(рассказ)
- Меня поднимали на борт, как груз. За ремень - и вверх. По трапу я был уже не в состоянии, - смеялся огромный седовласый старик с якорем на волосатой руке, когда я ввалился в купе.
- Разрешите, помогу, - он хотел было взять у меня из рук чемодан, но я и сам легко закинул его на полку.
Еще с нами ехала молодая женщина - из Украины в Новосибирск, к мужу, и девчонка из Литвы, туда же, учиться.
- Я рассказываю, - поясняет Александр Иваныч, - о происшествии в Порт Артуре. Представьте. Шумные яркие улицы, отовсюду аппетитные запахи, в целом, экзотика. Три матроса в увольнении. Я плачу за всех - три стакана пойла, острая закуска в местной харчевне. «Я не пью», - отказывается тут мой приятель и жестом так показывает, мол, не надо. «Я тоже», - говорит второй. Оболтусы! Я прошу хозяина убрать чертовы два стакана и вернуть деньги. Он - ни в какую. Понимать не хочет. Пить, мол, не будем? Стаканы берет, уносит. А денег не возвращает, бестия. У меня душа ноет, что прикажешь делать? «Тащи, - говорю, - обратно». И - все три - на лоб. И в рубке - спать. Будят: тебя старпом. «Просплюсь, - говорю, - сам приду». Глотнул воды с рефреджиратора - опять повело, но делать нечего, надо к старпому явиться. «Ах ты ж, - кричит, - так тебя р-растак!» Ну, конечно, дал ему душу излить. Потому как с людьми бесполезно, если у них на душе накипело. Еле утихомирился. «Теперь послушайте меня, - прошу, - не как старпом матроса, а как человек человека, как коммунист коммуниста». Так, мол, и так... Объяснил ему. Простил, да. А вы что думали?..
Все заулыбались, и пассажиры как-то почувствовали себя на все предстоящие несколько суток одной командой.
Александр Иваныч продолжал:
- Служил я как-то во Владикавказе. Когда Сталин умер, была объявлена амнистия. Город наводнили уголовники. Положим, парень с девушкой гуляют в парке. Непременно к ним подвалит уголовник. Матрос не дурак, спуску не даст. Ну, и завязывается свара. Всеобщая. МВД чихвостит правых и виноватых. Матросы скидываются на билет в Москву, и - прямиком к Брежневу. Аудиенции просят. Что вы думаете? Тот дает указания. Полагаете, сегодняшняя самая мелкая шишка примет вас так запросто?..
Разумеется, не успели мы отъехать, как появился аппетит.
- Валентина, спускайтесь есть...
- Нет, - отвечает девушка с верхней полки.
Она читает детектив, лежа на боку в странной, заведомо неудобной позе.
- Я вот свою дочку никогда не заставляю есть, - Лида нарезает дарницкий хлеб, - свекровь ругается. Ты, типа, ее ничем не кормишь. А она самостоятельная, хоть и три годика. Вхожу в комнату, она черпаком... как черпак по-русски?
- Половник.
- Вот-вот. Она этим аполоником сама супу зачерпнула холодного и ест.
Лида достает сало, вареные яйца, белые и коричневые; зеленый лук, соль в спичечном коробке, испеченную в мундирах картошку.
- Скажи, ты в какой школе учишься? - Лида взглядывает наверх.
- Я уже закончила, - раздается полный законной гордости голос. - Училась в литовской, а закончила польскую.
- Почему?
- А в нашей стали на польском преподавать.
- Почему на польском, когда Литва?
- Ну, а раньше на русском...
- Да... - Александр Иваныч разворачивает газету, где стройными рядами уложены бутерброды; откручивает голову термосу, распаковывает большие сочащиеся помидоры и вареную курицу.
Я достал свой скромный харч - магазинное печенье, бутылка колы, запаянные в целлофан уже нарезанные кусочки сыра, паштет, батон...
- Вы заметили, они крутят твисты англоязычные по всем радиостанциям? - Александр Иваныч указал подбородком на радиоточку в купе.
- Чего поют-то? - настороженно спросила Лида.
- У моей девочки голубые глазки, - прислушался я, - она меня любит...
- Ой, правда, что ли? Ха! Это не песня.
- А что?
- Чириканье, - приговорила она.
Я пожал плечами. Не нравится им, видите ли, блюз! Ни фига не разбираются, а туда же...
- За окном голубые ставеньки на почерневших избах, - грустно заметил Александр Иваныч, - нивы, грунтовые дороги... А они - англоязычный твист...
- Блюз, - не выдержал, поправил я.
Я вышел покурить.
Россия шла верстами, погостами, деревнями. Колокольнями окрест, лесом, стариками на завалинках, ребятней на косах рек... Я тихонько насвистывал тот мотив...
Когда я заявился обратно, Александр Иваныч снова травил свои байки:
- Работала у нас одна девушка. - Заговорщически донес он и причмокнул. - Материлась - страстно. Поразительно материлась. Миловидная внешность ее никак не вязалась с тем, как она ругалась. Поэма! Одному пареньку она нравилась. Как покорить сердце красавицы? И так ее обхаживал, и сяк. Сам по части мата - ни в зуб ногой. Услыхал я раз, как он учится. Идет, бормочет что-то. Знаете, как у петушка голос прорезается? Неуверенно. Вот у него такие же матерки - наговаривает, наговаривает, и - срыв, забыл конструкцию, напрочь. «Давай, - я ему предлагаю, - выучу». А она - мы не видали - за сараем стояла. Слышу - душат кого-то, или кто плачет. Хвать-похвать, она, смехом давится, исходит вся. «Чем парней школить, - строго я ей, - брось это дело, ругаться». Она косичками - фьють, как плетьми, презрительно так, развернулась и каблучками застучала по доскам. Не было тротуаров. Я догоняю: «Серьезно предупреждаю». Она: «А ты кто таков указывать?» Гляжу, ребята, на нее - смотрит прямо, в лицо смеется. Запала она мне в душу. Так и познакомился со своей женой...
- Так Вы к ней едете?
- К сыну, внучатам. Ее-то два года как схоронил. Умирала медленно, а не жаловалась. Такая была, с характером...
- А я приеду к мужу, - побледнела Лида. - А он меня и не узнает.
- Ась? Чего?
- Ведь месяц не видились...
- Узнает!
- Не узнает, - слабо сопротивляется она.
- Да он и имя-то твое забыл, - встревает проводник, - чаю хотите?
- Как забыл? - Пугется она.
- Хотим, - спускается Валя.
- Поехали с нами, дальше, - веселится проводник, подмигивает Лиде.
- А что там?
- Интереснее, - он ставит ударение на предпоследний слог, - Медмеди бегают...
Смеются.
- Америкец ехал, знаете как? Ел хлеб, пил сок сто процентов. На каждой станции вылазил - видеокамеры, фото. Где олени, где медмеди?
- Говорят, немцы, - оборачивается Александр Иваныч, - очень скупые. Насчет расходов.
- Немцы любят порядок, - делится проводник. - Вот так они не сидят: как проснутся - постель тотчас соберут. Много чего нам не понять... Ребята, говорят, мы много пьем. Ничего подобного. Это они много пьют. Мы же как - водку самую дешевую, правильно? А они - самую дорогую. И только успевай стаканы выносить. Из них многие не понимают, где находятся. Кошельки оставляют на столиках, - цокает языком, - их сначала по голове бахнуть, потом: "Раша здесь", - сказать. Тогда только опомнятся.
- А чаю можно? - Робко напомнила Валя.
- Эх, забыл-заболтался! Все вы, милые дамы...
- Нашему брату проводнику лишь ободрать бы пассажира, - кается он, вернувшись, - Едет китаец. Я проверяю документы, а я этому не обучен. Они на рожу все одинаковые: «Хань-Цянь-Вань?» Хань-Цянь. Меня тоже Ваней зовут, я по-человечески: «Садись, Вань». Заходит ревизор. Ага, билет от восемнадцатого, виза кончается двадцатого, сходишь двадцатьвторого. Плати штраф... Вот ведь мертвая душа!..
Пью чай. Из граненого стакана в витиеватом подстаканнике. Лимон плавно покачивается. Распускается сахар, исходит горячий, еле заметный дымок. Дорожный чай - напиток особенный, вкус его- сладкий вкус перемены мест и времен.
Валя задумалась, смотрит в чай и улыбается. Вспоминает ли кого тепло или, может быть, мечтает?
- Шахты завалились. Заводы завалились, - проводник загибает пальцы, - Железка держится. Давай и ее завалим этими забастовками. Как в анекдоте...
- Шахтеры морально правы, понимаете?
Он не слушает:
- ЖД перекрыли, им пришли деньги. Думаете, из министерства? Нет, из нашего кармана. Мы платим неустойку. Зарплату занижают. А Боря сидит перед всем миром: "Мы послали деньги шахтерам. Куда делись - не знаю..." Вы что, рехнулись ли, че ли? Что значит - не знаю?.. Это же не пятак неразменный.
- Впрочем, что ж мы с Вами? - Спохватывается Александр Иваныч. - Вот, и на молодежь пессимизм навеяли. А, молодежь?
Валя вздыхает.
- Куда катится Россия...
- На Урале, году в 57-ом. - Припоминает наш морской волчара. - Прямо по грязевому руслу настроили домов, потому как сели не было лет семьдесят. Ночью слышим - гул. Беда идет - ливень. Весь поселок ринулся на возвышенность. В потоке - камни размером с дачный дом. Один из нас лошадь пожалел, вернулся за ней, вбежал в загон, а его смыло, снесло. На глазах жены. Понимаете? Девушка у нас работала, татарка. На одной половине дома жила, на другой - мать и братья. Тех утащило, она осталась жива. Дороги нет. Вертолеты привозили продукты, увозили гробы. Шесть метров грязи, кого-то и не достали. Наша пресса молчала. А "Голос Америки" передавал.
- Шибко напоминает мне эта ситуация сегодняшнюю, - проводник затосковал, тяжело поднялся с откидного коридорного сиденья. - Погребены в грязи...
- Боже мой, какие просторы, а не заселены, - удивляется Лида, глядя в окно на пустынные поля и редкие березняки.
- Через пару сотен лет... - обещает Александр Иваныч. - Нет в природе случайного. Все согласно законам. Только неизвестно, как в них проникнуть. Многообразие-то какое. Откуда оно? Вот птицы. Почему они полетели? Ведь надо ж было кому-то понять, что воздух будет выдерживать их? Разумнейшая из разумных догадок. А говорят, природа слепа, неразумна, бездушна.
В вагоне раздается хриплый голос Высоцкого - у кого-то магнитофон.
- Ура! - воскликнула Валентина. - Только бы не выключили!
- Вам тоже нравится? - Удостоверился Александр Иваныч. - Не ожидал. Сегодня другое слушают. Техно или в крайнем случае рок, мне внук объяснял.
Он, посмеиваясь, вздохнул:
- Вот и пришло время, когда ты уже отстаешь от жизни, и учат тебя дети... Они уже больше понимают, вы знаете? Больше, да... Ах, человека давно нет, а голос сохранился - как это понять? Две крайности у Высоцкого. Его высокий талант и личная жизнь. Водка, много девочек имел... Энергия из них прет, из этих людей. Пушкин. Взрывной. Экцентричный. Я сам попадал в стрессовые ситуации и, серьезно, такие мысли в голове, что в нормальном состоянии не приходят. Природа талантов диктует такое поведение, которое для нас кажется странным. Но оно часто приводит к трагедиям...
Лида сосредоточенно стрижет ногти.
Теплое наше купе открыто в коридор. Там носится младое поколенье со свисающими ползунками. Ребенок обнимает другого и незаметно толкает, все так же улыбаясь. Только на мгновение стискивает зубы.
- Ты зачем так сделал?
- Он сам упал.
- Люди взрослеют, - грустит наш моряк. - Горизонты сужаются. Только начинаешь понимать то, о чем вы, юные, сегодня вполне имеете представление. Можно, например, говорить об одном и том же, то же самое говорить, и не понимать друг друга. У любого предмета много граней. Надо, чтоб ваш предмет соприкасался с моим, верно? - Он крутит в пальцах яблоко. - Яблоко не имеет граней. Одна точка - вот и все соприкосновение. Не так ли и люди?..
Темнеет. Валя укладывается на своей верхней, никак не умостится.
- Валя, ложитесь на нижней, - предлагаю я.
- Нет, тут интереснее.
Лида зевает, как кошка. Лица грустнеют, ночной поезд похож на бесконечный коридор привидений. Выхожу проветрится на станции. Вдалеке высокие темные холмы под последним светлым отблеском небес. Летняя ночная теплынь. Простор. Провода и рельсы, огни на вышках. Здесь живут люди, с которыми я никогда в жизни не увижусь, словом не обменяюсь... Вечные многоэтажки. Подо мной и над - судьбы, судьбы... Обитать в толще чужих бед и радостей, не позволяя себе осознать их из боязни сойти с ума - таков удел моего современника.
Ночной ветер в незнакомых местах, на минутной остановке состава, который увлекает все дальше - неумолимо... Случайное пересечение людских характеров и чувств, все потому, что безликий кассир выбил на билете каждого именно эти цифры.
- Мороженое, - настойчиво обратилась ко мне сонная женщина на пустынной платформе.
Я наскреб в кармане мелочи, взял снежно-белую палочку. Мороженщица покатила свою тележку дальше.
- Не опоздайте, - спрыгнул ко мне проводник. Он широко потянулся, неестественно высоко пискнул и улыбнулся. - Каждый перрон - любая станция - знамениты своими товаром. Где-то игрушки продают разноцветные, где-то резиновую всякую продукцию, где-то самовары...
- А здесь?
- Здесь днем полотенца и тому подобное. Текстильная фабрика. Не встала еще. Зарплату людям платят продукцией, вот и крутятся как могут. То еще ничего, недавно столярам гробами заплатили, даже в газете писали.
- Символично.
- Да! Тут такие картины наблюдаешь... Бабулька какая-нибудь, чуть не пополам сложенная, тянет в раскрытое окно свои печения-варения, к поезду специально сготовленные. Знаете, на маленьких станциях, где состава два в сутки, этих поездов ждут как дождя в засуху - единственный способ выручить какие-никакие деньжонки. Разгибается она, стало быть, возьми, дескать, сынок, хоть что-нить, дарма почти. А сверху иной подонок ей бумажкой машет, куражится... Эта бабулька, понимаешь, паря, может, две войны пережила и в третью сына потеряла. Она, может, Чеченская Мадонна. А этот подлец...
Он махнул рукой и головой повел:
- Эва...
Александр Иваныч в коридоре объясняет кому-то шепотом:
- В войну наше самолеты, "яки", звали их "тупорылые", были гораздо менее проворны и хуже оснащены, чем немецкие мессершмиты. Те - как осы. Ну, а там уже появились наши миги, статья особая. Хорошие машины...
- А расскажите, как вы в войну. - Прошу я.
- Нет, не люблю я тему эту. Я тогда юн был, помню мало. Была у меня встреча с немцами, сильно тогда струхнул. Никогда после, кажется, страха такого не испытывал. Нет, не хочу помнить.
Он взглянул в окно и замолчал. Редкие огни вырезали из тьмы светлые полосы.
- Я много езжу. И знаете, люди стали молчаливы в пути. Раньше песни, анекдоты-случаи рассказывали, плакались на долю горькую, наконец... А теперь как-то...
- Ну, ведь мы же не молчим.
- Нас прям хоть сейчас на Луну, такой коллектив подобрался. И психологи не нужны, а?
- Точно.
Александр Иваныч хохотнул, спохватился и приложил палец к губам...
В вагоне-ресторане сидело вразброс за столиками человек пять полунощников. Бородатый официант спал за столом, положив голову на руки, как дитя. На полках дребезжали бутылки, сверху гундел телевизор - в нем мелькали картинки клипов. С иконки на мир печально взирала походная божия матерь.
Я подумал, что в моей жизни никогда не произойдет и трети тех событий, какими судьба баловала Александра Иваныча.
- Водки, - растолкали мы официанта.
_________________________________________
Об авторе:
ВАСИЛИНА ОРЛОВА
Родилась в селе Дунай Приморского края в семье военного моряка. В 2003 году окончила философский факультет МГУ. Работала в молодежном отделе еженедельной общественно-политической газеты и корреспондентом на канале РТР. Первая книга стихов вышла в 1997 году, прозаический дебют состоялся в 2001-м. В 2004 году книга прозы В. Орловой «Вчера» получила диплом премии «Хрустальная роза Виктора Розова».
Книги: Однова живем: сборник стихотворений. М.: Стольный град, 1997.
Босиком: сборник стихотворений. Владивосток: Народная книга, 2008.
Вчера: Повесть, рассказы. М.: Грейта, 2003.
Стать женщиной не позднее понедельника: Несентиментальный роман. М.: АСТ, 2005.
В 2006 году с подборкой критических статей вошла в шорт-лист премии «Дебют» в номинации «литературная критика». Проза, стихи и статьи В. Орловой публиковались в «Литературной газете», «Московских новостях», «Литературной России», «Независимой газете» и др., в журналах «Дружба народов», «Москва», «Новый мир», «Наш современник», «Октябрь», в интернет-изданиях («ШтоРаМаг», «Топос», «Пролог», «Филград», «Православие.ru»). В 2013 году вошла в шорт-лист «Дебюта» с книгой стихотворений «Лига фламинго».
Фото Александра Петроваскачать dle 12.1
