонал под его пудовыми когтистыми лапами. А направлялся он прямиком к моему чудо-дереву.
Ощерив свою полусонную безумную морду, он встал на задние лапы и принялся трясти ствол, словно пьяный дачник яблоню. А волки в эти минуты облизывались и топтались от нетерпения. Жаркий пар, со свистом вырывающийся из его ноздрей, обжигал мои пятки. Полная луна светила, как фонарь.

Треснула ветка. Я попытался было перескочить на другую. Но оступился и упал прямо на хребет медведя... Да....

- А дальше чего? - почти криком спросил наш толстяк.

Зрачки Петра странно сузились, рот приоткрылся, лицо побледнело:

- Чего, чего! Сожрали меня, вот чего! - ответил он глухо, с какой-то злобной обидой в голосе.
Тертый калач Дмитрий вздрогнул и выронил из руки вилку. Евгений Афанасьевич разинул рот и выпучил глаза.

Тут по закону жанра всем присутствующим полагалось засмеяться, но наш плацкартный отсек наоборот погрузился в гробовую тишину. Я, кстати, эту хохму уже где-то слышал. То есть, она имела, как говориться, "длинную бороду". Но смех не последовал совсем по другой причине. По какой же тогда? Сам не пойму. Уж очень странно блеснули глаза Петра, когда он ответил на вопрос Евгения Афанасьевича. Всем стало ясно – рассказчик не пошутил. А что тогда? Правду что ли рассказал? Бред какой-то...

Не удивительно, что на этой реплике наш уютный вечер и закончился. Все молча уединились и погрузились в себя. Тучный Евгений Афанасьевич лег лицом к стене, с трудом поместившись на своей нижней полке, снабженец Дмитрий уткнулся в том Агаты Кристи, а я завернулся в одеяло, стараясь не думать о Петре.

Полночи я промучился, боясь пошевелиться и открыть глаза. Под утро, все-таки заснул. Правда, сон был беспокоен и тяжел, больше похож на бред.

А утром... утром обнаружилось, что полка Петра пуста. Матрас аккуратно свернут. Постели и в помине нет, так же, как и вещей.
- Куда-то сгинул наш охотник, - попытался пошутить толстяк, намазывая плавленый сырок на ломоть хлеба, - никак опять в степи затерялся.
Дмитрий почесал макушку:
- Странно... Он же до Екатеринбурга... Натуль, не подскажешь, эта... наш попутчик, такой черный скуластый вышел что ли?
Проводница остановилась и посмотрела на Дмитрия с недоумением.
- Какой попутчик?
- Ну... Петр...

Дмитрий машинально схватился за дубленку, во внутреннем кармане которой, вероятно, лежал бумажник. Пропажи не обнаружилось.
- Это место от самой Москвы пустое. Что вы, вчера перебрали что ли?
Евгений Афанасьевич растерянно глянул на бабулю в боковом отсеке. Старуха истерически, с кашлем и всхлипами захохотала.
- Бабуль, ну не надо, - попросила рыжая внучка, - ну, правда... Прекрати. Вы не обращайте на нее внимания. Она немного не в себе. Приступы, знаете ли, случаются.

На слете "кремлевских болванчиков" царила атмосфера беспричинной благодушной радости. Молодежь, съехавшаяся со всех весей, развлекалась, как могла. Я же прибыл на это мероприятие каким-то стариком. Меня особенно ничего не радовало – ни семинары, ни лекции, ни соревнования на лыжах, ни, даже, симпатичные, хоть и глупые, девчонки. Я как-то вдруг неожиданно и стремительно повзрослел, а они (вот уж точно – "кремлевские болванчики"!) остались детьми.
Бесконечная снежная степь, опасная и прекрасная, идеально ровная и ослепительно белая – вот, что меня притягивало. В лагере я мог смотреть на нее часами.

Я и сейчас обожаю вглядываться в условную полоску, разделяющую небо и степь.
«Что там за горизонтом? - спрашиваю я себя, - какие земли, какие люди, какие тайны? А может… А может быть, и нет за горизонтом ничего. Кромешная пустота. Кто знает?»
Вот так же, поди, и папуас, сидя на берегу своего островка, рассуждает, вглядываясь в морские дали. А бедуин смотрит на просторы бесконечно ровной Аравийской пустыни. Ну, а если перед глазами - ни степи, ни океана? Если вместо них чеченские взгорья или Третье транспортное кольцо? Куда в этом случае смотреть? Коли так, можно задрать голову и созерцать звездную бездну.




ПРИВЕТ!

Из всех пассажиров рухнувшего в Тихий океан авиалайнера спаслись тринадцать человек: я и двенадцать девушек из национальной сборной по синхронному плаванию. Спортсменки сумели доплыть до ближайшего от места падения самолета острова, а заодно дотянули и меня. Вообще-то я отлично плаваю, но без их помощи пропал бы. Дело в том, что когда лайнер затрясло и закрутило, мне прямо на голову рухнула чья-то сумка. Я вырубился и очнулся лишь в нескольких метрах от золотистого берега необитаемого, богом забытого, острова.
Оглядев этот девственно нетронутый уголок планеты, я быстро понял, что меня и спортсменок либо никогда отсюда не заберут, либо заберут очень, очень нескоро. Я так им и сказал на первом вечернем совете: «Девочки, похоже мы влипли. И надолго. Не терзайте себя бессмысленными надеждами, а лучше сразу смиритесь с долгой, не исключено, что и бесконечной разлукой со своими парнями, родителями, учителями. Но ничего, ничего…»
У синхронисток мое сообщение сомнений не вызвало. Еще бы! Они как-то сразу кротко доверились мне, взрослому, опытному мужчине с лицом, обезображенным интеллектом. А как иначе? Я же не пустое место, а образованный культурный человек. И это обстоятельство мои подруги по несчастью безоговорочно приняли.
В первый же день, как-то само собой, без всякого голосования и прочих бессмысленных ритуалов, я занял позицию абсолютного лидера. Просто благодаря авторитету. Хотя, в принципе кем-то руководить и чего-то там организовывать на острове не требовалось: налитые, волосатые кокосы размером с добрый астраханский арбуз висели низко и падали от одного удара ногой по пальмовому стволу; с вершин невысоких гор в океан стремились две хрустальной чистоты речушки с пресной водой, в которой искрились чешуей жирные рыбины; глупые, но очень вкусные крабы, выползая на берег, сами просились на острие заточенных нами пик. И никаких хищников! И что самое важное – никаких людей! Ведь, как известно, главная опасность для потерявшегося в этом мире человека – это незнакомые люди.
В первый же день, ну, прямо как в романах-робинзонадах, к берегу прибилось несколько дорожных сумок и большой металлический контейнер. Одна из этих сумок наверно и рухнула мне на голову, когда началось крушение. В осиротевшем багаже мы обнаружили немало полезных вещей, например зажигалки, фонарики и ножики. А в здоровенном контейнере находилось двадцать ящиков с бутылками шотландского односолодового виски, название которых (или которого) я, чтобы не делать бесплатную рекламу обозначать не буду. Не понимаю, как груз с алкогольной продукцией оказался в багажном отделении пассажирского лайнера? Наверняка здесь не обошлось без каких-то контрабандистских махинаций.
- Ну, - обратился я к слегка загрустившим синхронисткам на первом нашем совете, - спасибо вам, что не дали мне утонуть. Постараюсь щедро отплатить вам, чем смогу. Я человек – благодарный. И благородный. Да вы и сами это прекрасно видите. Давайте же знакомится! Вас, к примеру, как зовут? Анжела? А меня Вова. Очень приятно.
Мы быстро перезнакомились. И как-то, знаете, буквально сразу же, в первый же вечер передружились. Как сейчас помню: сидим нашим тесным кружком и смотрим на закат. Гладкая кожа спортсменок в лучах заходящего тропического солнца медленно приобретает какой-то фантастический, лиловый оттенок. Я им сказал: знаете, то-сё, пятое-десятое, в общем, жизнь продолжается, девочки. После такого краткого, но по-мужски уверенного обращения, на меня устремились взгляды распахнутых, полных доверия голубых, карих, синих, зеленых и даже черных глаз. Да, среди моих подруг по несчастью были девушки самого разного типа – брюнетки, шатенки, блондинки, смуглые и белокожие. Не компания, а какой-то международный фестиваль молодежи и студентов! Единственное, что их всех объединяло – это упругость спортивного тела и внутренний волнующий жар, свойственный молодости. Ничего не поделаешь – возраст.
Вот так и началась наша новая жизнь.
Однако как жаль, что я покинул привычную мне среду столь неожиданно, не завершив важных дел. В первую очередь, меня сильно угнетает последствия поступка, совершенного мной перед командировкой. Глубоко убежден, что эти последствия никак нельзя пустить на самотек. Дело в том, что во время злополучного полета, где-то минут за двадцать до крушения, до меня с сильным опозданием, как до жирафа, дошла крайне очевидная, но очень неприятная, даже болезненная мысль.
Перед моей последней командировкой, мой начальник, человек самых низких качеств (как и любой начальник), устроил мне выволочку. Он осрамил меня перед всей, можно сказать, компанией. А виновником той ошибки, за которую устроил мне жуткий разгон босс, был как раз он сам. Обычная, знакомая, ситуация.
Накануне вылета я в сердцах написал о некоторых пикантных нюансах личной жизни начальника, например, о его неумении пользоваться офисным туалетом и о его интимных связях с директором по безопасности, полковником в отставке, пристроившемся в нашей фирме на тепленькое местечко. Написал, конечно, для себя, чтобы душу отвести. Хе-хе, имею такую слабость – слова складывать. Многое, додумал, насочинял. Не без этого. Но, ведь, придумано это было для, так сказать, аутопсихотерапии, чтобы пар выпустить. Ну, написал и решил отправить любезному товарищу свой текст, чтобы потом вместе посмеяться над этим памфлетом, выполненным в форме докладной записки. Хотел отправить товарищу, а отправил абсолютно всем моим адресатам – и боссу, и компаньонам, и партнерам, и друзьям со знакомыми. Даже боссовой жене, работающей у нас финдиректором отправил. Есть у меня в почтовой программе такая функция – «Отправить всем». Она разработана для экстренного сигнала, когда человеку действительно нужно сообщить всем, всем, всем о чем-то сверхважном, ну, например, о приближении астероида к планете. Вот я на эту экстренную кнопку случайно и нажал...
Короче, возвращался я в Россию очень печальным. Даже подавленным. Как на эшафот. Ничего хорошего в ближайшем и в далеком будущем меня не ждало. Только плохое. Однако за свои поступки надо отвечать. И я хотел предстать перед общественностью и все объяснить, дескать, что хотя я и перебрал чуток, но это ничего не меняет: начальник наш действительно злобная и жадная тварь. Заявить правду, просто, чтобы остаться самим собой.
Дело должно было кончится судом с последующим заключением меня за решетку и наложением неподъемного штрафа (моральный ущерб). И я готов был принять свою тяжкую долю. Но все в одночасье перевернулось вверх дном.
И, вот, значит, мой начальник сейчас заканчивает оформлять какой-нибудь договор или орет по телефону. Конец его традиционного двенадцатичасового дня пока еще не виден. Ну, а я сижу на пляже, смотрю на выплывающее из океанской глади утреннее солнце, слушаю трели диковинной птицы и накручиваю на палец каштановый локон одной из синхронисток, ласково прильнувший ко мне, как к чему-то постоянному, устойчивому и надежному в этом непостоянном, неустойчивом и ненадежном мире. Привет!






_________________________________________

Об авторе: ВЛАДИМИР ГУГА

Родился в Москве. Выпускник музыкального училища им. С. Прокофьева и Литературного института им. А.М. Горького. Прозаик, публицист, эссеист, корреспондент журналов «Читаем вместе», «Региональная Россия» и портала «Книги моей жизни» (издательство АСТ). Координатор проекта «Народная книга» (издательство АСТ). Автор многочисленных рассказов, рецензий, интервью. Публиковался в журналах и газетах: «Огонёк», «Урал», «Полдень XXI век», «Лиterraтура», «Литературная Россия», «НГ- Exlibris», «Литературная газета», «День литературы», «Частный корреспондент», «Свободная Пресса», «Перемены» и проч. Участник тематических сборников прозы, выпускавшихся в издательствах АСТ, ЭКСМ, Астрель-СПб, Рипол-Классик. Автор книги коротких рассказов «Плюш и бархат». В августе 2016 года выходит документально-публицистическая книга Владимира Гуги «Фаина Раневская великая и непредсказуемая», (ЭКСМО).скачать dle 12.1