ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Владимир Шпаков. В ЛАБИРИНТАХ

Владимир Шпаков. В ЛАБИРИНТАХ


(два рассказа)



В ЛАБИРИНТАХ

В этом месте город всасывает тысячи машин, сплошным потоком идущих с юга в северную столицу. Поток надсадно гудит, сердито квакает клаксонами, огибая обелиск-стамеску, и представляется чем-то живым, что добровольно ползет в пасть ненасытного мегаполиса. Жри нас, город-сфинкс, мы жертвы на твой алтарь, увенчанный сверкающим Адмиралтейским шпилем! Машины движутся без остановки, как железная саранча, и я уже нервничаю: не пропустил ли фуру?

Потеряв надежду распознать машину, всматриваюсь в лица водителей: по идее, я должен узнать этого Кролика. Отец назвал дворовое прозвище, мол, постарайся вспомнить, и вскоре в памяти всплыло: фамилия Зайцев и красноватые белки глаз. В трубке трещало, будто говорил с другой планетой, а голос искажался космическими помехами: «Оказия... Машина в Питер… Передал станок...» Странно, что отец еще помнил про три куба досок, лежавших на загородном участке, и даже озаботился насчет станка. Я не был на родине много лет, уже с трудом вспоминал знакомых, а тут на тебе — встречай! Командированный сюда водитель, однако, не знал города, и меня просили быть проводником: «Ты же экспедитором… Город знаешь…»

Но знаю ли я город? Я стер не одни подошвы о брусчатку его мостовых и вроде бы полностью растворился среди миллионов жителей, с которыми давился в толпе на салютах и гулял во время белых ночей. Я не раз ночевал у разведенных мостов, пережил пару наводнений, однако уверенности в том, что знаю город, так и не возникло. Подрабатывая экспедитором (пишущий народ кем-то только нынче не халтурит!), я еще меньше стал понимать его, который то сверкает шпилями, то, издеваясь над Росси и Растрелли, расползается на десятки километров нелепыми коробками и халупами садоводств. Мои доски — в садоводстве, ждут, когда из них возведут очередную халупу (Росси уж точно переворачивается в гробу от этих «шедевров»!). Только я не знаю: дождутся ли? Отец этого не понимал, объяснял про подключение асинхронного двигателя, но связь оборвалась. Все связи оборвались, мифы — рассыпались, остался лишь грозный гул бесчисленных трейлеров и грузовиков, которые заглатывает по утрам город…    
Странно, что они не останавливаются, ведь здесь, у обелиска, должен быть светофор (и не один!). Но светофоры исчезли, да и сама «стамеска» выросла вровень с двумя высотками, что торчат на въезде в город, вроде как охраняя его. Напрасно охраняют: в один прекрасный день железный поток обернется настоящей саранчой, и от «сфинкса» останутся только обглоданные косточки!    
Ну вот, наконец-то… Притормозившая фура дымится, будто вырвалась из пожара: на кабине даже краска оплавилась. Когда открываю дверцу, замечаю красные глаза (вот уж точно — Кролик!) и багровое, словно в бане побывал, лицо водителя. Говорит он с хрипом: мол, станок в кузове, и там же — переданный мешок картошки.
— Ладно, эту улицу знаешь? — сует бумажку с адресом.
— Разыщем. А как там дома… То есть, у вас — как?
— Дома-то? Да мало хорошего…
И гость судорожно трет горло.
Показывая дорогу к Витебскому проспекту, пытаюсь вспомнить оставшуюся вдалеке жизнь. Родина давала о себе знать редкими звонками и небогатыми продуктовыми посылками, что было как символ: пока живы! А живы ли? Дозвониться удавалось не всегда, поезда отменяли, а редкие телерепортажи из глубинки оставляли ощущение смертельной усталости, которую можно без труда разглядеть на лице моего водителя. Дворовые прозвища прилипчивы, и даже после армии этот Зайцев остался «Кроликом». Он жил в доме напротив, рано женился, и у него родились дети-погодки: мальчики? или девочки?
— Девочки... — хрипит он, — Старшая со мной просилась, хотела Питер посмотреть: мосты, белые ночи, Эрмитаж какой-то… 
— Чего ж не взял?
— Командировочных дали с гулькин нос… — усмехается водитель, — Не хватит на этот… Эрмитаж! И вообще я с ними расстаюсь.
— Разводишься, что ли?
— Вроде того... Блин, как давит!
Он еще больше багровеет, но газ не сбавляет, и мы летим, прыгая на ухабах.
— А дороги у вас тоже говенные! — говорит вдруг Кролик, и в голосе звучит непонятное удовлетворение.
Странно: этой бензоколонки у Обводного раньше не было (проезжал здесь на прошлой неделе); не было и брезентовой палатки, к которой тянется вереница плохо одетых людей. Кролик сворачивает к заправке, тормозит и, ругаясь сквозь зубы, считает деньги. А я наблюдаю, как бомжи получают стакан с бурой жидкостью, ломоть батона и, отойдя в сторону, жадно съедают «пайку». Благотворительная кухня, развернутая на улице… Почему-то я не могу узнать улицу. Вылезаю из кабины, озираю мрачные брандмауэры из красного кирпича, однако таблички нигде не вижу! Зато вижу, как Кролик вместо положенной солярки заправляет в «Камаз» бензин А-95! Зачем, спрашивается, тогда деньги считал?!
Ветер рвет палатку, пронизывает до костей; а еще бомжи обступают грузовик! Потухшие глаза, беззубый рот, след ожога на щеке, в общем, печать скорого ухода: под забором ли замерзнуть, с перепою ли не проснуться… А главное, по плечу хлопают, как своего! Я запрыгиваю в кабину, лязгаю дверью, в то время как водитель беседует с обтрепанной публикой.
— И у вас есть лишние! — с удовлетворением произносит он, заводя мотор.
Открыл Америку — да где их нет?! Просто город прячет их, вынося благотворительные кухни и ночлежки на задворки, а перед гостями раскатывает ковровую дорожку Невского проспекта. Только не верьте Невскому, как советовал писатель, да и вообще в этом городе человек — лишний. Памятники — к месту, и шикарные дворцы, и разведенные лапы мостов; людей же лучше выселить, оставив разве что автомобильные потоки, ползущие в пасть города. Что там говорит водитель? Запрещено грузовым? Ну, «сфинкс» и должен быть парадоксальным, такой, понимаешь, зверь!
— Опять запрещено… — бормочет Кролик. — Как же тогда ехать?
И хотя по прямой — совсем близко, едем по огромному кругу: набережная, поворот, какая-то глухая улица, из которой ни вправо, ни влево, так что от цели мы все дальше. Натыкаемся на извилистый канал, катим вдоль него и выезжаем к Фонтанке, где начинали круг.
— Так... — в голосе пробивается бешенство. — Ладно, я прогуляюсь, а ты прикинь маршрут.
Мотор глохнет, хлопает дверца, и сутулая спина удаляется в сторону торговых лотков. Ну, и как ехать? Улицы путаются, будто планировка города внезапно изменилась, и на месте былых магистралей выросли кварталы. А еще карту не взял, дурак! Перед лотками Кролик копается в бумажнике, но, похоже, денег негусто. Торговцы дергают за рукав, гость из провинции затравленно озирается, а спустя минуту спешит обратно.
— Вы еще живете... — усмехается. — А у нас уже сворачивают коммерцию.
— Так и купил бы здесь, что надо.
— Надо, конечно, для девчонок... Много надо: колготки каждый месяц, платье к выпускному... Косметика, а младшей джинсы нужны! Они же не девочки, они взрослые бабы, понимаешь ты, нет?! Им хрен знает, что уже нужно, а я не могу, не могу!!
Почему он на меня орет?! Лицо почти синее, глаза лезут из орбит, и воздух ртом хватает, сипя и хрипя!
— Выпить хочется, трубы горят! — рвет он ворот ковбойки. — Разгрузимся, сразу бутылку жахну!
Мне тоже хочется скорее добраться, но коварный город не дает! Вроде знакомый, он выставляет запреты на каждом углу, открывая лишь грязные ухабистые проезды, загоняя в тупики, из-за чего движемся, как в лабиринте. На одной из улиц, узкой, будто кишка, слева и справа ряды иномарок (не дай бог задеть!), но Кролик газует так, что фургон кидает по сторонам, а за углом — гаишник! Он без жезла, зато с огромной кобурой на боку и, остановив нас, тщательно проверяет документы. А не пьян ли Кролик? Тогда отберут права, а дальше отделение, выясняловка... Мент достает из кобуры увесистый «Смит-Вессон» и, продув дуло, прячет (странно: я считал, что милиция вооружена «Макаровыми»!). На вопрос же, как проехать, неопределенно указывает:
— Туда!
Указанное направление выводит на набережную, откуда виден ряд строений на том берегу. Мотор глохнет, Кролик вглядывается вдаль и, криво усмехнувшись, спрашивает: «Это, что ли, Эрмитаж?» Я смотрю туда же, но опять не узнаю место: то ли дома другие, то ли глаза устали скользить по «ампиру» и «барокко», которые не пускают к нужному адресу. Да и какая разница, Кролик? Ты и «барокко», как сказал бы один здешний житель, — две вещи несовместные; и дочь будет такая же чуждая дворцам и шпилям, потому что каждому — свое. Двигатель опять урчит, мы поворачиваем обратно, мысли же текут в прежнем направлении: вот этой иномарке, что подрезает на бешеной скорости — свое! И хозяевам шикарного особняка, глядящего на проспект зеркальными глазами-стеклопакетами, — свое! Взгляд строг, здесь тоже запрет, и мы сворачиваем на очередной круг лабиринта.
Когда пересекаем сплошную линию, я раскрываю рот:
— Тут же разворачиваться...
— Да пошли все на хер! Другие, что ли, соблюдают?!
И верно: вот «Лада» юркнула налево, хотя знак предписывает прямо, а вот автобус прется под «кирпич»! Присмотревшись, вижу: никто не соблюдает правил, что успокаивает, как ни странно.
— Тогда в два счета доберемся, — говорю и уверенно показываю путь.
Найденный дом пестрит вывесками, но указанной конторы не видно.
— Кожгалантерея... Оптика... — читает Кролик. — Протезирование зубов, надо же! Может, во дворе поищешь?
В мрачном дворе-колодце тоже ничего, хотя бы отдаленно похожего. Останавливаю вышедшую к помойке старуху, и та указывает, мол, в следующем дворе. Однако конторы там нет, наверное, старуха посмеялась надо мной. Иду назад, чтобы надерзить старой, и оказываюсь в незнакомом дворе, где на стене надпись — УБЕЖИЩЕ, и стрелка-указатель.
Сразу хочется укрыться. От обязанностей сопровождать машину, писать, строить дачку из бросовых стройматериалов — от всего! В этом городе все уже написано, все построено, а тогда — бессмысленно что-то делать! Я иду по стрелке, поворачиваю и попадаю в безлюдный двор: высоченные глухие стены окружают с четырех сторон, и тихо, будто и не центр города. Пробую крикнуть, а звук — как в вату, глохнет, хотя вроде бы должен усилиться эхом. Знакомое ощущение: вата, поглощающая все написанное, сказанное, и один и тот же сон, когда падаешь в щель вместе с другими лишними. Щель — огромна, будто кратер вулкана; наверху виднеются кустики, деревья, поэтому верхним легче: зацепившись, они перебирают руками, стараясь выбраться. Внизу же кустиков нет, а еще верхние энергично работают ногами, обрушивая края! У этих еще есть силы, а у нижних, кроме потухших глаз — ничего; и сон всегда заканчивается оползнем, когда края осыпаются мощными пластами, увлекая людей, деревья, постройки...
Ну, конечно, запертая ржавая дверь вместо обещанного УБЕЖИЩА! Ermitage, если по-французски (ха-ха, вот как время переворачивает смыслы!). Плутаю еще с полчаса, когда же выбираюсь, вижу, что Кролик копается в кузове.
— Динамо, выходит? — опять мрачнеет он. — Называется: дали подработать? А что, нормально! Они думают, я не знаю, что делать, — а я знаю, ясно?
— Как там станок? — спрашиваю. — Не побился в дороге?
— А ты полезай, посмотри!
В кузове накрыты рубероидом какие-то агрегаты: я поднимаю черные листы, вижу патрубки, шестеренки, но станка нет. Лезу вдоль левого борта, потом исследую правый: опять нет! Да и мешок картошки не иголка, где же он?!
— Здесь где-то... — машет рукой Кролик. — Потом найдешь.
Ну, и не надо. Участок, три куба досок, лежащие год без движения, мечты выстроить домик и в нем писать — ничего не надо!
Потом долго ищем место, где можно оставить грузовик, а уж затем разыскивать сгинувшую контору. Время — полдень (или оно вообще остановилось?), и машины, как всегда в этот час, прут железным потоком. На стоянке у Финляндского не воткнуться, едем на Петроградскую и на мосту попадаем в пробку. Сзади гудят, неповоротливая фура всем мешает, так что рев клаксонов буквально раздирает уши. Стиснув зубы, Кролик таращится сквозь лобовое, выкручивает руль и каким-то чудом пробивается к стоянке. Когда же узнает, что грузовые здесь не ставят, хрипит: баста, буду водку пить!
— Спятил?! Или права иметь надоело?!
— Все надоело! А перед этим надо выпить!
— Перед чем?!
— Перед этим!
Вырываю бутылку, хотя мне хочется того же. Мы опять плутаем, пока не натыкаемся на скопище трейлеров — ага, может, и нас примут? Из будки выглядывает охранник, и надежда перерастает в уверенность: примут! Мы не виделись лет семь, но я помню этого актер-актерыча, да уж, подкидывает судьба амплуа!
— Витька, привет! — кричу. — А ты, значит, здесь обретаешься?! Доходное место нашел!
— Кореш твой? — сумрачно спрашивает Кролик. — Ну, ну…
На Витьке дорогой костюм, прямо неудобно хлопать по плечу. И почему медаль на лацкане? Ах да, у него же в театре реприза была такая, когда и на груди, и на кепке, и даже под брюками бряцали награды — пародия на Политбюро.
Эх, было времечко! Когда дневали и ночевали на репетициях, выдумывали: Витька — репризы, я — пьесы, соглашаясь играть без денег, лишь бы площадку дали! Женька, Маринка, Владик — где вы теперь? Охраняете стоянки, торгуете косметикой, халтурите на новогодних елках? Тогда мы ездили с декорациями в баулах, и город дружелюбно распахивал подвалы, чердаки и конференц-залы, аплодируя горстке чудаков. Город — поддерживал, охранял, поил чаем и пивом, хотя… Может, мы просто были молоды, и город тут ни причем?  
— Все это хорошо, — освобождается Витька от объятий. — Но загнать на стоянку — не могу. Сам видишь: полна коробочка.
— Ну, одну-то машину поставишь!
— За территорией, по тройному тарифу — пожалуйста.
Кажется, меня разыгрывают. Говорю, мол, земляк приехал, выручи, а вижу усталую усмешку зоила, которому даже лень объясняться с лохом.
— Не понимаешь... Видишь у будки «Мерседес»? Мой. Угадай с трех раз: как я на него заработал?
Нет, не розыгрыш, а еще Кролик с хрипом дышит за спиной…
— Зачем же с трех: можно и с одного… — криво усмехаюсь я. — Еще и медаль за ударную охрану собственности получил!
Нимало не смущенный, Витька протирает платком награду.
— Между прочим, я не охранник, а совладелец. Так оставляете?
Водку пьем из горла: я сам предложил, как только отъехали. Наползающая с Невы дымка скрывает будку, лимузин, город — и хрен с ними! Город теперь чужой, он не греет, не охраняет, наоборот, пинает лишних, сбрасывая их в ту самую щель. Дымка густеет, обволакивает машину, и вот мы уже плывем в густом тумане, как финские рыболовы, жившие здесь в незапамятные времена.  
— Говенный у тебя кореш, это факт! — доносится голос. — Только и я ведь — не лучше, понимаешь?! Эх… — и я слышу, как заводят мотор.
Вскоре выруливаем на Литейный, двигаясь по разделительной. Запрещено? Тогда попробуйте остановить! Машины с трамваями судорожно отворачивают в сторону (наверное, на Литейном рельсы с отворотами), мы же мчимся, как правительственный кортеж, выжимая больше сотни. А вот и Невский! Привычные ориентиры — Дума, Адмиралтейство, Дом Книги — скрылись за дымкой, поглотившей самый умышленный город, и пусть! Все равно пронесемся, пролетим под звон бубенцов, чтобы ветер в ушах, и машины шарахались — мы же любим, блин, быструю езду! Кролик кивает: любим, жмет на газ, и обалдевшие гаишники провожают глазами: куда несетесь?! Дайте ответ! Когда Невский кончается, сворачиваем к Исаакиевской, а дальше летим в сторону Коломны. Улицы тут узкие, так что фура едва вписывается в повороты: эх, эх, без креста!
Но вот накатывает похмелье, и водитель уже не газует, проскакивая мимо постового, а покорно тормозит. На голове у гаишника шлем со стеклом, как у мотогонщика, и жезл указывает: туда. Они на каждом перекрестке, в шлемах, бронежилетах, и каждый тычет палкой: туда, туда! Мимо ползут какие-то пакгаузы, черные вонючие лужи разлетаются под колесами, только нет воли ослушаться указующего жезла. «Давит, не могу!» — рвет рубашку Кролик. На последней развилке мент вооружен автоматом, а стекло шлема вроде как тонированное. Туда! — и мы катим среди развалин: нет, я не знал этого города! Я никогда в нем не жил!! Я...

Я встречаю отца на Московском вокзале. Поток пассажиров иссякает, мы вытаскиваем коробку со станком, и я говорю:
— Лучше бы такую тяжесть на машине отправил. Что же твой Кролик не приехал?
— Зайцев, что ли? Этот уже не приедет... Повесился он — прямо перед командировкой.
Молчание, отец утирает лоб.
— Предатель. Двух девчонок оставил, жену, мать старую... Ну? Тащи!
Но коробка как прилипла к асфальту.
 

 

РАЙСКИЙ (С)АД

Очередная просмотровая квартира требует ремонта, но Майе очень нравится расположение дома. Исторический центр, да такой, что центровее не придумаешь! Из окна видно Фонтанку, плывущие по ней теплоходы, отчего сердце трепещет в восторге. «Хочу здесь жить!» — говорит себе Майя, не замечая колотый кафель в ванной и облезлый потолок.
— Тут дырка в полу, кажется… — Кирилл трогает ногой углубление. — Она ПВХ прикрыта, а на самом деле…
Риэлтор Зверьков оттесняет его к окну.
— Какие дырки?! Какое ПВХ?! Вы сюда посмотрите! Это ж видовая квартира! Для себя берег, но если попались такие замечательные люди… От сердца отрываю, честное слово.
Бросив в окно сумрачный взгляд, Кирилл откидывает ногой пластиковую плитку. Под ней обнаруживается провал, на дне которого — черное отверстие.  
— В такую дыру, пожалуй, крыса пролезет, — прикидывает вслух Кирилл. — Или другой домашний грызун.
— Господи, какие грызуны в наше время?! — не выдерживает Майя. — Чего цепляешься к пустякам?!
— Действительно, чего цепляетесь? — встревает Зверьков. — У вас что — рук нет? Наши руки, как говорится, не для скуки…
Майя жалеет, что взяла на просмотр Кирилла. Лежал бы на диване в Веселом поселке, как во время предыдущих просмотров, и лазил по своему дурацкому Интернету!
Зверьков выводит Майю в коридор.
— Знаете три критерия, по которым оценивают недвижимость?
Майя отрицательно крутит головой.
— Location, location & location. Что в переводе означает: место, место и еще раз место. А место тут, сами понимаете, уникальное. Ну, идемте во двор? Его отремонтировали недавно, любо-дорого посмотреть!
Ухоженный двор резко отличается от внутреннего наполнения дома.
— Ну? — вопрошает Зверьков. — Это ж не дом, а парадиз! Побелен, покрашен, двор замощен… Клумба есть! С тюльпанами!
Подскочив к клумбе, риэлтор выбирает крупный тюльпан, срывает и преподносит Майе.
— Вы прекрасны, как этот цветок! Полностью соответствуете парадизу!
Майя моментально тает. «Да! — кричит ее сердце. — Соответствую! Я выросла в ужасной новостройке, но всегда стремилась сюда, в исторический центр! Я поклонница Кваренги и Растрелли! Я хочу гулять по набережным и любоваться дворцами! Жаль, что муж-увалень не соответствует, он плоть от плоти Веселого поселка, еле уговорила на обмен…»
Благостную картину смазывает бомж, ковыряющийся в помойке. В грязном пиджаке, горбатый, он выглядит гнойным прыщом на выбритой щеке.
— Идемте на набережную, — подталкивает к арке Зверьков, но Кирилл интересуется бомжом.
— Что у него под пиджаком? — спрашивает.
— Что под пиджаком? — тревожится Зверьков.
— Кажется, горб шевелится…
— Ничего там не шевелится! — говорит Зверьков, выпихивая их со двора. — И шевелиться не может! А если и шевелится, то какая-нибудь гадость невероятная!
— Вот именно, — говорит Майя сурово. — Как у тебя язык поворачивается такое спрашивать?! Бр-р…
— Причем тут язык? Увидел, что шевелится, вот и спросил! И смотрит он как-то странно…
— Денег хочет, — говорит Зверьков, оглядываясь. — Они такие: просят на хлеб, а на самом деле хотят денег.
Выйдя на набережную, риэлтор с облегчением вздыхает.
— Была б моя воля, выселял бы таких на сто первый километр. Но нынешние законы… Поэтому приходится ждать.
— Чего ждать? — спрашивает Майя.
— Пока сами исчезнут. Скоро их не будет.
— Куда же они денутся? — интересуется Кирилл.
— Куда, куда… Денутся куда-нибудь. Если ничего им не давать, они вымрут, как тараканы без пищи.
Зверьков подмигивает Майе, чувствуя в ней союзника.
— А какие в этом доме арендаторы? Магазин итальянского кафеля, фитнес-центр, элитный ресторан…
Кирилл хмыкает:
— Название, однако, у этого элитного…
На фасаде багровыми буквами выложено: «Райский сАд».
— Разве плохое название? — недоумевает риэлтор.
— Неприятное, честно говоря. Конечно, если понимать это как игру слов…
— Так и понимайте. Вы знаете, что здесь раньше было? Дешевая рюмочная! Сюда такие вот бомжи толпами шастали, и запах оттуда шел… Радуйтесь, что арендатора сменили!
Майя радуется, Кирилл же настроен скептически.
— Убитую хату втюхивает, — говорит на обратном пути. — Причем наглым образом.
Задохнувшись от возмущения, Майя молчит, затем переходит в атаку. Дескать, по этим выражениям сразу видно жителя Веселого поселка. Втюхивают! Хата! Ты же сын школьных учителей, как тебе не стыдно, даже гастарбайтеры так не выражаются!
— Да по фиг мне, — отвечает увалень. — И вообще твой риэлтор…
— Что — мой риэлтор?! Он, между прочим, целый месяц с нами возится!
— Противный он. Зубы у него какие-то… Острые.
— Господи, твое какое дело?! Он же тебя грызть не собирается?
— Иногда кажется, что собирается. Вот возьмет, думаю, и вцепится в горло этими зубами…
— Не говори ерунды!
Выйдя из метро, Майя с тоской озирает привычное архитектурное убожество. Убегающий вдаль проспект наполняли дома, похожие на обувные коробки. Коробки поставили на попа, насверлили в них дырочек, после чего заселили туда человечков. По утрам человечки покидали коробки и спешили к станциям «Проспект Большевиков» и «Улица Дыбенко», которые засасывали население Веселого поселка, как две подземные воронки. Вечером воронки выплевывали человечков обратно, и те расползались по коробкам, чтобы вскоре отойти ко сну. «Какой грустный этот Веселый поселок! — думает Майя. — То ли дело Фонтанка! Или стрелка Васильевского! Хочу туда, хочу!»
Центр хорошел год от года. Фасады на Невском выглядели, как участницы конкурса «Мисс Петербург» — один другого краше. Дворы тоже соревновались в красоте; и тротуары сделались чище, и жители сплоченнее. Если кто-то посягал на вновь обретенную гармонию, они дружно выходили на протестные акции. «Нет башне Газпрома!» — слышалось с площадей. «Укоротите новую биржу!» — читалось на плакатах. Майя тоже однажды участвовала в акции, и лишь Кирилл портил настроение, выискивая в Интернете шокирующие новости.
— Вот, сообщение: на Стремянной рухнул дом. В двух шагах от твоей Фонтанки, между прочим.
— Ну и что? — раздражалась Майя. — Наша новостройка тоже может рухнуть!
— Такое, пишут, специально делается. Дома в центре сносят вместе с людьми. Зачем? Чтобы потом заново отстроить, но уже без жильцов. Чисто для красоты типа.
— Какой идиот это пишет?!
— Портал Фонтанка.ру.
— Это портал Фонтанка — вру! Ничего такого нет, и быть не может!
Возвращаясь с работы, Майя делает крюк, чтобы прогуляться по центру. Ноги сами приводят к дому на Фонтанке, который запал в сердце и притягивает, как магнит. Украшенный классическим фронтоном и полуколоннами, дом напоминает Русский музей. А может, Смольный институт. И падать вовсе не собирается, наоборот, выглядит очень даже основательно.
Майя находит глазами окно будущей (возможно) квартиры и, не удержавшись, машет рукой, вроде как приветствует саму себя, уже переехавшую. Настроение портится, когда входит во двор и видит все того же бомжа. Майя приближается к клумбе, делая вид, что разглядывает тюльпаны, и вдруг за спиной:
— Здравствуйте, кхе-кхе…
Майя вздрагивает.
— Добрый день…
— Поселиться здесь хотите?
— Да, есть такое желание. Но это еще неточно.
— Что ж, дело серьезное, спешка тут не нужна. Семь раз отмерь, как говорится… А меня дядей Женей зовут. Я тут… Да в общем, я тут всегда.
Бомж дядя Женя не спешит протягивать ладонь, но Майя инстинктивно прячет руки за спину. «Какой ужасный горб! — думает она. — Конечно, он не может шевелиться, но если дать волю воображению…»
— Интересный дом… — говорит дядя Женя. — Только делают с ним что-то не то. Была, к примеру, нормальная рюмочная. Водочка недорогая продавалась, бутерброды с килькой и половинкой яйца… По-человечески, в общем, все было. И тут на тебе — кабак на ее месте открывают! Да еще с таким названием…
— По-вашему, распивочная лучше? А по-моему, хуже!
Бомж смотрит на нее с сожалением.
— Да не в этом дело.
— А в чем тогда дело?
— Квота, знаете ли, увеличилась. Старые договоренности похерили, поэтому все время надо быть начеку… Все время…
Махнув рукой, он направляется к помойке. Майя же в недоумении. Бред какой-то! Квота, договоренности… Хорошо бы, чтоб к моменту переселения бездомных здесь вообще не было. Сто первый километр — это слишком, конечно, но по ночлежкам их расселить вполне гуманно.
Вскоре в новостях передают, что в городе открылось три ночлежки.
— Видишь? — говорит она мужу. — Целых три! Решают, то есть, проблему, и без всяких сносов домов!
Только Кирилл реагирует в своем стиле: мол, капля в море, туда можно от силы роту бомжей поселить. А их на улицах — армия!
— Выражаешься, как солдафон: рота, армия… Ты же сын школьных учителей!
— Да иди ты! — отмахивается Кирилл и опять утыкается в компьютер. — Тут не только у бездомных проблемы. Вот, пишут, что люди в центре исчезать начали — прямо из своих квартир.
— Опять Фонтанка — вру? — ехидничает Майя.
— Нормальный портал, между прочим. Короче, есть подозрение, что в дома кто-то проникает — через дырки в полу. Их нарочно оставляют, чтобы проникали…
— Чтобы кто проникал? Вурдалаки? Пришельцы?
— Кому надо, тот и проникает.
— А кому надо?
— Кому-то надо… — недобро усмехается Кирилл. — Главное, жильцов потом не находят.
У Майи выступают слезы, когда представляет, что оставшуюся жизнь проживет в грустном Веселом поселке. По утрам будет всасываться в воронку метро, вечером — выплевываться оттуда; потом супермаркет, плита, телевизор, и опять по кругу… Водопад слез усмиряют валерьянкой и клятвенными заверениями не читать желтый Интернет. Как не стыдно! Есть ведь газета «Деловой Петербург»! «Невское время»! «Санкт-Петербургские ведомости»!
На вторичный просмотр она отправляется в одиночку. Риэлтор ждет у метро с букетом тюльпанов, и легкое опасение (очень легкое!) тут же развеивается. Да, он понимает, что один раз — это мало, всего не заметишь. Так что милости просим, благо хозяева съехали, квартирой распоряжается агентство.
И опять она смотрит на облезлый потолок — и не видит. Видит колотый кафель, но не берет в расчет. Потому что Фонтанка за стеной, Невский в двух шагах, а там людей красивых орды, свет фонарей, блеск театров и т.п. Согласна ли она на доплату? Разумеется. Зверьков обнажает в улыбке зубы (и впрямь остренькие), после чего предлагает взглянуть на проект договора.
Майя рассеянно пробегает глазами бумагу, говорит, что договор устраивает, и опять к окну. На город спускается вечер, по реке скользят теплоходы и катера, и через форточку доносится приглушенный голос экскурсовода: «Посмотрите на дом справа! Его фасад решен в классическом стиле! Строгий, но изящный фронтон, полуколонны с коринфским завершением смотрятся просто великолепно! Дом был построен…» Имя архитектора съедает плеск реки, но разве в нем дело? Он был настоящий архитектор, а те, кто возводил Веселый поселок, были бездарными прорабами!
Когда Зверьков отлучается в туалет, Майя на всякий случай откидывает ПВХ-плитку. Странно: дырка стала больше. То есть, ей кажется, что стала больше, потому что муж накрутил нервы. Не зря же говорят: переезд — хуже пожара, никакая нервная система не выдержит. А потому, слыша шум воды, Майя торопливо укладывает плитку обратно.
Зверьков прячет договор в кейс.
— Что ж, осталось получить подпись мужа…
— Он подпишет, — говорит Майя. — Мы уже договорились.
— Тогда предлагаю отметить событие. Внизу есть ресторан, там отличная кухня!
— Внизу?! Но…
— Никаких но! Ужин оплачивает агентство!
В арке поперек дороги разлегся горбатый бомж, так что нужно его перешагивать.
— Это уже ни в какие ворота… — бормочет риэлтор. — Можно вас попросить отойти? Вон туда, к клумбе, а то будут такие выражения… Лучше вам их не слышать.
Когда Зверьков толкает бомжа, тот сразу встает. Дальше следует немое кино: риэлтор загибает пальцы, указывая на Майю, и угрожающе трясет головой. Он настолько разъярен, что в глазах сверкают красные отблески, только Майя испытывает лишь чувство благодарности. «Зубы ему не нравятся… — вспоминает Кирилла. — А у тебя вообще нет зубов! Рохля ты, а не муж, призванный защищать слабую половину!»
Уже основательно стемнело, Майя видит лишь черные силуэты на фоне желтого арочного проема, высвеченного фонарями с набережной. Ей кажется, что горб пухнет, становится больше, но это наверняка обман зрения. Наконец, фигуры разделяются: бездомный выходит за пределы двора, риэлтор спешит обратно.
— Черт знает что… — кусает он губы. — Квоту увеличили, а он… Жаловаться буду!
— Это правильно, — говорит Майя. — Уже проходу от них нет. Извините, а что такое — квота?
— Я сказал — квота?! Это так… Оговорка по Фрейду.   
Поначалу скованная, Майя размякает после коньяка и, озирая интерьеры в красных тонах, тихо млеет. Все тут с иголочки, везде евроремонт, а в туалете даже музыка играет. «Скоро так будет везде. — уверяет она себя, — Весь дом станет сказкой, отремонтируется, и засияет изнутри точно так же, как сияет снаружи…»
Подвыпив, она жалуется на мужа, дескать, совершенно не активный, натуральный увалень, а Зверьков подливает коньяк и благодушно кивает:
— Что делать? Сейчас, как во время войны, все на женщинах держится. В нашем агентстве тоже в основном женщины, один я — мужчина.
— Вы настоящий мужчина… — вздыхает Майя, наблюдая в очередной раз острозубую улыбочку и (как ни странно) не испытывая при этом неприязни.
— Не буду скрывать: руководство довольно. На самые трудные участки посылают, например, на этот дом. Если б вы знали, сколько тут проблем… Как мучились, пока договоренности пересмотрели! А они все равно по своим помойкам копаются, да еще норовят поперек дороги улечься, пьяных изображают!
В общем, вечер удался. Зверьков занервничал только раз — когда Майя сказала, что беседовала с бездомным. В этот момент их обслуживали, и одетый в черное официант, как показалось, даже замер на несколько секунд.
— Вот этого делать не надо! — говорил риэлтор, держа ее за руку. — Ни в коем случае! Он же выселен отсюда, за неуплату! Не верите? Я вас с членами ТСЖ познакомлю, они бумаги покажут! Теперь вот бомжует, горб напоказ выставляет, на жалость бьет… Но вы не пробивайтесь. Не будете?
— Не буду пробиваться, — мотала пьяненькой головкой Майя. Потом она гуляла по набережной, свернула на Невский, зашла в пару ночных бутиков, а домой отправилась на такси.
Городской центр похорошел еще больше. Его хотели подпортить уродливой башней «Газпрома», но люди с площадей устроили акцию «синяя ленточка». Они всем раздавали эти ленточки, добрались даже до станции метро «Улица Дыбенко». Майе достались сразу две ленточки — вторую она вручает Кириллу, вербуя его в союзники.
— Что это значит? — не въезжает тот.
— Это символ небесной линии Петербурга.
— Ну и?
— Мы ее защищаем. Ты, я… Не даем нарушить.
— Так это снаружи линия. А внутри домов что творится? — он машет рукой. — Там вообще такое…
Интернет подкидывал все новые ужастики, запугивая жителей исторического центра и всех, кто туда стремился. Одной из мишеней стали пресловутые ТСЖ, которые Фонтанка.ру расшифровала как Тихая Смерть Жильцов. Мол, руководители именно этих структур способствуют исчезновению жителей из их законных квартир. Два агентства недвижимости и три ТСЖ подали на портал в суд, но затем отозвали иск. В зале суда озвучивались такие факты, что судьи разводили руками: это не к нам, а в церковь или, на худой конец, к экстрасенсам.
Впрочем, всю эту информацию сливал читателям тот же скандальный портал, а какое ему доверие? Майя знакомится с начальницей ТСЖ, и видит: милейшая дама. Опять в «Райский сАд» приглашает, поит-кормит, потом бумаги показывает. Наша политика, говорит, простая: неплательщиков — вон! Жил тут один, отказывался платить, так быстро оказался на улице.
— Дядя Женя? — спрашивает Майя.
— Какой он вам дядя?! — округляет глаза дама. — Отребье, бомж алгоголический…
Как назло, алгоголический бомж решает проникнуть в ресторан.
— Не пускать! — командует начальница. — Это он по старой памяти сюда рвется! Ишь, алкаш, думает, здесь его рюмочная любимая…
А дядя Женя стучит и стучит в большую стеклянную дверь. Майя из-за столика глядит на него с жалостью, но что она может сделать? «Твое место в ночлежке, — думает она сочувственно. — Или в грустном Веселом поселке. А здесь должны жить такие люди, как я…»
К окончательному решению вопроса подталкивает закрытие на вход станции «Проспект Большевиков». Теперь на «Улице Дыбенко» по утрам был натуральный ад (а никакой не райский). Пытаясь ввинтиться в воронку, люди давились, матерились, пинали друг друга локтями, и Майя сказала себе: все, готовимся к переезду.
Начальница ТСЖ настолько любезна, что организует переезд едва ли не за счет товарищества. Мол, свои люди — сочтемся. Перевозкой вещей занимаются молчаливые грузчики в черном, чем-то напоминающие официантов «Райского сАда». То есть, Майе кажется, что они похожи (нервы, нервы!). Она мечется от двери к лифту, от лифта к машине, призывает нежнее относиться к домашним растениям и к тщательно упакованным сервизам. Но люди в черном молча грузят вещи, и на Майины выклики — ноль внимания.
— Они ведут себя так, будто нас нет… — усмехается Кирилл.
— Они ведут себя, как профессиональные грузчики! Я просила тебя, между прочим, друзей позвать, — и где они?!
Переезд завершается поздно вечером. Наконец, мебель расставлена, коробки распиханы по углам, и можно приблизиться к окну. Майя не чувствует рук, ног, спины, но она счастлива: свершилось! Теперь под окнами всегда будет Фонтанка, теплоходы, плеск воды и т.п. Она долго не может уснуть, когда же засыпает, вокруг нее кружатся в хороводе грузчики в черном, осыпая ее тюльпанами…
Летняя ночь, пустынный двор. Из подъезда выкатывается Зверьков — припозднился, сидя в гостях у начальницы ТСЖ. Лежащий возле клумбы бездомный тут же встает, и парочка, застыв, молча озирает друг друга. Рот риэлтора оскален в ухмылке. Видно, как остренькие зубки удлиняются, а в глазах вспыхивает багровый огонь, вроде как две маленькие мартеновские печи, готовые испепелить ничтожного бомжа. Но тот почему-то спокоен. Его лицо безмятежно, из глаз струится голубоватый небесный свет, а там, где горб, что-то трепещет.
— Ты крылышки-то не топорщи… — шипит риэлтор. — Квота увеличена, поэтому они — мои!
Только сияние неба все ярче, кажется, что в полутемный двор заглянул ослепительный солнечный день. С легкостью разорвав ветхую ткань, выпрастываются два огромных крыла, и Зверьков, не выдержав, заслоняет ладонью глаза.  
— Ну, хватит, хватит! Забирай их, если очень нужно!
Огонь в буркалах превращается в тлеющие угольки.
— Только зря ты это делаешь. Люди здесь не нужны, неужели ты не понимаешь?! Дома, набережные, каналы — нужны, а люди тут лишние. Без них такая красота!
    
Они расходятся с первым лучом солнца. Зевнув, риэлтор направляется к арке, дядя Женя сворачивается калачиком возле клумбы. В самом красивом городе мира начинается утро…







_________________________________________

Об авторе: ВЛАДИМИР ШПАКОВ

Родился в Брянске. Живет в Санкт-Петербурге. Окончил корабельный факультет Ленинградского электротехнического института, работал в оборонном НИИ, на гражданском и военном флоте. Заочно окончил Литературный институт (семинар А. Приставкина).
Прозу публиковал в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Урал», «Крещатик» и др. Автор восьми книг прозы и ряда пьес. Лауреат премии Гоголя за 2010 год.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 137
Опубликовано 16 фев 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ