(рассказы)
БЕЗ ЗИНКИ1
- Ведь всё уж поклал! Всё! И даже палати, и под вьюшку щель оставил,
ну уж всё! Так вот надо ж, чтоб эдак….
Семён стоял передо мной на крыльце, мял в измазанных глиной руках кепку
с выгоревшим «адидасом», и почти плакал.
- А что случилось-то? Ты ж еще вчера, вроде, доделывал.
Семён был печник, и мастер чудный. Печи выходили у него мировые.
Ровные, топились ладно, дров ели мало, жар держали – больше суток. Сокровище, а не печник.
Сейчас клал он печь Боре Ефимову, художнику, тот дом в деревне купил. Русскую разваленную разобрали, Семён ему голандку ставил. Она и компактнее, и дров меньше уходит. Дело-то к концу уж шло…
- Да и доделал бы, кабы бес не попутал! Я ж, знаешь, сколько их за лето уложил?! Власовым две поставил, Вадиму тож, Гульковым, - Семён сунул кепку в карман пиджака, торопливо загибал пальцы рук, его трясло. - Теперь вот – Боряну!
И все справные, чтоб брак там, али криво, это – ни-ни…
Он замотал головой, нервно отбросил упавшую на глаза прядь волос.
- Я ж и говорю, всё – чин чинарём было. А Зинка моя, она ж, как узнала, что у меня заказы пошли, так из магазина и того… ушла! В отпуск вроде. За мной, значит, глядеть, чтоб не запил. И глядит, и глядит, цельное лето глядела. Ну и не углядела!
Сеня растерянно развёл руками…
- Так ты что – запил?
- Запить – не запил, а вчера принял. И так хорошо принял, что по сию пору трясёт. Я у ней с утра ещё похмелиться просил, так нет! Всё попрятала. «Иди, - говорит, -
к Ефимову, доведёшь работу, он тебе, опосля, и нальёт».
- Ну?
- Ну я и пошел. Вот и довёл работу… - Сеня испуганно оглянулся на ефимовский дом, видневшийся на холме.
- Так чего ты натворил-то там?
- Да торопился я малёк, конечно, но уж последний рядок шёл, руки дрожат, а сам – стараюсь. «Терпи, - говорю себе, - Семён, держись, не гони». Там ведь, значится, как оставалось: верх уложить, и дымоход вывести, к трубе который. Ну, я под самым под потолком скрючился, кирпичи ложу, а краем глаза-то замечаю, что Борян внизу уж на стол накрывает, картошечкой в избе пахнет, и эту, самую, тоже поставил… (Семёна передёрнуло). Я ещё пуще стараюсь. Кирпичик к кирпичику прямо, чтоб гладенько, без зазору. А сам только про неё, заразу, мечтаю. И уложил все, до единого. Рукой прошёлся, огладил, красота! Прям – ладушка.
« - Лезь, - говорю, - Борис Васильевич, принимай работу.»
Он по лесенке влез, глянул…
« А дырка, - говорит, - где?»
«Какая такая дырка?»
« Так под дымоход дырка - где? Дым-то куда пойдёт? Ты ж все замостил, под чистую, Семён».
- Я гляжу - ах-ты ж ё-моё! Я, второпях, всё кирпичами усандалил, прям хоть пляши! Понимаешь?! - Семён отчаянно топнул ногой. - Там сверху труба висит, а у печи дыры для дымохода – нема! Нет дымохода. Гладко. Как стол, бьять, гладко.
Семён отвернулся, достал кепку, утер лицо.
- Да….
- Вот те и да! Позор-то какой… А кирпичи – они ж схватились уже! Их ведь ломать теперь, да по новой, а Борян с женой ужинать собрались…
Семён махнул рукой:
- Ну, извинился я, и пошёл… чего уж там… Завтра, сказал, исправлю.
Мы так и стояли на крыльце.
Семён поёживался, то ли от холода, то ли от «трясуна». И в дом его звать смысла нет. Нету у меня выпить. А он ведь за тем и пришёл… Ах, нехорошо как выходит…
- Слушай, Семён, а мне ж тебе и налить нечего, вот правда – пусто. Я бы…
- Да, ладно уж, нечооо… Хоть душу отвёл.
Он явно расстроился, затоптался, елозя рукою по перилам…Стеснялся он уходить так, сразу.
На улице уже смеркалось. Деревенские ложатся рано, не обломится ему, а к московским не пойдёт, постесняется. Тактичный человек этот Семён.
- Сень, а знаешь, беги-ка ты до дяди Володи. Вон, у него свет горит. Шурин, все же, а?
Дядя Володя был старший брат Зинки, знал её въедливый нрав, а Семёна любил за мастерство и добродушие. Бузил Семён только в запое, чего давно уже не было. Зинка контроль крепко держала.
- А и то! - Сеня бодро почесал за ухом. - Слушай, правда, побегу я к Володьке! - он поспешил к калитке, на ходу запахивая пиджак. - Ты, уж, извини, взбаламутил тебя попусту, у тебя своё, а я тут своё…
Калитка хлопнула.
- Семён - позвала я в темноту, - а ты Зинке-то про печь сказал?
- Да ты что?! - шаги стихли - Я и домой-то идти побоялся, сразу к тебе. Только ты уж, не выдавай, а?
И он бодро зашуршал по траве в сторону дяди-володиной избы.
2
На столе, покрытом клеёнкой стоял пузатенький графин с тонкой шейкой и аккуратной газетной затычкой. Полграфина заполняла мутная жидкость. Тут же была миска с двумя солёными огурцами и укропными палками, толстая захватанная солонка, ломоть хлеба, сиреневые зубчики чеснока. На пустых тарелках, с краешку, лежали полоски картофельных шкурок. Дядя Володя с Семёном уже поужинали.
- Ну, христом-богом тебя прошу, отошли ты Зинку обратно в магазин! Ну сил ведь уж никаких нет, дядь Володь… А?
Семён, опершись локтями о стол, и уронив голову в ладони, грустными глазами глядел на шурина. Тот молча слушал.
- Я ж из кожи вон лезу, работаю. Я, дядь Володь, всё понимаю, я себя блюду,
но ведь так – тоже нельзя! Она же как коршун - он ткнул пальцем в потолок, - как коршун надо мной парит! И высматривает, и высматривает. Что, скажешь – не так? Коршун моя Зинка или не коршун?!
- Да коршун. Это уж точно. – шурин мрачно ухмыльнулся.
- Ну а я – не мышь ей, чтобы так вот надо мною виться! Вот не могу боле. Ушли ты её в магаз, пусть она у тётки поживёт, поработает там, а? Она ж тебя послушает, ты для ней авторитет. - Семён моляще заглядывал в глаза шурину - Скажешь ей, что мол, продых мужику надо дать, достоинство его, то есть моё, значит, уважить. А, дядь Володь?
Дядя Володя строго поглядел на Семёна, задумчиво сгреб горстью зубчики чеснока.
- Я-то, может, Зинку и отошлю…
- Ну вот! – обрадовался Семён.
- Что вот?! Блин-компот! Зинку-то я отошлю, а чего с тобой без Зинки-то будет?
- А чего?
- Ну, ты сам думай-кумекай давай. А то скажи ему «Чаво?!» Скорый какой! Думай...
- Сам ты скорый! Уж ты удумал за всех! А я … погоди…
Семён налил мути из графинчика, хлопнул, налил еще, хлопнул, и, покосившись на шурина, аккуратненько вкрутил в горлышко затычку.
- Да житуха нормальная пойдёт! - ухмыльнулся он.
- Чего? Житуха?! - Дядя Володя аж привстал.
- Ну… а чо?... Да сядь ты! Чего бы такого уж прям бы стало бы?
- Ну?
- Володьк, да брось! Ну не конец же света…
Семён, пьянея, промахиваясь, закинул локоть на спинку стула, развалился расслабленно.
Дядя Володя быстро выдернул из графинчика газетку, налил, опрокинул рюмку, смачно закусил брызжущим огурцом, хитро поглядывая на Сеню, отвалился. И небрежно сщёлкивая крошки со стола, проговорил с прищуром:
- Свету-то не конец… А вот тебе – пи…ец.
Сеня выпрямился.
- Ну, уж это ты, положим…
- Я тебе тут ничего не положу, а вот ты – ты в штаны положишь, когда я тебе всю диспозицию представлю. Во всей ея красе! Я те не положу, - сказал дядя Володя, пододвигаясь к столу, - а я тебе вопрос ребром поставлю!
Володя крепко выставил ладонь ребром посреди стола, даже попилил ею по клеёнке и поднял взгляд на Семёна.
Тот подхватил обеими руками стул, тоже пододвинулся, посерьёзнел.
Дядя Володя взял графин, поставил в самый центр стола, отодвинув лишнее.
Спросил:
- Зинка уедет, ты пить будешь?
- А то.
- Сколько потянешь?
- Дня три… Не – пять… (Семён мечтательно задумался) Я ж не пробовал так, без Зинки!
- Вот и попробуешь! - злорадствовал дядя Володя - Так. Пять дней, положим, сдюжишь. А чего с хозяйством?
- Ну, тёть Шура приглядит, не чужая чай…
- Ладно, приглядит. (Дядя Володя, как Чапаев, придвинул толстую солонку к графину).
- Только ты ж, Семён, не просто пить будешь, ты ж по деревне пойдёшь. Ведь пойдешь, а?
- Да уж пойду. Чего одному-то, с тараканами, что ли, чокаться?
- Так….! Так ведь ты ж, блин-компот, пересобачишься со всеми по пьяни! Я ж тебя знаю.
- Это да. Это уж, не без того, дядь Володь.
- А вот тогда… – дядя Володя удовлетворенно вздохнул, широким жестом сдвинул на самый край солонку, куски хлеба, миску с огурцом. Графин теперь торчал одиноко. – Тогда, Семён, – настанет у тебя похмелье. Водки нет. А ты со всеми в контрах! И что?
- Я – сразу к тебе, дядь Володь!
- Ишь, какой. А ты ж и со мной, пока пить будешь, переругаешься. Я ж тебе даже фингал под глазом сооружу, да… Я тебе, Сень, тогда не налью!
Семён ссутулился, потрогал пальцем кожу под глазом.
- Ну и чего делать-то… куды ж я? - он растерянно глядел перед собой… - Так я тогда… дядь Володь, я тогда – прямиком к Зинке побегу! Раз ты её в магазин услал, значится, пока я пил, она ж – там была, в посёлке. Значится, - заторопился Сеня, - ну вот, она ж моих безобразий не видала, и я с ней в мире, выходит! Вот, к ней и побегу, к Зиночке! Вот.
- Точно, Семён. Побежишь. А я ж её услал, как ты просил. В магаз, за четыре килОметра. Через поле, лесом, по шоссейке – побежишь ты к Зинке. Ну, не побежишь, конечно, силов на то не станет. Но – потащишься, это точно. И дойдёшь.
Дядя Володя грозно посмотрел на Семёна. Тот встретил его взгляд. Насупился.
- Да, блин-компот, дойдёшь. А Зинка тебе – что даст?
Семён молчал.
- Поджопник она тебе даст, Семён, - грустно проговорил дядя Володя. Ему самому уж не в радость была вся эта история. - И с лестницы она тебя, хмельного, спустит. И ведь, права будет, сука.
Дядя Володя снова откупорил графинчик, разлил остатки по рюмкам. Выпили. В избе стало тихо. Только шуршала газетная затычка, которую дядя Володя, задумавшись, вертел в руках.
- И ведь, знаешь, Семён, что она тебе скажет? А скажет она: « Иди-ка ты к Ефимову Борис Васильевичу да печку доделай. Он тебе жалованье выдаст, вот тогда я тебе, лешему, налью. А до тех пор – на глаза мне не показывайся, мышь мокрая».
Семён молчал.
Дядя Володя встал, убрал в буфет пустой графин, потом долго искал глазами затычку, нашёл её на полу, кряхтя нагнулся, поднял, снова открыл буфет, заткнул графин. Собрал тарелки одну в другую, выплеснул из миски остатки рассола в ведро под раковиной, рукой стряхнул туда же прилипший к миске укроп.
Стал посуду мыть.
- Так что ж получается, дядь Володь? – тихо проговорил Семён - Так мне, хмельному, к Зинке вертаться и печь доводить, а ушлёшь ты её – так опять мне
к Зинке хмельному переть, а потом к печи вертаться. Выходит - что в лоб, что по лбу…
- Ага.
Дядя Володя опустил тарелку, крепко завернул кран, обернулся:
- Только после того свистопляса тебе и вертаться, и печь доводить – тяжко будет. Ох, тяжко.
Он шагнул к столу.
- Так что Зинку свою, ты, как зеницу ока беречь должон, – значительно проговорил дядя Володя и постучал коричневым прокуренным ногтем по клеёнке. - Как зеницу ока. Во как.
- Да…. это уж да…
Дядя Володя вернулся к раковине, бодро загромыхал там посудой.
Семён встал, осторожно задвинул стул на место. Начал медленно вдеваться в пиджак. Потом плотно натянул кепку, подёргал козырёк.
- Да ты не боись, Семён! - неожиданно рассмеялся шурин, – Не ушлю я никуда твою Зинку!
Он вытер руки тряпочкой, подошёл к Сене, обнял его.
Потом взял друга за плечи, отстранился, и хитро глядя Семёну в глаза, широко улыбнулся, сверкнув стальным зубом:
- Потому как без Зинки –
Ты, как трусы – без резинки!!!
И оба захохотали.
Смеялись они долго. Дядя Володя сгибался пополам, хлопал руками по коленям. До слёз ржали оба.
Весь следующий день Семён мостил Ефимовым печь.
Зинка шныряла то к Ефимовым, то к себе на огород.
Я красила забор.
А Дядя Володя сидел целый день на крылечке, грелся на солнышке и покуривал.
ТОЛЯ ЕЩЁ БУДЕТ!Так хорошо было жить и знать, что Толя – косит. И пускай в городе несётся своя жизнь, и страна летит не знамо куда, и никто ни за что, кажется, уже не отвечает… Но там, вдали, есть деревня, где Толя утром взял косу и пошёл. И косит! Толя обкашивает всю деревню. Это так же верно, как восход солнца.
Раньше-то, конечно, все косили. И сенокос, и заливные луга, и перед избами - «под лысого», и бровку вдоль дороги.… Еще и нас, ребят, ругали, что резвясь, траву мнём! «После вас – как Мамай прошёл! Косой не подымешь!» Было оно, было - «Коси коса, пока роса!»…
Уж потом – как посыпалось! Порастворялись колхозы-совхозы, будто сговорившись, вдруг состарились все деревенские, дачники поисчезали. В полях, вместо пшеницы и овса, словно из-под земли, разом стали вздыматься трёхэтажные особняки, всё плотнее обступая притихшую деревню. И покатилось всё, куда - не разбери-поймешь….
Но только не Толя. Он по-прежнему возвышался среди травы и махал косой.
В деревне, из мужиков, Толя был самый большой. Досталось ему тело, которое и в крестьянских-то, тяжёлых трудах, не задействуешь в полную. Потому брался он за самую надрывную работу, действуя размеренно и осторожно, чтобы чего не сломать. «В целости сделаю…» - говорил он.
По улице Толя передвигался, внимательно оглядывая встречающееся на пути, и, невзначай, поправляя всё, что было неладно. Идёт к соседке за какой-то надобностью, уж зашёл почти в калитку, ан нет, остановился. Осторожно потрогал столбик покосившийся.… Улыбнулся большим лицом, присел, ухватил ручищами столб, и, выдернув, воткнул заново. Землю подгрёбает сапогом, выравнивает…
- Толь, ты чё там возишься, а? - кричит бабка.
- Не боись, бабуль, в целости сделаю! - улыбается он через плечо.
Он много улыбался. Толина улыбка была беззащитная и доверчивая, говорящая: «Ну да, большой я, не взыщите. Но, хорошо ж сделаю, ладно будет…» Самый добродушный человек он был. Но и самый упёртый.
Когда народ бросил косить перед домами, Толя растерянно походил от одного к другому, поспрашивал «чего зарастаем?…»
- А чего я ломаться буду, когда такой разор?! - отвечали ему. - Коси сам, коль не лень.
Он ещё походил, потирая широкую переносицу и качая головой на лохматую улицу… И стал косить сам.
Народ сперва злился, а потом плюнул. Пущай его блажит!
Бабы иногда ворчали: «И охота тебе впереди паровоза бежать? Нашёлся то ж…»
А Толя только рукой махал, шёл с косой. Да уходя, улыбался через плечо и говорил:
- То ля ещё будет….!
Это его вечная присказка была. Хитрая такая, с подковыркой, не поймёшь, про себя ли, про жизнь ли.… Махнёт пятернёй, скажет, и пойдёт.
А деревня-то не сильно удивилась Толиной косьбе. Он и раньше чудил.
Прокатится ливень, мокротень, все по избам сидят, а Толя с лопатой бродит по дороге, «лужи спускает». Это значит, копает от одной лужи к другой проходы, под уклон, а потом весь поток в большую канаву отводит.
Гребёт он лопатой воду, улыбается, ещё и детвору в дело втянет. «Дядь, а чтой-то вы делаете?» «Да вот, выходит, систему озёр с водопадом. Тоже охота? Ну, валяйте, только чтоб в целости…» К вечеру дорога уже сухая, детишки все чумазые по домам разбегаются, матери из-за заборов привычно костерят Толю, а он шагает посреди улицы, весь уляпаный грязью, лопату в такт шагу перебрасывает, ухмыляется:
- Эх, То ля ещё будет…!
А то, в другой раз, бабок от трансформатора спас.
Пришла разнарядка из района: старые трансформаторы на новые заменить.
Приехали рабочие, привезли новую хреновину. А старая-то стоит посреди луга, метров шесть высотой, столбы просмоленные, надёжные. Её еще выкапывать надо, да грузить. Возня.… Вот они и надумали – старую так оставить, новую вкопать, да провода на неё перекинуть. И вкопали. Только вышло, что штука эта ближе к домам оказалась. Бабки в сторонке кружком собрались, за щеки хватаются, головами качают: «Стрёкот от неё, лектричество вредное!» Мужики урезонивают: «Да что уж, коль вкопали… Власть…» Подошёл Толя, послушал. Почесал в затылке и пошёл к работягам:
- Не встанет тут ваша техника. Больно место сырое. Старая-то - на взгорке.
А эта поплывёт.
Те его – матом, провода накинули, закрепили да укатили.
Толя посмотрел им вслед, роя землю носком сапожища... Вздохнул:
- Ну, глядите. То ля ещё будет…
Впервые это прозвучало угрожающе.
Всю неделю шли дожди, и Толя не вылезал с дороги. Он рыл и рыл с утра до ночи. Ребетня крутилась вместе с ним, но мамки теперь уж молчали, знали – дело…
Вечером пятницы Толя подошёл к завалинке, где сидели бабы, с размаху врезал лопату в землю:
- Всё, бабочки. Звоните в район. Поплыла ваша хреновина!
Над лугом в лучах заката громоздилась покосившаяся конструкция, уходившая столбами в огромную лужу.
Районные, как увидели, за головы схватились!
Ну, и выкопали старую, а эту – на её место. Уж пришлось, как положено.
Вот тут бабы Толю нахваливали! А он – прямо расплывался:
- То ля ещё будет!..
Толя чудил, но чудил неспроста. Была у него на то своя философия, «теория шестерёнки», как он говорил.
За глаза его и звали «шестерёнкой».
- Вон, пошёл дело делать, шестерёнка!
Деревенским смешно казалось - называть эту громадину мелкой деталькой. Но в лицо говорить, нет, остерегались.
Саму теорию услыхала я, придя к Толе косу наточить. Он сидел на крыльце и ножиком выстругивал ореховую палочку. Лицо его выражало полное благодушие удовольствия. А жена ходила туда-сюда и ругала его, на чём свет стоит. Олька маленькая, слабая и вечно недовольная мужем. Дом их был справный, но всё ей казалось, что отлынивает он, что силач её недостаточно нагружен.
Увидев косу, Толя обрадовано загудел:
- Во, давай её сюда, давай. Поточим! Вот только дело доделаю…
- Дело он делает, ага! Думаешь, дело это?! – обернулась Олька на меня, - ну щас! Сабли он вырезает детишкам! Крапиву рубать! Ты скажи, по что ты всех мальцов по деревне спортил?! Раньше по грязи их возжакал, теперь в крапиву загнал. Чего ты им наплёл?
- Так для интересу же…- оправдывался Толя, со звоном точа косу. – У них крапива – заместо фашистов, а они у меня все – красноармейцы теперь, с немцами воюют. Они крапиву рубают, а мне опосля – косить сподручней. Вот и ладно будет…
- Ладно будет! А то ладно, что дети все обстреканные ходят?! А что крапивы теперь ни один бесёнок не боится, тоже ладно? Раньше, только нагнёшься за ней – присмиреют, а теперь вон сами на неё прут! Своя башка дурная, так мало тебе, ещё и детям головы задурил. Другие – по хозяйству вон…
- Хозяйство моё в целости, и луга в целости… - набычился Толя.
- А сам-то ты в целости?! Ты покажи, покажи свои бока дырявые! О прошлом годе целость твоя кончилась…
Олька намекала на историю со стадом. В прошлом году всё стадо упустили, коровы клевера переели, и раздуло им животы. Металась обезумевшая от боли скотина по полю, так что не подойдешь. Способ-то есть народный: шилом в нужном месте живот пропороть, чтобы воздух сошёл. Да разве подступишься к бешенным?! А так погибнут.… Растерялись мужики, уж рукой, было, махнули, один Толя упёрся. Ручищи распахнул и пошёл один заламывать да валить коров. Другие тогда подтянулись, осмелели. Спасли стадо. Но и Толе досталось от рогов коровьих, в больницу ездил зашивать.
- Так если б я тогда не пошёл, весь механизм бы встал! Все ж тогда поломались, шутка ли?! А стадо? Вот и вышло, что последняя я шестерёнка исправная.
- Тоже мне… Оглобля ты дурная, а не шестерёнка!
- Ты правду мою не трогай.… Оставь это. – Толя даже перестал точить косу. Олька, поджав губы, нырнула в избу, и гневно загромыхала там кастрюлями.
- Не понимает она, да ей и не к чему, её дело дом …- успокаивался он, снова вжикая по косе бруском, - А меня, такого, разве в один дом вставишь?.. А что кругом-то будет? Если все поврозь повставляются, всё и остановится. Люди, они как механизм часовой. В часах сколько шестерёночек, все ж вращаются, одна другую трогает, цепляет, а та – третью… Так вот часы и идут. А разомкни в одном месте – всё встанет, шабаш. Так и мы… Пока общее есть, пока касается оно нас и мы касаемся друг друга, зацепляем. А разъедини это, - он отложил косу, расставил и соединил пальцы рук, потом резко раздёрнул их – видишь? Всё! Не пойдёт жизнь больше. Встанет.
Толя поплевал на брусок, стал доводить косу.
- И тогда, со стадом, всё прахом бы пошло. Ведь заело всех. Тут опять, как в часах, выходит: когда одну шестерню заест, так и другая тормознёт, там третья, и погибель. И одна такая шестерёнка весь механизм остановить может. А, с другой стороны, одна же она, если упорно крутить будет – всю машину запустить может! Вот я и говорю, что последней шестерёнкой я был крутящей, со стадом с этим, будь оно неладно…
Он кивнул на избу:
- Она вон говорит – гордый я… А какая тут гордость? Шестерёнка – она шестерёнка и есть. Тьфу, если одна валяется, какой прок? А когда для всех, со всеми – тогда часы, тогда гордость.
Краем глаза я видела, что Олька уже давно стоит, прислонившись к дверному косяку в темноте сеней, и слушает мужа.
- А что бока попортили, так они нарастут… Меня так не испортишь. Такую шестерёнку только молнией пришибить можно, а так – нее! – рассмеялся Толя, протягивая мне наточенную косу.
Его не убило молнией.
Весь август стояла страшная сушь, деревня иссыхала без дождя. А потом случился ураган. Он налетел на деревню, выламывая деревья, срывая крыши домов, подхватывая и унося парники, велосипеды и обломки заборов. Железную крышу нашего дома разворотило, как консервную банку, вскрытую ножом.
И хлынул ливень! Толя прибежал к нам, стал приспосабливать куски фанеры и плёнку, чтоб собрать хлещущую с потолка воду, потом вместе с мужиками поспешил к соседу, у которого сорвало террасное окно…
До темноты деревенские воевали со стихией. Потом дождь перестал. Со станции пришли люди, рассказали, что электрички не ходят, провода оборвало, а дорогу в деревню вообще завалило. Как раз в том месте, где линия высоковольтки проходит. Видно, по просеке ураган шёл, вот сосен и наломало… Совсем не проехать, нет дороги.
Деревенские повздыхали, усталые же все… Толя подхватил топор и по темноте зашагал к высоковольтке. Прорубать дорогу пошёл.
А поезда-то не ходили, потому что провод высоковольтный оборвался.
Оборвался и лежал на траве.
Его убило разрядом, который много сильнее молнии. Смерть Толе досталась по его величине. С уважением подошла к нему.
Я думала, хоронить будут в закрытом гробу. Нет, он не обуглился. Толя лежал в огромном этом ящике, и все равно еле вмещался. А на мёртвом лице его была та улыбка, говорящая: «Ну да, большой я. Уж не взыщите…»
Остановилась шестерёнка.
Ехала я осенью в деревню. Дождь, грязь непролазная, темнеет уже. Еле пролезла. Подъезжаю, с километр осталось, на гору только взобраться. Вижу, в сумерках, на дороге кто-то возится. Мужик, грязный весь, лопатой копает, гребёт из лужи в лужу. А машины рядом нет. Один он. Притормозила…
- Вот, лужи спускаю…
Когда я въехала на гору, там стояла его жена, под зонтом.
- Послушайте, вы моего там не видали? Ушёл в ночь, и нет да нет… Все люди как люди, дома сидят, а этого – вечно впереди паровоза несёт!
Я улыбалась.
- А что вы улыбаетесь? Нет, вы мне скажите, чему вы улыбаетесь?!
Я вспомнила. То ля - еще будет!
_________________________________________
Об авторе:
НАСТЯ КОВАЛЕНКОВАРодилась в 1968 году. Автор детских книг «Тапки», «Красный дом», «Капля», «Ясные сказки», спектакля «Полосатый». Публиковалась в журналах «Знамя», «Перемены», «Русское поле», «Лиterraтура». Призер конкурса «Лучшая книга России».
скачать dle 12.1
