Дмитрий Калмыков. ЖИВОЕ

(рассказы)


ЛАНЗАДОРОВ ВОСКРЕСАЕТ ИЛИ ИСТОРИЯ ОДНОГО М.

Вася Ланзадоров сидел на кушетке со спущенными штанами. Шею и затылок покалывал прибитый к стенке ковер, плечи неприятно тянуло. Перед глазами черное окно с липнущими к стеклу снежинками. Настроение у него было мрачное вот уже несколько лет и это несмотря на то, что прямо сейчас Люда разложила у него на бедрах большие и теплые, как кулебяки, сиськи и активно трудилась, волнообразно выгибая шею и сопя носом. Как ни странно, но Вася в принципе не любил этих актов и, что называется, шел на поводу у капризов своей бабы. Чудилось ему в оральных утехах что-то педерастическое. Куда бы лучше сгрести Людку в охапку, завалить на кушетку и трясти до умопомрачения, до забвения и затмения всей этой дурацкой недожизни, которую он вынужден проживать! Пить, не в пример своим коллегам по литейному, Вася не умел и в запои уходил «на бабах». Так и это теперь подрезали! А много ли ему нужно было от жизни? Да, вообще херня! Вася – по жизни трудяга. С самой юности так сложилось. В армейку уходил с припиской к Севастопольскому флоту, уже и команду собрали, на этап повели. До автобуса всего ничего осталось, тут подбегает офицерик, быстро их колонну оглядывает и Васю из строя выдергивает. Поехал Ланзадоров вместо флота служить в «королевских». Сначала расстроился, ну а как же? Вместо героического Черноморского флота – стройбат, вместо сияющих и грозных линкоров – лесопилка в Вологодской области. Однако, долго не тужил. Понял, что на своем месте оказался. Восемь месяцев только отслужил, его уже начальником производства на секторе поставили. И вот интересно, казалось бы, дело-то не хитрое, каждый, у кого здоровье есть, справится. Пилорама – не ядерный синтез. Хрен в стакан! Чего только он не насмотрелся! Кому ногу отсечет, кому глаза опилками выест. А чечен один (много их в части служило), любитель гашика дунуть, пошел под этим делом на разгрузку и, видать, чересчур в себя погрузился. Бревна с лесовоза покатились и его как мармеладку по земле размазали. Работать уметь надо! И Вася умел. И был счастлив, что умеет.

На дембеле все тоже поначалу неплохо складывалось. Вернувшись в родной Серпухов, Вася погулял, как полагается, и пошел на литейный завод устраиваться, как говорится, по специальности. Завод, вроде ничего так, 90-е пережил. Его сразу какие-то москвичи купили, хотели возрождать производство. Без госзаказов-то цеха стояли. Вот, москвичи и хотели перевести Серпуховский литейный на рыночные рельсы. Так что Васю взяли без разговоров, как перспективного литейщика. И правда, дело вроде двигалось. Ланзадоров опять быстро вырос. На этот раз до мастера литейного цеха. И опять был счастлив. Опрокидывать чан с расплавленным чугуном казалось ему, если и не самой лучшей судьбой, то по крайней мере очень хорошей. В бурлящем сплаве Васе чудилось его личное солнце, центр вращения, все золото жизни. Поэтому в цех он шел, как те персонажи советских фильмов – красивые, белозубые, сильные вальщики, трактористы, монтажники. Шел с улыбкой, в предвкушении трудового дня, а выходил удовлетворенный, усталый, но все еще полный сил. По выходным, а иногда и на буднях, зажимал девок, валил на скрипучие кровати, перегибал через поручни беседок в городском парке, сажал на подоконники в подъездах, задирал им ноги к потолку и… никаких этих сопливых… Вася уставился в Людину макушку. Пробор белый и уже широкий, волосы сто раз перекрашены, не поймешь какого цвета. Вася вздохнул. Люда, видимо, истолковала это как близящейся катарсис и начала наращивать скорость и глубину захвата. Но какой там! Вася уже давно трахался только со злости.

Началось это, когда в москвичах угас меценатский энтузиазм. Завод снова бросили. И подбирать, кажется, уже не собирались. Цеха опять закрывались, печи гасли. Вскоре Ланзадорова вызвал директор. Вопрос стоял очень просто: либо под сокращение, либо снова простым литейщиком. Вася, конечно, пошел литейщиком. Тщеславным он никогда не был, но и пренебрежения своим трудом не терпел. Дело было не в должностях. Просто он резко ощутил, что солнце его гаснет. Над ним заходила темная непроглядная туча, разогнать которую Ланзадоров был не в силах.

Вася не уставал дивиться, как быстро истлевают вещи, гораздо быстрее чем люди. Живая махина завода загибалась прямо на глазах. Скоро от всего производства осталось только два литейных цеха. И те за внешний вид заводские шутники прозвали Хиросима и Нагасаки. Вася трудился в Нагасаки, потому что там дела были совсем плохи. Видать, начальство прикинуло, что без Ланзадорова цех сам собой загнется. Бригада раздолбайская, оборудование аварийное, кто-то должен был за этим приглядывать. А самому начальству не досуг. После того как слились спонсоры, директор завода и бухгалтер заботились только о том, как бы сдать в аренду заводские площади. На собрании обещали, что аренду дадут только под профильное производство, мол, тогда и работягам что-то обломится, по крайней мере, сокращений больше не будет, а может и наоборот – новые рабочие места появятся. Но это все только на словах и осталось. Снимали в основном под складские помещения, какие уж там рабочие места? Вот директор с главбухом целыми днями ходили по территории с планами и бумажками, шептались о чем-то и пометки делали. И вроде нормальные мужики, раньше на заводе их уважали, а теперь, завидя эту парочку, говорили:

- Идут два друга – говно и творог.

И отворачивались. Хотя и сами-то работяги ничем не лучше. Ползавода на металлолом растащили. Вася этих металлистов ненавидел. С половиной бывших друзей здороваться перестал. А поделать ничего не мог. И с каждым днем все хуже становилось. Гнил завод и сверху, и снизу. Да, чего говорить! Вон, Людка – в отделе снабжения работает, а до сих пор в общаге. Сразу ясно какие дела на заводе, если люди на самых хлебных должностях и то мыкаются. Люда. Хорошая она баба. Дура, конечно, но как-то Вася прикипел к ней. Возраст может? Сорок лет, вроде и не много, а прыти той уже нет. Да и как ни крути, на Люду жаловаться грех. Она ведь от всей души. Помочь старается. Трепалась бы только поменьше. А лучше – по делу бы. Ведь, когда рот не занят, она как диктор в телевизоре. И несет такую же чушь. «Тебе, - говорит, - Василий, горизонты расширять нужно. Настраивайся на позитивное мышление. Страна сейчас на подъеме. И ты подняться сможешь. Бизнес-план составим. Свой стартап, понимаешь? Государство сейчас малому бизнесу помогает. Кредит возьмем… Главное, с начальством диалог наладить». Вася вроде и соглашался, только все эти слова какими-то чужими казались. Каким-то эхом на дне ущелья звучали – невнятные, размытые и как будто чертями нашептанные. Правда за ними была. Понимал Вася – под сидячую жопу портвейн не течет. Да, разве он когда сидел?! Всю жизнь вкалывал и еще лет двадцать мог бы. Ему, ведь, только дай! Как говорится, к станку поставь. Он любой китайской фабрике фору даст по выполнению плана. Только где это место, куда ему встать? Нету. Фронт закрыт, все ушли в райком. «Диалог наладь!» Вася при воспоминании об этой фразе аж зубами скрипнул, встать дернулся, забывшись. Люда поперхнулась слегка. Диалог как раз у него был. Сегодня. Начальник вызвал. И опять все очень просто. «Нерентабельное у нас производство, - говорит. - Полтора месяца на исполнение текущего заказа, потом закрываем цех на неопределенный срок. Бригаду в отпуск за свой счет». Вася и говорить ничего не стал, вышел из кабинета, дверь за собой не закрыл. Со смены прямо к Люде. Нужна была отдушина, а она опять за свое – горизонты расширять.

Вася разрядился со сдавленным урчанием. Люда сразу ушла умываться. Ланзадоров отвернулся к стенке. Когда Люда вернулась, притворился спящим. И так лежал с закрытыми глазами, пока она, наконец, не привалилась к нему своим большим и теплым телом и не засопела. Потом открыл глаза и смотрел в темное окно. Все казалось предельно ясным, завеса, которую Вася привык считать своей жизнью, упала. Полотно истлело и рассыпалось, осталась только одна неказистая рама, с тьмой и снегом внутри. Вот так, не думая и не ворочаясь, он пролежал почти до утра и впервые в жизни проспал на работу.

В цех Вася решил не возвращаться. На фига ему нужен этот последний месяц? Ну, полтора! Только душу травить. Поэтому с проходной он свернул направо, туда где все еще располагался отдел кадров. «Напишу заявление и скачи оно конём! - думал он. - Заказ и без меня доведут! А я… подамся на Урал что ли? Все равно, туда где производство есть».

Вдруг его окликнули:

- Ланзадоров! Василий! - кричала с проходной бабка Матвевна, зябко запахивая полы синего халата. - Тебя ж в цеху ждут! Час уже! А ты куда?

- Кто ждет? - крикнул в ответ Вася.

- А я знаю?! Наш с еще каким-то! – Матвевна махнула рукой и скрылась в своей будке.

Вася мысленно плюнул. Что еще надо? Первый раз в жизни увольняется, и того спокойно сделать не дадут.

Васю и правда ждали. Перед входом в литейный цех топтался директор завода и с ним еще мужик. Вася бегло оглядел его: высокий, сухощавый, небольшие очечки, не молодой и не старый, черное пальто, папка подмышкой.

- А вот и он! Трудовая дисциплина у нас вообще-то на уровне, - директор говорил несколько суетливо, как будто заискивая. - Так что вот, познакомьтесь. Это Василий Ланзадоров, наш лучший литейщик.

- Козин, - мужик протянул Василию руку и добавил. - Аркадий.

- Да, такого мастера как наш Василий по стране поискать нужно! - говорил директор. - Вы ему сразу, как говорится, задачу обрисуйте.

- Может, войдем? - Козин кивнул на дверь цехового помещения.

- Давайте, сюда, - директор открыл дверь подсобки, которую давно превратили в курилку и пропустил Козина вперед.

Когда он вошел сам, то, наверняка, разочаровался в собственном выборе переговорной. Вчера там явно пили и не трудились выходить на снег за малой нуждой. Козин брезгливо озирался, директор нервно переминался с ноги на ногу. А Васе было все равно.

- Вы не смотрите, что у нас так… На качестве продукции это никак не отразится, правда, Василий? - директор подтолкнул Васю в бок.

- Какой еще продукции? - Вася пер как локомотив в бездну определенности.

- Так вот, господин Козин к нам не с пустыми руками…

- Да-да, - Козин открыл свою папку, вынул чертежи и протянул Васе. - Думаю наладить производство вот таких агрегатов.

- ЧТ-1? - прочитал Вася заглавие.

- Чугунная топка, - пояснил Козин. - Конечно, идея не новая, производство есть. Думаю, это даже хорошо. Но я кое-что изменил в конструкции. Вот видите, здесь…

Козин тыкал пальцем в чертеж и объяснял. Вася его не слушал, он уже все увидел и все понял по схеме. К тому же, Козин говорил хоть и уверенно, но как-то дергано. Видно было, что в деле он новичок. Главное для Васи было не это. Главное он слышал голос энтузиаста, увлеченного собственной идеей. И сам он заражался этим энтузиазмом. Загоралось новое солнце. Мысленно Ланзадоров уже видел как расплавленный металл разливается по нужным формам, прикинул оптимальный сплав и ясно представил, какой будет эта ЧТ-1 в сборе. Видел ребристые стенки из толстого чугуна, плотно подогнанные друг к другу, видел как такая топка будет работать дальше, сколько потребуется времени на прогрев стенок и как долго можно будет в ней поддерживать температуру. За пять минут переговоров Вася задышал и воскрес. Перед ним стояла задача и он хотел ее решить. От наплыва чувств Вася даже не заметил, что Козин прощается. Только ощутил его рукопожатие.

- Василий! Вася! - донесся до него голос директора. - Что, погодим пока цех-то закрывать, а? Я пойду, провожу товарища, а ты ко мне поднимайся, дождись, потрещим по-свойски.

- Да… Я только… сейчас, - наплыв новых переживаний толкнул Васю вперед, он выскочил из курилки раньше директора.

Почти бегом примчался к административному зданию, влетел на второй этаж, пихнул дверь отдела снабжения. В рассохшемся кабинетике сидели Люда и Тамара-бухгалтерша.

- Тома, выйди! - сказал Вася.

- Чего это? - удивилась Тамара, за щекой у нее выпирала сушка, в руке чашка чая.

Вася не ответил.
- Ну ладно, - внимательно посмотрев на Ланзадорова, Тамара сочла за благо не перечить, треснула сушку и шмыгнула в коридор.

- Вась, ты чего – белены объелся? - Люда удивленно лупала на него глазами.

Вася покрепче прижал дверь, резко щелкнул шпингалетом и шагнул к Люде.

- Может, случилось что? - Люда встала ему навстречу.

Вася, как рысь бросился на оторопевшую бабу, завалил на стол, задрал юбку, одним мощным рывком сорвал сатиновые трусищи. Он кипел, как тот самый чан в литейном цеху, и жар его сшибал и валил любое препятствие с такой бесповоротной мощью, что Люда отдалась ему, как стихии. А Тамара боязливо крестилась, припадая ухом к двери.




ЖИВОЕ

1.Крылья

Надя была существом странным. Тощая, рост – 183, жидкие блондинистые волосы, в глазах по капле синеватого раствора и большой нос. В школе ни с кем особенно не дружила, училась хорошо, только по физкультуре имела тугобокую тройку. Жила себе в классе, как Пескарь Иваныч – ни она к кому, ни к ней кто. И вдруг (да-да!) пошел слух: Чума – так Надю звали, прославилась! Притом в хорошем смысле. По рукам загулял крикливо-яркий подростковый глянец. Журнальчик так себе, конечно. Для девятого класса еще ничего, а в одиннадцатом уже не котировался. Но все равно! У Чумы там три фотографии. Одна – в полный рост, на развороте, и еще две. Не, ничего такого, без обнаженки. Чисто художественные фото. Вечернее платье, букет осенних листьев, беседка в парке. Красотень одним словом. И самое удивительное – Надя на фотографиях действительно выглядела красивой! И спорить не о чем. Прямо как наваждение. Смотришь на нее – сидит, за партой, на полях тетради косички рисует. Кажется, дунет ветер, мощи застучат. Лицо всё красное от угрей. И шнобель этот… А на фотографии всё иначе. Взгляд выразительный, фигура как у барби и главное – нос! Удалось фотографу какой-то ракурс поймать, что он уже не нелепая балясина посреди лица, а средоточие всего Надиного образа, отправной пункт ее красоты. Прямой, длинный, тонкие крылья аккуратно примостились над верхней губой, кажется, вот-вот затрепещут. В общем, разговоров о Чуме много стало. Сама Надя, понятное дело, быстро загордилась. Все девчонки к ней с вопросами, что и как? Фотомоделями-то только дуры стать не хотят. С парнями, конечно, по-другому. Существа-то простые. Фото в журнале – это круто, но медляк-то на дискотеке не с фотографией танцевать, а вот с этой повседневной Надькой, Чумой. И всё-таки издевательства прекратили, по крайней мере, поубавили. Тем более, стали появляться новые журналы. Там в основном портреты, опять Надя со своим крылатым носом. И опять красивая!

Долго гуляли журналы из рук в руки, а оседали всегда у Мусы. Учился в классе один дагестанец. Не-не, не кряжистый борец с томным и зловещим взглядом. Муса был дошлый. Пиджачок носил такой, что и пятикласснику впору пришелся бы. Походка семенящая, говорил всегда сквозь нервозную, дергающуюся улыбку. Стихи писал в школьную стенгазету, что-то там «слеза… бокал вина… не моя вина». Соплежуйство одним словом. Ну а кто был предметом его поэтических грез и так уже ясно. Парочка, конечно, еще та получилась бы: Муса – карлик и Надя – стропила. Вот странное дело, никто ни Мусу, ни Надю на этот счет не подкалывал. Казалось бы, глумись - не хочу. Такая поляна! Наверное, просто дела до них никому не было. Да и Муса никак не проявлялся. Раз только вылезло. Дебил один – Утя, в раздевалке стал гоготать и рассказывать, что на дне рождения по пьяни к Чуме подкатывал и, типа, уже завалил, и вот-вот, но одумался. Врал, конечно, все понимали, а Муса сорвался. Утя-то здоровенный, Муса перед ним скачет, как муха об стекло бьется. Драться совсем не умел. Смех один. Ну, оттащили его, в угол поставили, чтоб в чувство пришел. Утя тоже, стоит глазами лупает. Парень-то он безобидный, дурак просто. Все тогда про Мусу все поняли, но развивать никто не стал. Уж больно он разъярился.

Случай этот быстро забылся. Других забот хватало. Все-таки выпускной класс, экзамены там, поступления. Да и отчизна на подвиг звала – по весне пришлось с пятой школой футбольную коробку делить. Муса тоже затаился. Кажется, взгляда в Надькину сторону не бросил. Молодец он, все-таки. Упертый и не глупый. А самое главное – получается, он единственный кто в Чуме видел то же, что и тот фотограф. Единственный из всех! Как-то взгляд у него по-особенному настроен был: красоту видел, а уродства не замечал. Только кому это в одиннадцатом классе объяснить можно? Так что он все правильно рассчитал. Начни он к Наде подкатывать, им бы жизни спокойной не дали, заклевали бы. Вот и терпел Муса до самого выпускного.

А там… Вообще не понятно, как это вышло, что они вдвоем в центре актового зала очутились. И не просто, а как будто в середине круга, у всех на виду. Из-за Нади, наверное. Она к тому моменту личностью заметной стала. Но все равно странно. Вечер-то в разгаре был, все поднажрались и выпускники, и учителя. Братанье шло, клятвы, обещания, как положено в общем. А тут раз! Все словно по команде головы повернули. Муса к Наде подходит, за руку берет. Всё затаилось, смотрят. Что он там говорил, не слышно было. Медляк какой-то идиотский играл. На танец приглашал, наверное… Надя со своего роста, как с колокольни, на Мусу смотрит и взгляд такой… мерзкий. Улыбочка снисходительная. Тут музыка обрывается. Тишина. Только Надькин голос:

- Да иди ты!

Сказала и руль свой в сторону. Шаг сделала, замерла. Стоит, как под лампой. Вдруг, нос у нее задергался, крылья затрепетали, оторвались, по щекам захлопали, словно птица к земле прижатая, бьется. Надя, рукой его хвать! Да поздно. Вырвался, в открытую форточку выпорхнул. Больше на Надю никто не смотрел.


2.Ожег

Гнилью пахнет и во рту пожар, будто скипидара хлебнул. Всё внутри спеклось, требуха как у воблы. В семнадцать не бывает сильного похмелья? Расскажите в другом месте! Федя сморщился, прежде чем открыл глаза. Смотреть не хотелось, но нужно было. Картинка появилась, а понимание – нет. Дача. Станция Электроугли. Скорее вспомнил, чем узнал. Веранда, серый дощатый пол, телогрейка на гвозде, ведра, лейки, банки, холодильник. Дверь. За ночь так надышал, что ни одного комара нет. Хотелось на улицу, но вставать больно. Федя пополз бы, только так еще тяжелее.

На улице солнце и прохладно. Видно рано еще. Никакого движения. Крыльцо – три ступеньки. Спустился, голова закружилась. Вырвало сразу. Кислая жижа. Ощущения – словно битым стеклом стошнило. Присел на корточки. Штаны не его, футболка тоже. Вроде в речку вчера упал. Хотя какая тут речка? Ржавый ручей, глубина по колено. Но вымокнуть хватило. Кто-то его из воды вытягивал? Даня с Андреем что ли… Тамара хохотала. Так-то никто особо не удивился. К Фединым заскокам уже привыкли. Все знали, что по синьке у него колпак срывает. Лучше не трогать. Хочет речку перепрыгнуть – пускай прыгает. Хочет из окна на балкон перелезть – пускай лезет. Шестой этаж? Да, херня! Лучше не трогать. Можно и в суп схлопотать, за Федей не заржавеет. Хотя последнее время он совсем берега терять начал. Компания-то у них в принципе мирная – хипы с панкотой перемешанные. Больше себе навредят, чем другим. Только Федю все чаще замыкать стало. И что бы ни творил, никогда не извинялся. Как будто каждый раз границы проверял, что еще ему можно? Пока можно было всё. Анька терпела.

Вообще Федя в этой компании только из-за нее. Странные у них, конечно, отношения. Вроде пара они, оба штрихнутые слегка, а никак не сойдутся. Да, Федя еще взял и ее лучшую подругу трахнул. Не вчера, но тоже пьянка дикая была. Как-то само собой получилось. Вроде стояли, курили на балконе, чик, монтаж, и уже в койке. А вчера? Вчера тоже что-то было… Федя завалился на бок, полежать на травке. Роса холодила голову. Подотпустило. Хотя он знал, что кошмарить весь день будет. И что так плохо-то? Вроде и не столько пил, чтоб эдак скрючило. Много, конечно, но ведь не мешал, только с пивом. С ерша его так никогда не рубило. Что-то необычное в этом похмелье. По-особенному плохо. Эксклюзивный, личный колотун. Точно! Вспыхнуло в памяти. Все-таки отоварили Федю. Наконец решился кто-то. Вот на этом крыльце он сидел и прилетело. Раз! Два! Сбоку, в скулу. С ноги. Мотнуло как неваляшку, усидеть получилось, но картинка отъезжать стала. Поезд отправляется, перрон уплывает. Интересно, кто? Может, Анька? Не, она в кедах, а там ботинки были, зрение зацепить успело. Да и пофиг – кто. Интереснее – за что? Вроде как втащили Феде при общем собрании. Буча кипела, он сидел, вокруг все собрались, Анька кричала и тут – на! Из толпы. Федя уже не сомневался, что получил за Аньку. Что она кричала? «Твоё какое дело?!», «Твоё какое дело?!».

Внезапно всё сложилось. Сидели на улице, а Анька ушла в дом, с этим новым пареньком. Семинарист он что ли? Феде вроде и пофиг было, но Тамара подначивать стала, мол, Анька это тебе назло и в таком духе. Федя и сорвался. Вломился в комнату. Анька белая, красивая на кровати лежит. Семинарист в комок сжался. Непонятно, то ли после удара, то ли в предвкушении… В общем, тут все завертелось, Федю выволакивать стали. Стулья на пол, грохот, звон, двери хлопают. Усадили на крыльцо…

Короче, опять всем вечер обгадил. Федя тихонько застонал. Не от мути и звона в башке. Больше всего мучил этот Анькин крик – «Твоё какое дело?!». Никакое. Просто так унизил хороших людей, друзей своих. Впервые осознание собственной неправоты так сильно аукнулось Феде. Его бледное лицо вспыхнуло от стыда. Жжение охватило щеки и куснуло уши. Федя вскрикнул.

Лежа в ожоговом центре, он рассеяно слушал диагноз врача, сообщавшего о процентах пораженной ткани. Чувство стыда так и не прошло. Оно грозило остаться с Федей навсегда, потому что для восстановления обожженных участков кожу необходимо брать с ягодиц.


3.Замок

Митька сидел высоко, у самой макушки липы. Семь древесных стволов росли из одного корня, громадная крона могла вместить всю деревенскую ребятню, включая подростков и недорослей. В вершине ветки удобно переплетались, так что можно было перекинуть через них доски, оторванные от перегородок заброшенной фермы, и устроить лежанку или лавку. Митьке не нравились старые доски с запахом коровника, он предпочитал найти удобную развилку, закинуть на нее ноги, опереться спиной о ствол и сидеть, как в кресле. К тому же, если развалиться на досках, то ничего не видно, только листва и мозаика неба сквозь нее. А так, сидишь и смотришь между веток, словно в окно, вся деревня видна и даже спуск к речке, и кусочек самой речки на излучине – коричневая долька тонким полумесяцем лежит между полем и лесом.

День был жаркий безветренный, с громким полевым стрекотом и резким запахом тмина, воздух – прозрачный кисель, жизнь обездвижена зноем. В такие дни Митька ощущал тревогу. Хотелось бежать и кричать, но было страшно, что никто не услышит, что крик увязнет, будто под водой, замкнется в себя. Бежать тоже бесполезно – пространство слишком большое и плотное, чтобы заметить движение восьмилетнего мальчика. Да и просто жарко. Поэтому Митька решил переждать пекло на липе.

Сквозь свое окно Митька увидел, как по склону на краю деревни спускается Юлька с двумя эмалированными ведрами. Она ходила на колодец три раза в день: перед завтраком, обедом и ужином. Митька таскал по одному ведру, и то весь изгибался. А Юлька ничего – идет, даже воду не расплескивает, спина прямая, рыжая голова высоко поднята, плечи опущены, кожа на локтевых сгибах натянута, белая-белая, с тонкими синими жилками. Тяжело все-таки, хоть Юлька и старше, на следующий год уже поступает. Но у нее бабка – блокадница. По инерции приучает внучку к тяжелой жизни. Иногда, если подворачивался случай, Митька подбегал к Юльке, просил отдать ему ведро. Юлька смеялась, отдавала. Митька пыхтел, тащил ведро, стараясь идти рядом, но никак не поспевал – и тропинка для двоих узковата, и шагала Юлька быстрее.

Жили они в соседних домах, что позволяло ему постоянно крутиться возле Юльки. Когда она читала заданное на лето или делала какую-нибудь работу по дому, Митька выполнял мелкие поручения: бегал в огород нарвать укропа, впускал или выпускал царапавшую дверь кошку, выносил ботву на компост и т.п. Иногда Юлька сама врубала училку и заставляла Митьку читать вслух детские, потрепанные книжки, ставила ему оценки. За четверку или пятерку Митьке полагалось яблоко. Яблок этих Митька мог и сам нарвать сколько угодно, в том числе в ее саду, но полученное от Юльки, оно приобретало особое значение. Чувство благодарности переполняло его, хотелось броситься и обнять Юльку. Но тут он натыкался на ее взгляд, с каким-то особенным прищуром, вроде бы насмешливым, как будто она знала про Митьку то, чего никто не знает. Он очень смущался под этим взглядом, ему хотелось смыться, но какая-то сила, превосходящая смущение, удерживала его рядом с Юлькой.

Митька подумал было спуститься с липы, подстеречь Юльку на подъеме, снова донести ведро и, может, остаться на обед. Вообще, строгая бабка не жаловала никаких гостей, да и Митька ее недолюбливал, из-за нее пришлось снять классную тарзанку, подвешенную на большом клене. Бабка жаловалась, что тарзанка напоминает ей виселицу, виденную много лет назад в Ленинграде. Однако, сегодня бабка его не прогнала бы.

Ствол липы, вдруг, закачался. Митька покрепче ухватился за ветку и посмотрел вниз – серая кепка, клетчатая рубашка с коротким рукавом. К нему лез Димон. От его энергичных рывков тонкая вершина сильно шаталась. Димон – самый старший парень в деревне, ему уже восемнадцать. В прошлом году он не приезжал, говорят, сидел в колонии. Митька боялся об этом спрашивать, но был уверен, что это правда.

- Здорово! - Димон больно сжал его маленькую ладонь, затем перегнулся к соседнему стволу и запустил руку в небольшое дупло, вынул пачку сигарет Rally, без фильтра, плюхнулся на доски, постеленные чуть ниже Митькиного «кресла».

Митька знал про эту заначку, да и все, наверное, знали, но взять без разрешения не решались, как сам Димон не решался носить сигареты с собой. Дома батя обязательно найдет и отнимет, не в воспитательных целях, а потому что самому курить нечего. Димон подкурил сигарету и протянул Митьке, себе достал новую.

Митька, по большей части, крутился со старшими. Почему-то они его выделяли из остальных «мелких» и не прогоняли. Наверное, из-за лодки. У Митькиного деда, единственного в деревне была лодка. И не было такого человека, который не хотел бы прокатиться на ней. Случалось это раза два в год, не чаще. В остальное время дед говорил, что лодка ему нужна только осенью, а просто для катания вынимать ее из сарая, да тащить на реку – многовато хлопот. Тем не менее, все – и старшие, и младшие, постоянно подступались к Митьке, мол, уболтай деда. Когда это получалось, катание происходило в три-четыре захода, потому что на берегу собиралась вся ребетня. Кроме Димона. Ему, казалось, действительно неинтересны детские затеи. Поэтому Митьке Димон особенно нравился. Получалось, Димон дружил с ним просто так.

- Уехал? - спросил Димон.

Митька кивнул. Димон выпустил струю дыма одновременно изо рта и из носа:

- А ключи оставил?

- Во! - Митька вынул из кармана связку ключей на бело-голубой тесемке. Дед уехал в город, оставив Митьку «на хозяйстве», обещал вернуться на шестичасовом, к ужину.

У Димона огонек сигареты подполз вплотную к пальцам, Митька едва докурил до половины, и то не в затяг. В себя он курил один раз в жизни, сигареты «Радуга». С первой же затяжки голова закружилось, а потом еще вырвало, так что он предпочитал не рисковать и пыхал для вида. Димон щелкнул вниз мизерный окурок.

- Пошли, - Димон оглядел Митьку. – Нифеля сплюнь. Запалишься.

Митька рукой стер с губ табачные крошки. Он не знал, зачем Димону понадобилось проникнуть в дедов лодочный сарай. Димон всегда так – просто говорил «пошли». Куда? Зачем? Расспрашивать бесполезно. Однако целью таких прогулок всегда было что-то интересное. Иногда Митька помогал ему подрезать маковые головки, из молока которых Димон варил потом какую-то дрянь, или они вытягивали белую синтетическую веревку из больших мотков сена на колхозном поле, чтобы сплести «волосянку» на кнут или разбивали большие тракторные аккумуляторы, свинцовые пластины шли на переплавку (в кармане у Димона и сейчас лежал большой матово-серебристый кастет), а иногда просто забирались в недостроенный дом и слушали там «Сектор Газа» или «Луку Мудищева» на маленьком кассетном магнитофоне. Так что Митька шел в предвкушении какого-нибудь приключения. Он очень хотел быть похожим на Димона, вырасти таким же смелым и угрюмым. Только в колонию не хотелось… Хотя, если быть таким как Димон, то можно и в колонию. Наверняка, он и там был главным.

Подойдя к сараю, они столкнулись с Юлькой. То есть не столкнулись. Юлька, как будто ждала их. Димон улыбнулся, что случалось с ним не часто. Юлька тоже улыбалась, но смотрела только на Димона, Митька как будто и не стоял тут же, рядом.

- Давай, - Димон протянул руку.

Митька отдал ему связку ключей. И мгновенно, с досадой ощутил, что больше он здесь не нужен. Димон быстро справился с замком, открыл дверь. Юлька вошла в темный проем, так и не бросив на Митьку даже мимолетного взгляда.

- Погуляй пока, - сказал Димон, закрывая за собой дверь.

Дощатый сарай был старый, но сколоченный крепко, ни одной щели в стенах не было. Однако Митька знал, что на задней стенке есть одна доска с выдавленным сучком. Тихонько он прокрался на зады и припал к небольшому овальному отверстию. Внутри была темень, но в широком пыльном солнечном луче, пробивавшемся сквозь окно над дверью, он отчетливо разглядел голое Юлькино бедро, почти прижатое к плечу. Больше ничего не было видно. Зато хорошо слышно. Митька точно знал, что происходит внутри: его Юльку делают чужой Юлькой, навсегда.

Димон вышел из сарая. Ворот рубахи широко распахнут, белые ключицы и красное, как у идола, лицо. Дышал он все еще неровно, а пьяный взгляд блуждал без цели. Все же он заметил притихшего у стены Митьку, сунул руку в карман:

- На вот! - выдохнул Димон, взял его за запястье и с маху вложил в ладонь связку ключей.

- Рот на замке держи, - предупредил Димон и зашагал в сторону колодца.

Митька несколько секунд смотрел на ключ, затем сунул его в рот, крепко закусил и дважды провернул, чувствуя как зубы выворачиваются из корней и сцепляются по-новому, заходя один за другой, чтобы сохранить тайну, навсегда.






_________________________________________

Об авторе: ДМИТРИЙ КАЛМЫКОВ

Родился в Элисте, там же окончил среднюю школу. С 2004 по 2010 год учился на заочном отделении Литературного института, за время учебы сменил с десяток мест работы, приобрел несколько профессий. Публиковал прозу в журналах "Юность”, "Дружба народов", "Знамя", "Гвидеон","Волга", "Империя духа”, альманахах "Тверской бульвар, 25”, "Белкин”, "Согласование времен, 2011”, "Кольцо А", "Литеры". Лауреат Международного Волошинского конкурса 2012. Автор романа "Записки уездного учителя П.Г. Карудо", вышедшего в 2015. В настоящее время живет в Волоколамске.



Фото Виктории Лебедевойскачать dle 12.1