ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Зухра Буракаева. КРАСИВАЯ

Зухра Буракаева. КРАСИВАЯ


(рассказ)


Её звали Гузель, что в переводе с тюркских языков означает «красивая».  Вспоминаю всех Гузелей (а их было так много) и все они обладали особым умением показать себя с лучшей стороны.  Ещё бы…   «Просыпайся, Красивая! Садись за уроки, Красивая!  Ну что ж ты так делаешь – ай-яй-яй, ведь ты - Красивая!» И так – с самого рождения…

Исключением в моей жизни стала только одна Гузель, с которой я проучилась с первого по восьмой класс.
 

…Первого сентября мы приближались к трехэтажному серому зданию с большими окнами и огромным входом, а мне  хотелось убежать – так было страшно, что всё это наконец наступит. Приятно было ждать, каждый день перекладывать новенькие карандаши и тетрадки из одного кармашка ранца в другой, но вот раз – и это случилось!

Мама крепко сжимала мою липкую, потную ладошку и терпеливо объясняла, что здесь все свои. Перечисляла имена детей наших знакомых, у многих из них мы не раз были в гостях. Подвела меня к учительнице – с ней мы уже знакомились накануне, когда сдавали документы. Дамира Фаизовна молча перехватила мою руку, а мама, весело кивнув, растворилась в толпе.

Я уже приготовилась заплакать, но тут  увидела очень странную девочку, которая высилась над островком белых бантов и разноцветных астр.  Длинная худая шея, на которую словно была насажена такая же длинная голова с вьющимися маслянистыми волосами до плеч, пучок на макушке был небрежно повязан белым узким бантиком.  Девочка беспрестанно озиралась по сторонам. В её глазах не было ни страха, ни радости  – она просто мотала головой туда-сюда.  Белый воротничок не успевал за её шеей, и всё время топорщился то вправо, то влево. Я засмеялась.  Девочка оглянулась и громко сказала:

- Я – Гузель.

И тут же отвернулась. 

А мне вдруг стало спокойно. Всё тут же стало каким-то умытым,  солнечным и по-настоящему праздничным.

Наконец, мы, два класса первоклашек,  под торжественный марш начали подниматься  по высокой лестнице. Гузель шла сзади меня и вдруг споткнулась,  упала и разодрала колено. Сквозь белые колготки проступили красные пятна. Она  громко и некрасиво заплакала.

«Ты чего позоришь нас, крыса!»  – толкнул ее высокий, голубоглазый мальчик (как оказалось потом Салават, Салыч).

С тех пор так и прицепилось к ней – Крыса.   Все мальчики как-то сразу  чётко поняли, кого следует задирать больше всех. Гузель бросалась догонять их при малейшей провокации, а когда её зажимали в угол – визжала, пиналась и отмахивалась руками. Самое то. А главное – некому было заступиться. Она всегда приходила и уходила одна, братьев и сестер в старших классах не было. Мы, девочки, смело бросались на ее защиту, но когда она начинала плакать - с хлюпом шмыгая носом, брызжа слюной - подходить к ней было брезгливо.

– Ну зачем вы все к ней прикопались? – допытывались мы у наших пацанов.

– Крыса она.  И учится как-то странно, половина пятерок, половина двоек. Так не бывает.

- Зато  хоть пятерки есть! А вот у тебя их совсем нет!

–  Противная она!

- Красавец нашелся!

И начиналась перепалка, которая заканчивалась всегда одинаково:

– А ты знаешь, кто мой дядя?! Он  начальник милиции!

– Ой, ой.. А мой папа – единственный в классе, кто на «Волге» ездит! Он начальник всего тут! Вот скажу папе – он тебя сразу из школы  выгонит!

И так раза по два в неделю.

Только училка исчезнет из класса, мальчики набрасываются на Гузель, а мы пытаемся их отогнать.  Затем Гузель сидит в углу и ревёт, выставив в стороны  острые коленки и не заботясь о задранной юбке. Потом мы ругаемся – сначала злобно, а дальше звонко и весело, кидаемся бумажными шариками, щёлкаем друг друга линейками.  Всегда неожиданно заходит Дамира Фаизовна,  велит строиться  на обед, сама умывает лицо Гузель, мокрыми руками приглаживает ей волосы и завязывает бантик.

Всю дорогу после первого родительского собрания моя мама объясняла, что не все дети здоровы, хоть и выглядят нормально; что для Гузель нужен особый подход; что надо всеми силами защищать её от злых мальчиков класса, иначе у нее может случиться приступ. Это очень опасно.  «Знаешь, как мы ее защищаем?!»,  – возмущалась я.
 
После осенних каникул у Гузель уже было две клички: Крыса и Психбольная. Но задирали ее реже. Пацаны к тому времени завели специальные трубочки, из которых плевались рябиной или пульками из жёваной бумаги, чаще в неё, реже – в нас.

Однажды мы, девчонки, затеяли большой спор, у кого мама самая красивая. Спор был жаркий и продолжался целую продлёнку. «У твоей мамы химка, а это вредно, а у моей мамы длинная коса. У  мамы голубые глаза, а карие и чёрные – их много!  Зато моя работает в магазине и достает колбасу для Дамиры Фаизовны! А моей маме привезли сапоги из Югославии!»

Моя мама проигрывала полным отсутствием косметики, обуви на каблуках и заграничных плащей. Но у меня был непобедимый аргумент: «Моя мама – журналистка, её все знают!»

Первое место получила мама Динары – ее отец был обкомовский водитель, и начальник привозил их семье много заграничных вещей. Мама Динары красилась ярко, у нее была высокая прическа и самые острые шпильки. Над губой чернела красивая родинка, (как призналась Динара) она рисовала ее карандашом-ляписом. Так что родинку не зачли, но в лидеры модница-мама вышла.

Второе место отдали танцовщице филармонии. Пусть она была тощая, со злым, морщинистым лицом,  но артистка есть артистка, её в Новый год по телевизору показывали.

Третье место получила моя мама – известная журналистка, к тому же с длинной светло-русой косой.

Остальные места распределять не стали, и больше на эту тему не спорили. Решили один раз – и всё тут.

Гузель все это время сидела с нами и виновато улыбалась. Ее мама была не в счет: старая, в таких толстенных очках, которые делали её глаза чуть ли не вываливающимися из стекол.

 
...В третьем классе, весной, Динара пришла в розовой нейлоновой курточке.  «Из Японии»,  – сообщила она. Это было настоящее чудо. Тогда и болоньевые-то куртки были только у взрослых, и то не у всех, и считались шиком. А тут приталенная розовая курточка со множеством карманов и с заклёпками… и мягкая-мягкая…

 Динара объявила нашей учительнице, что оставлять куртку в раздевалке не будет. И повесила её на стул. Прошел урок, во время которого все взгляды были прикованы к стулу Динары. Поэтому на перемене учительница отвела для куртки отдельную полку.
 
Заграничная обновка Динары вызвала ажиотаж во всей школе. Её останавливали в коридоре учителя и старшеклассницы, щупали куртку, дивились множеству карманов, ахали при виде ослепительно-белой шелковой подкладки  с улыбчивыми узкоглазыми котятами.  Красавица Динара стала в один ряд со старшеклассницами, и с этого дня стала обращаться к нам  не иначе как  «малявки».   

 

…Был тёплый, апрельский день. Несмотря на жару, на прогулке Динара куртку не снимала и с нами не играла.

А мы с увлечением делали в кустах за школой «секретики». Мальчики пытались подглядывать за нами, но мы выставили караул. Ведь  суть «секретиков» и состояла в их секретности! Выкапываешь крохотную ямку. Украшаешь её по-своему: на фольгу или фантики кладешь  жёлтые одуванчики, листики, посередине осколок фарфоровой чашки с узором, плетёное колечко из цветной проволоки, красивые пуговицы. Можно увеличить ценность «секретика» и положить туда копейку. Затем все накрываешь стёклышком и засыпаешь землей. Надо запомнить это место или обозначить веточкой и время от времени раскапывать его, добавлять что-нибудь, заменять высохшие цветы и листочки.

Мальчишкам наскучило следить за нами и они стали задирать  Гузель: «Крыса  сопливая! Псих-больная!»  Гузель, которая усердно, прикусив кончик языка, возилась со своим  «секретиком»,  тут же вскочила и помчалась за ними. Мы за ней.

Вскоре пацанам надоело убегать от неё по всему стадиону. Салыч рванул навстречу, схватил ее за волосы и прижал к дереву. Мы пытались отбить Гузель. Но мальчишки в этот раз дрались всерьёз, кто-то уже плакал.

 И тут к нашей шумной толпе медленно и важно подошла Динара. Указала пальцем Салычу, чтоб тот отошел. И небрежно произнесла:

–  Хва, пацаны, надоели. Отныне никто Гузель не обижает, потому что я назначаю её своей слугой.

Мы все оторопели – как это, слуга? Нас же скоро в пионеры будут принимать!

Гузель отняла руки от запачканного лица и с благодарностью посмотрела на Динару.

– Я согласна, –  улыбнулась она.

– Чур, никому не говорим, –  улыбнулась в ответ Динара и протянула ей свой носовой платочек. Нас всех заставляли таскать носовые платочки, но платочек Динары всегда был белый-пребелый и аккуратно выглаженный. Гузель вытерла лицо и с гордым видом пошла за Динарой.

Так в нашем классе появилась настоящая тайна. Мы молча наблюдали, как по первому мановению руки Динары, Гузель бросалась к ней. На переменах "слуга”  получала от "хозяйки” задания  на ушко, и мигом выбегала из класса. Оказалось, что она передавала записки Динары для самих шестиклассников!  Гузель поливала за нее цветы, выкидывала мусор, ходила с ней в туалет (чтоб никто не заходил, пока она там) и таскала её сумку до остановки.

22 апреля, в день рождения Ленина, нас принимали в пионеры. И не где-нибудь, а в Доме-музее, старинном деревянном особнячке, где вождь пролетариата дважды останавливался вместе с Крупской, когда приезжал на встречу с уфимскими социал-демократами.

Под ритмичную дробь  двух барабанщиков-пятиклассников, мы выстроились у стенда. Надо было стоять с прямой-прямой спиной, и держать перед собой руку, на которой висел выглаженный красный галстук.  Звонко  заиграл горн.  Председатель пионерской дружины Артем из седьмого "А” звучно выкрикивал наши фамилии,  а вожатая Эльвира  повязывала каждому  галстук. "Будь готов!” – строго глядя в глаза, говорила она. "Всегда готов!” – отвечал каждый и, четко шагая, вставал обрятно в ряд.  Сердце билось так, что я спросила у соседки, слышит ли она его?

И  тут обнаружилось, что нет Гузель. Дамира Фаизовна выбежала на улицу и вскоре привела  – та не решалась зайти,  потому что Салыч порвал её галстук надвое. Эльвира не растерялась, соединила два отдельных красных треугольника узелочками, и повязала  их зареванной Гузель. Когда мы пришли в класс,  Дамира Фаизовна велела Салычу обменяться с Гузель галстуками, а затем потащила его к директору.

Итак, мы стали пионерами, но у нас в классе был слуга! Это было точно не по-пионерски, но когда  кто-то из девочек порывался рассказать всё вожатой или учительнице, Динара тут же пресекала эти попытки. «Ты хочешь, чтоб мальчики опять ее обижали? Вот ты вреднючка… Я же для неё стараюсь!» – стыдила всех она.

И это было правдой – в классе воцарился мир. История с галстуком была последней.

 
На одной из прогулок  Динара достала деньги и попросила Гузель сбегать за мороженым. Нам категорически не разрешалось выходить со двора школы во время продленки. Но Гузель протиснулась через железные ворота и побежала.

Молча и с завистью мы наблюдали, как Гузель несла любимое всеми лакомство в вытянутой руке. Но прежде, чем отдать его, она вдруг наклонилась и откусила огромный кусок. Облизываясь, протянула мороженое Динаре,  и тут  хлесткий удар по лицу сбил Гузель с ног. Она свалилась нелепо, раскинув руки и ударилась головой о бордюр. Мороженое покатилось по земле.

– Встань и сьешь его, –  Динара подошла вплотную к Гузель и пнула ее. Её зеленые глаза блестели, она задыхалась от гнева.

Гузель зажала нос руками – из обеих ноздрей потекла кровь. Встала. Постояла, пошатываясь, и глядя, как кровь ровными алыми пятнышками капает  на асфальт. И  вдруг резким прыжком набросилась на Динару, вцепилась ей в волосы. Самые смелые кинулись растаскивать их,  они разжимали руки Гузель, перепачкались в  крови, но всё было бесполезно. Динара визжала, Гузель издавала странные крики, больше похожие на рычание.

Вскоре прибежала Дамира Фаизовна, но даже ей оказалось непросто отцепить пальцы Гузель.  

– Сейчас будешь вылизывать мою японскую куртку! – рыдала Динара. В руках Гузель остался  клок  Динариных рыжих волос, она все еще рычала и покачивалась, и Дамира Фаизовна чуть ли не на себе потащила её в класс.

 
– Если ты лично не извинишься перед Гузель, я буду тебя презирать, - сказала мне мама после долгого собрания, когда мы вышли из душной школы в прохладу майского вечера.

– Мама, я ничего не делала...

– Вот это и страшно, – сказала мама. Её голос дрожал – то ли от слез, то ли от  гнева. Всю остальную дорогу она молчала.

 
Гузель внимательно выслушала моё сумбурное извинение.  Ничего не сказала. Она вообще после того случая перестала общаться с нами. Рассеянно смотрела в окно, никогда не поднимала руку на уроках,  не оставалась на продлёнку, отказывалась петь и танцевать с нами на мероприятиях. И вскоре стала настолько незаметной, что я почти не  запомнила её с четвертого по шестой классы. Помню только, что она часто болела, а однажды на уроке русской литературы расплакалась, рассказывая стихотворение:

Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашенная дверь...

Слёзы текли по лицу, они их не вытирала.  Глядя в окно, досказала до конца,  и выбежала из класса.

– И почему психбольных держат с нами в одном классе? – насмешливо спросила  Динара. Все промолчали.

В седьмом классе у Гузель вдруг завелась своя компания, которая почти каждый день  верно ждала ее после уроков: полная девушка в яркой самовязаной одежде (шапка, шарф, пончо, гетры, пальто)  и худющий  парень с большими синими глазами с гитарой в брезентовом чехле, бледный и печальный.  Иногда к ним присоединялись другие ребята и девчата, но все какие-то странные, и хотя почти все они были старше Гузель, ни чьей зависти эти знакомства не вызывали.

Мы закончили восьмой класс. Гузель на выпускной не пришла, и только в сентябре мы узнали, что она ушла из школы.  

 
... – А ты помнишь Гузель, крысу эту? Как она дала по роже Динарке, а? – хохотал Салыч, развалившись на моем диване с бутылкой пива в руке.

– Между прочим, с тебя всё и началось.  Ты первый назвал ее крысой.

– Ну, ни хера себе адвокатша нашлась! Может, мне вообще уйти?! – неожиданно громко возмутился Салыч и  вскочил  с дивана.

– Ой-ой, в Чечне отслужил пару недель, так можешь на всех орать?! Лежи, пей себе на здоровье, пока угощают! – к своим неполным тридцати я уже научилась успокаивать таких борзых, как он.

Салыч тут же снова разлёгся, теперь уже скинув  тапки под стол. За эти годы он стал очень обаятельным мужчиной с  крепким, накаченным телом, но дикий блеск в глазах выдавал в нём человека, который вряд ли закончит жизнь в ладах с собой.

– А Динарка-то наша так  и не смогла найти иностранца, после того, как её кинул тот жирный араб,  – хохотнул Салават. – Лучше бы за меня замуж пошла.

– Так женись, осчастливь, –  смеялась я, вытаскивая из холодильника  бутылку "Эфеса”, приятно охлаждающую руку.

– Да ты видела её в последнее время?!. Скажешь кому, что в школе считалась самой красивой – засмеют... Ну разве что пару раз отплюхать...

– Фу, пошляк! – прикрикнула я на него. Мне было легко и счастливо –  от того, что Салыч пришел ко мне в гости после стольких лет, что скоро подтянутся другие одноклассники, двое из которых стали семейной парой,  и состоится эта встреча, что у меня есть  возможность набить холодильник целым ящиком пива и всякой едой, что никто из нас  не хочет видеть Динару и что она действительно растолстела, а я, напротив, считалась в Доме Печати одной из самых симпатичных журналисток, хотя в школе, ну точно, была серой мышкой...

– Да не была ты серой мышкой,   – соблазняюще подмигнул мне Салыч и кивнул на диван, приглашая присесть рядом. Видно, некоторые мои мысли уже прозвучали вслух.

–  Салыч, успокойся,  – засмеялась я. – Давай, я лучше тебе про Гузель расскажу.

- Ну, валяй, - кивнул Салават со вздохом.

 
...После школы я видела Гузель несколько раз.

Меня, студентку журфака, направили писать очерк о подростковом клубе, в котором занимались реконструкцией быта североамериканских индейских племен. Клуб находился в сыром подвале. Дети были из разных семей, некоторые стали фанатами и гордились тем, что уже не одну смену провели  в индейском лагере. Разговаривать с вожатыми было труднее. Один из них считал себя настоящим индейцем племени чероки, душа которого перенеслась через времена и океаны, и вот решила переродиться  именно в Уфе и именно в его теле. После нескольких вопросов две женщины-вожатые хором прикрикнули на меня: "У индейцев не принято так громко и много разговаривать...”  Четвёртый вожатый вообще не отреагировал на мой вопрос  и молча нарезал бахрому из кожи. Наконец, я дождалась руководителя –  улыбчивого, душевного человека, который водил меня по кабинетам и увлечённо обо всём рассказывал.

В одном из кабинетов я и увидела Гузель. Она сидела с маленькими девочками и плела с ними браслеты из бисера. Гузель кивнула с приветливой улыбкой, но тут же отвернулась. Руководитель с гордостью сказал, что вот она  – активный член клуба, в прошлом году её посвятили в индейцы и отныне имя ей "Лесная Речка”.

Через пару лет по местному телевидению показывали репортаж о первом приюте для бездомных кошек. Среди организаторов я  увидела нашу Гузель, прижимавшую к груди  троих котят, и ту полную девушку, её подругу, которая держала в руках красную вязаную шапку, где лежал большой серый кот. Девушки дали небольшое интервью, просили помочь кормом и деньгами. Гузель была серьезной и сосредоточенной, а котята испуганно пищали и лезли ей за ворот. Кстати, говорила она дельно и хорошо, чего я в школе за ней не замечала.

Ещё одна встреча произошла года через три,  во время республиканского фестиваля  бардов. Гузель стояла среди зрителей, держа на руках малышку в несвежей, явно сэконд-хэндовской одежде. Рядом стояли еще двое мальчиков. В такой мятенькой одежде, тихие и грустные, и это несмотря на свой самый шустрый возраст – четыре-пять лет.

Я устремилась к ней, продираясь сквозь толпу.  

– Привет! Твои? Когда успела?

– Нет, не мои. Друзей. Они скоро выступают. А я живу одна.

– А мама?

– Мама давно умерла, ещё когда я в техникуме училась.

– Надо же...  Мои соболезнования...  А чем занимаешься, где работаешь?..

Тут веснушчатая девчушка  уткнулась ей в плечо и шёпотом попросила попить.

– Хорошо, солнышко,  – поцеловала её Гузель и повернулась ко мне. – Я буду  здесь, встретимся.

И ушла к киоску.  Мальчики смешно топали за ней, дергали за подол  ее длинной цветастой юбки. Прямо-таки цыганская семья, только дети русые.

Среди выступающих был тот синеглазый печальный юноша и такая же печальная молодая женщина с  длинными немытыми волосами. Они пели о Боге, о Рождественском чуде, о Вифлеемской звезде. Голоса так себе, но песни были искренними  и проникновенными, хотелось плакать.

Скорее всего, Гузель нянчилась с их детьми. В этот вечер мы больше не встретились.

 
Самой необычной была последняя встреча. Она позвонила ко мне в редакцию.

– Привет, это Гузель.

– Какая? Гузелей много.

– Твоя одноклассница. Значит, так. Мне, конечно, нужно телевидение, ваша газета тут мало поможет. Есть знакомые?

– Есть, конечно. А что нужно?

– Вчера меня привезли в 21-ю больницу. Травматология. У меня надо взять интервью именно из больницы, это подействует на зрителей.  На меня напали. Приезжайте, я всё расскажу, это крайне серьезное дело.

И повесила трубку. Я  позвонила однокурснику – корреспонденту новостей  независимого телевидения "Тулпар” Женьке Майорову.  Он пробил камеру на завтра, но сразу предупредил, что если всё это окажется не для эфира, я буду должна  ему бутылку хорошего кизлярского коньяка.

Гузель в больничном бледно-зеленом халате, осунувшаяся и усталая, выглядела теперь лет на десять старше. Локоны вьющихся волос, наполовину седые,  выбивались из  небрежного "хвостика”.

– Спасибо, что пришли. Нам нужно сделать репортаж об акции протеста против введения в строй нового химзавода и  о том,  какая реальная угроза нависает над нашим обществом.

Оператор попросил её надеть кофточку и встать у окна. Посмотрел в камеру, подошёл, поправил ей волосы.

- На камеру не смотрим, говорим на корреспондента.

Гузель рассказала об акции протеста, в которой  она была одним из главных организаторов. Этот завод вот уже лет пять строили в тихом и красивом пригороде Уфы. Иногда про него вспоминали, начиналась шумиха, а потом опять всё утихало. Утихало, потому что правозащитники и журналисты-смельчаки  были вынуждены уехать из республики. Но с недавних пор организация «Экология и мы» не давала властям покоя. Действовали они настойчиво и решительно, выступая в самых неожиданных местах, включая рок-концерты и городские праздники. Я и не знала, что Гузель оказалась среди них. Но это неудивительно, ведь я с самого начала своей журналисткой деятельности ушла в тихую гавань культуры: джаз, симфонические концерты, выставки…

Так вот, протестующих на площади Ленина – их было не менее двух тысяч человек – окружили милиционеры и стали оттеснять к парку. В ход пошли дубинки, основных организаторов-мужчин увезли, а Гузель ударили несколько раз по рукам, попало и по голове.

– Мы уже вышли на связь с международными организациями, правозащитниками из Москвы. Властям надо понимать, что нас не остановить, – завершила она свою краткую и эмоциональную речь.

После интервью я зашла к ней в палату.

– Гузель, только по-честному, ты веришь в справедливость мироустройства?  – спросила я.

 –  Знаешь, я плохо представляю себе ад. Или рай. Если верить в них, то вообще ничего не надо делать – просто веди себя прилично, не вмешивайся в дела божьи и отрабатывай себе тёплое местечко... -  вздохнула Гузель.  Помолчала и добавила с горьким отчаянием:  - Если не верить, что где-то там плещется океан разума, то в мире вообще ничего не имеет смысла. Ничего...

Помолчали. Гузель рассматривала багровые ссадины на руке.

–  Я пойду, телевизионщики вечно торопятся...

– Спасибо тебе. Сообщишь, когда будет репортаж – я предупрежу наших.

- Хорошо...

Она быстро записала на бумажке номер телефона.

Садясь в машину, оператор – мужчина в летах – сказал:

– Красивая у тебя подруга. Такие выразительные пальцы... А какой горделивый затылок – как у Нефертити.

– Откуда тебе знать, какая была Нефертити? – засмеялся Женька и повернулся ко мне: – Ну что, заедем за коньяком?

Больше я Гузель не видела. А бумажку ту долго держала в ящике стола, потом выкинула.

 
... – Бля,  – сказал Салыч, садясь на диван. И стукнул кулаком по коленке. – Бля...

Дальше пили пиво молча, пока в дверь не позвонили наши и не отвлекли от большой и важной мысли, которую мы никогда не успеваем додумать.







_________________________________________

Об авторе: ЗУХРА БУРАКАЕВА

Прозаик, переводчик, сценарист.
Родилась, живет и работает в  г. Уфе. Окончила Литературный институт (отделение художественного перевода с башкирского языка, маст. А.Хакимова), сценарные курсы при ВИППК, (маст. А. Леонтьева, М. Туманишвили). С 1995 по 2015 г. работала редактором киностудии «Башкортостан»,  ныне – руководитель литературного отдела Национального Молодежного театра им. М. Карима.
Как прозаик, переводчик и публицист печаталась в журналах «Дружба народов», «Крещатик» и др. Автор сборника рассказов "Очарованный листик” (2005, на башкирском языке).  Изданы книги переводов.  Автор сценария и директор фильмов многих документальных и игровых фильмов киностудии "Башкортостан”. Лауреат Государственной молодежной премии РБ имени Ш. Бабича, Международной премии русскоязычных авторов «Новые писатели-2015». Член Союза Писателей и Союза кинематограграфистов РФ.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
7 442
Опубликовано 19 апр 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ