ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Елена Мордовина. ПОЧТИ ДВЕСТИ

Елена Мордовина. ПОЧТИ ДВЕСТИ


(сценки из супружеской жизни)


Маша любила готовить фаршированную рыбу. Нет, возиться с рыбой — чистить, выковыривать глаза, вырывать колючие жабры, осторожно вырезать рыбье мясо на фарш ей совсем не нравилось — так, обычная кухонная возня. Ей нравилось, уже когда рыба варилась, сидеть на кухне, читать газету и попивать клейкий рыбный бульон яркого свекольного цвета, сладковатый, с пятнами расплывшегося по поверхности подсолнечного масла. Сначала она зачерпывала одну чашечку — как бы проверить соленость, потом вторую, после того, как досолила, затем еще — проверить, как чашка липнет к губам. Все эти причины она не забывала в уме отметить, чтобы объяснить свои праздные посиделки с бульоном мужу, Александру Израилевичу, которого обычно эти объяснения не интересовали вовсе. Он заходил на кухню, грозным взглядом смотрел на Машу, произносил что-то вроде: «Снова пьешь свой рыбный клейстер. Завтра плохо будет», — и удалялся. Назавтра Маше действительно становилось плохо — у нее еле открывались глаза, как будто склеенные этим рыбьим клейстером, от которого даже чашка отмывалась с трудом, все тело отекало, словно налитое свинцом. Она потихоньку вставала, стараясь не разбудить мужа, и шла проверять, красиво ли застыл в холодильнике фаршированный карп.

Ужинают. Слушают новости: «В Норвегии началось «Послезавтра» — в океане заморозились миллионы рыб. Норвежское национальное радио сообщило сегодня о мгновенной смерти миллионов рыб в заливе на острове Ловунд, Норвегия. Температура воздуха в данный момент достигает минус 78°С в сочетании…»
— Хорошо-то как! На залив сходил, рыбы наломал под водочку…
«…после принятия жестких законов о подавлении протестов…»
— Как я их ненавижу, — Александр Израилевич поднимает рюмку. — Желаю всем им сдохнуть!
— Нельзя никому желать смерти, — говорит Маша, скорее, чтобы досадить, поскольку муж в последнее время мучается мыслями о смерти.
— Тогда посылаю им луч ненависти!
— Смотри, дожелаешься! Распустишься весь на лучи ненависти, как старый шарфик.

Кролик выходит очень удачный. Пока он еще тушится, Александр Израилевич наливает по первой и выуживает печенку с почками.
— М-м-м! Печеночка очень правильная получилась, сладковатая, как в детстве, сейчас попробуем почку.
Накалывает на вилку почку со свисающим жирком, которую Маша полчаса назад пальцами вырвала из чресел, кладет в рот… Замирает, закатывает глаза, откидывает голову и, блаженно зажмурившись, на несколько секунд замирает снова.
Отмирает.
— Так, теперь улыбнись.
Александр Израилевич в недоумении.
— Давай, давай, улыбайся, кому говорю!
Улыбается.
— Вытяни руки вперед. Давай, делай, что я сказала.
— Зачем это еще?
— Возможно, у тебя только что был инсульт, но ты об этом не знаешь. Во всяком случае, выглядело очень похоже.

Александр Израилевич читает Штейнзальца:
— Послушай, как красиво: «Вечность — это Иерусалим». Трактат Брахот, 58а.
Маша вытирает пыль с листьев юкки над диваном:
— Разлегся под пальмой и читает. Вот и вся работа. Обезьяна, прости господи.

Завтрак.
Маша готовит сырники из нежирного творога.
— Ты сам просил добавлять не больше двух ложек муки. Теперь тесто даже не скатывается в колбаску.
— Мне не нужно, чтобы скатывалось в колбаску. Мне нужно, чтобы было вкусно. А это — вкусно.
— Но это не сырники! Это коровьи лепешки, которые растекаются по всем кочкам и канавкам. Ты посмотри на них.

В постели.
— Да, как-то необычно сегодня было.
— Так мы скоро до плетей и наручников дойдем.
— Ну, а что, сколько лет вместе!
— Двести…

Маша возвращается с дачи.
— И с кем ты сегодня завтракал?
— Какой смысл это спрашивать? Как будто тебе ответят начистоту. Один!
— А почему в раковине два столовых ножа? Тарелку с вилкой вымыл, а нож забыл?
Все равно найдет, что ответить, а я останусь сумасшедшей ревнивой бабой. Начинаешь привыкать к таким вещам…
Маша продолжает греметь посудой и слушать радостную утреннюю передачу деловой радиостанции.

Сломался холодильник. Александр Израилевич вызвал мастера. Холодильник вдруг заработал.
— Пойду заберу продукты у соседки, а тебе пока вот — редиска и огурцы, помой, пожалуйста, и обрежь.
Александр Израилевич приносит пакет от соседки. Маша хлопает огурцом и редисками о столешницу:
— Вот. Помыто и обрезано. Как в лучших синагогах Парижа.
Александр Израилевич морщится. Маша разворачивает на тарелке запеченную в фольге рыбу. Он подходит и обнимает ее за талию.
— Я тебе уже объясняла, что не могу делать несколько дел одновременно. Только что — рыба и картошка — забыла полить лимоном рыбу! Отвлекусь и все испорчу.
— Не можешь делать несколько дел одновременно — значит, не отвлечешься.
— Тогда ударю копытом.
— Ты же у меня птиченька, у тебя нет копыт.
— Ну, есть же какие-нибудь мифические птички с копытами?
— Какие такие птички, ну, скажи, скажи!
— Пегас, например.

Пришли гости.
— Да я могу назвать тебе человек сто пятьдесят, которые пьют больше меня.
— Пьют больше тебя? Не может быть, назови хотя бы двух.
— Я хотя бы не напиваюсь как свинья. А многие мои друзья напиваются просто в хлам. Сколько я таких случаев видел, когда человек напивался так, что даже не мог держаться на ногах.
— А скольких ты не видел…
Гости перемигиваются и сразу вспоминают сцены прошлых попоек, когда Маша уволакивала Александра Израилевича спать.

— Давайте познакомим Александра Израилевича с моей мамой.
— О, да! Александр Израилевич — настоящий еврейский мужчина, он должен понравиться твоей маме. Ты видела, как только ему положили фаршированную рыбу, он сразу стал искать хрен, настоящий еврейский мужчина.
—Да, как только меня сажают за стол, я сразу начинаю искать хрен. — Александр Израилевич смотрит вниз, на брюки. — Твоя мама не разочаруется.

Александр Израилевич разделывает кролика. Он стоит к Маше спиной, но она видит все, что он делает, в отражении микроволновки, расположенной под углом.
Крестец со свисающими брюшными мышцами похож на летучую мышь.
— Что это у него? Почки?
— Похожи на бобы? Парные, похожи на бобы — тогда почки.
Маша обмазывает нарубленные куски горчицей.

Гуляют в  парке. Синички проявляют к ним интерес. Глядят черничными глазками, поворачивая желтые щечки. Александр Израилевич протягивает руку ладонью вверх. Синичка подпорхнула и уселась на пальцы.
— Как я умею птичек приручать!
— Это не ты приручил, это кто-то другой приручил. А ты ее просто обманываешь.
— Как я умею птичек обманывать!

Убирают в квартире. Сняли карниз с окна, чтобы повесить шторы — Александр Израилевич развинтил три винта отверткой и вышел в другую комнату. Маша выковыривает из металлической рельсы пластиковые крючки — пальцем не получается. Один крючок зацепился за другой — берет отвертку. Отвертка крестообразная — не просовывается в щель. Маша тянет за ручку — оказывается, что металлическая часть — это съемная насадка, на другом конце которой — плоское рыльце. Она переставляет отвертку и вынимает крючок. Кладет отвертку на подоконник. Прицепляет тюль и шторы. Зовет Александра Израилевича вешать карниз. Встает на компьютерный стол, ждет, когда он подаст карниз.
— Где отвертка?
— Вот.
— Это не та отвертка.
— Это та отвертка…
Она хочет добавить «только другая насадка, надо поменять», но не успевает.
— Это не та отвертка!
— Это та отвертка, только…
— Вот сейчас взял бы, как воткнул бы тебе эту отвертку прямо в живот! Где та отвертка?
Она слезает со стола, осторожно вытягивает из его рук отвертку и меняет насадку:
— Это та отвертка, только нужно было поменять насадку…
Александр Израилевич морщится.
— А какого черта надо было ее менять?
— Я выковыривала крючочки из рейки…
— Надо было обратно поменять, так как было. Блядь, никакого порядка в доме!

Со спины Александр Израилевич похож на молоденькую вареную картошку — волосатость почти незаметна, так, присыпано кое-где укропчиком.

Маша возвращается с дачи.
— Что, постель перестелил после своих блядей?
— А ты хотела, чтобы я постель оставил?
— Я бы хотела, чтобы ты оставил блядей.  

Александр Израилевич собирается в путешествие по Прибалтике и Норвегии. Накупил сигарет для друга Женьки. Некоторые просто с надписью («Курение убивает»), но большинство — с картинками. Маша сидит, раскладывает в ряды по картинкам.
— Так, легкие уже были, артерии тоже, а вот «снижает репродуктивную способность» еще не было. Давай так, одну репродуктивную способность оставь себе, а вторую отвезешь Женьке, чтобы не было повторок!
Александр Израилевич морщится:
— Дура!

Кролик впервые был с головой. Пока варился, резцы выпали, и узнать голову среди других кусков удается не сразу. Голову ест Александр Израилевич, тщательно обсасывая косточки.
— Тут тоже мясо сладенькое.
— Шейка, она у всех сладенькая.
Александр Израилевич глядит на Машу и расплывается в улыбке.

Александр Израилевич листает Ромена Гари и зачитывает Маше строки из романа 1949 года о русских эмигрантах. Маша утверждает, что это чуть ли не слово в слово списано у Ремарка. Продолжают о стереотипах. Потом о русских эмигрантах вообще. О влиянии русской литературы на французов:
— Ну, какими русские были в их представлении? Глубоко страдающие, бесконечно ищущие...
— Размашисто рефлексирующие.

Приглашает пойти в театр, недавно состоялась премьера спектакля по Стефанику.
— Говорят, что хороший спектакль. Бывшая жена уже сходила, рецензию написала в своей газете. Ей очень понравилось.
— Так и будем ходить в театр по следам твоей бывшей жены?

Едят невкусный «наполеон» — сухой, крошится и расслаивается.
— Что это за «наполеон»?
— Наверное, это «наполеон» после Ватерлоо.
— Это «наполеон» после смерти.

Рассматривают тетку с огромными сиськами в интернете.
— Фотошоп.
— Не, я была в женских банях, там и не такое можно увидеть. Когда еще никакого фотошопа не было. И пластики.
— А что теперь в женских банях творится, с появлением фотошопа!

— Ты как-то поменялся в последнее время.
— Это в какую же сторону?
— Всегда был теплым и мягким, а теперь вдруг стал прям растекаться. Это настораживает.

В постели.
— Нельзя так про секс. Секс — это таинство…
— …причастия…
— …рукоположения…
— …переднего предлежания.
— Ну вот, мешаешь грешное с праведным.
— О твоем таинстве каждая собака во дворе знает... И соседка, вон, каждый раз шваброй стучит.

Маша выкладывает на блюдо фаршированную рыбу, похожую на расчлененную лошадь Дэмьена Херста. Обсуждают концерт Кустурицы.
— Кустурица, между прочим, тоже из ваших — Че Гевара, Фидель… шарлатан еще тот.
— Не обижай моего соратника по борьбе.
— Соратника по моей борьбе? Ну да, ну да. Именно.

Александр Израилевич купил в поездку новый чемодан. Теперь в комнате пахнет, как в китайском магазине «Все по 10».
— Снится мне сон, будто я в пионерском лагере, старшие отряды, и я у них вожатый, то есть, я с ними в одном отряде, но при этом вожатый. Утром объявляется внеочередное построение, я ищу свой отряд где-то в туалетах и в душевых, которые жутко воняют хлоркой — собираю, тащу на построение. А там приехали автобусы, и начальник лагеря встречает приехавших — это все попы, и будто бы они приехали крестить пионеров. Я вроде бы с облегчением вздыхаю, меня это как бы не касается, и тут начальник лагеря вручает мне записку. И что, как ты думаешь, в этой записке? «Двадцати шести евреям должны сделать обрезание». Я в ужасе оглядываюсь на автобус и вижу, что кроме попов там еще и эти, с пейсами.
— Теперь понятно, почему ты такой отчаянный борец с религией, это у тебя комплекс обрезания. Ты подсознательно этого боишься, отсюда у тебя отвращение и ненависть к религии вообще.
— Какая же ты дура! Идиотка полная! Ты вообще думаешь, что говоришь? Нет у меня никакого страха! Мне просто мерзко это все! Не из-за какого-то обрезания, а просто мерзко, мерзко, мерзко!

В постели. Маша ложится на одеяло, аккуратно расстеленное на кровати.
— Сколько раз тебе говорил, лежать надо не на одеяле, а на простыни! — Александр Израилевич убирает одеяло, складывает, кладет на сундук.
— Опять эта твоя маниакальная страсть к порядку… И вот что будет, если я лягу на одеяло? Мир перевернется? Что вообще случится?
— Это не страсть к порядку, на одеяле — складочки, на них неудобно лежать, а простыня гладко натянута, никакие складочки не мешают.
— Мне и так не мешают.
— А вот если бы на кровати лежала гора одежды, ты бы тоже вот так сверху улеглась? Вот прям на вот все эти халаты, рубашки, брюки?
— Ну-у-у… еще бы завернулась во все это. В детстве я так любила, залезть с утра в кресло и завернуться в одежду, которая там валяется — так хорошо.

После премьеры фильма «Анна Каренина». Ужин. Куриная печенка с макаронами. Белое вино, водка. Квашеная капуста. Александр Израилевич чокается с Машей, звенит посуда, а тост еще никто не придумал. Внезапно:
— Ну что, за Анну Каренину!
— За нее надо не чокаясь.
— Да ну! Она еще всех нас переживет.

В постели.
Александр Израилевич в нужный момент не может найти презерватив.
— На блядей вчера истратил, пока я на даче была, забыл новый под подушку положить. Обижается. Что, впрочем, не мешает ему продолжить. Потом, после всего, вдруг находит. Торжествующе:
— Вот он!
Смотрит на Машу взглядом попранной невинности. Потом кладет голову ей на живот и слушает:
— У тебя так сердце бьется в животе!
— Брюшная аорта. Вот истратишь на своих блядей все презервативы — тогда и в животе сердце забьется. Так что ты осторожнее!
Снова обижается.

Пришли гости. В компании друзей Александр Израилевич постоянно обсуждает отношения с Машей. Иногда, впрочем, вспоминает что-то другое.
— Была у меня одна такая, которая сперму в окно выплевывала.
— Александр Израилевич, ты бы как-то поскромнее, что ли. У нас гости.
— А что, я же о тебе не рассказываю…  
— Можно подумать, обо мне есть что рассказывать.
— …чем ты занимаешься во время секса.
— А, ты об этом? Как я полосочки на простыне считаю, что ли? Да ради бога. Если бы ты со мной общался в процессе, не пришлось бы мне полосочки считать. А то не может с женщиной ни о чем поговорить, вот и стелет свои тематические простыни. На одной полосочки можно считать, по другой — изучать карту Азии, по третьей — ботанику. Я твою простыню эту картографическую с жирафами уже так выучила, что уже подумываю о поступлении на географический факультет и получении второго высшего.
— А у нас все простыни белые.
— Как я вам завидую… Видишь, когда люди друг друга любят, им тематические простыни не нужны.
От картинок на простынях плавно переходят к теме зарождения кинематографа.

Маша всегда сминает бумажный шарик из салфетки и ходит с ним полдня. Сама не знает зачем. Потом где-нибудь его оставляет — на журнальном столике или в постели. Александра Израилевича это жутко раздражает. Он их потом собирает по всей квартире и вздыхает.

— Маша, ты почему ноги при входе никогда не вытираешь? Не ценишь мой труд! Коврик, между прочим, я чищу, спины не разгибаю…
— Ой, у нас такой коврик, — находит отговорку Маша, — неприятный, какие-то пластмассовые колючки, щетка какая-то. Даже ноги вытирать противно. Давай купим какой-нибудь мягенький приятный коврик… Вот так и с вами, с мужчинами… О некоторых даже ноги вытирать не хочется, другое дело мягкие пушистые тряпочки…
— Не получишь ты мягкую пушистую тряпочку!

Сидят на кухне — разговаривают. Тушится мясо в чугунке. Александр Израилевич уже голодный — проверяет через каждую минуту, жалуется: «Да что ж такое? Жесткое какое мясо! Старую корову подсунули!» Через минуту снова: «Корова старая!»
— А я-то думаю, что же ты за весь разговор ни разу о своей бывшей жене не упомянул…

В постели.
— О, боже! Мои связки! Чудовище, что ты делаешь с моими связками?
— Как что, развязываю.
— Если бы они были для того, чтобы их развязывали, они назывались бы развязками.
— Ну, тогда связываю.

— Ты бы могла перейти в иудаизм?
— Переходить в иудаизм из христианства бессмысленно, это все равно что переводить стрелки часов против хода — часы сломаются.

В постели.
— Мы — животные разных видов. Технически мы можем совокупляться. Но не можем оставить потомства. Когда ты надеваешь презерватив, ты словно подчеркиваешь это: мы — животные разных видов, мы не можем размножаться.
— Интересная биологическая концепция. Дарвин в гробу перевернулся.
— Ламарк повесился на дереве жизни.
— Шарль Бонне упал с лестницы существ.

Александр Израилевич поет из Окуджавы:
Прощай. Расстаемся. Пощады не жди!
Всё явственней день ото дня,
что пусто в груди, что темно впереди...
Такая вот, блядь, хуйня, — подпевает Маша.

Кризис. Презервативы плохо вынимаются, теряются в глубине, приходится тянуться к кольцу пальцами.
— Мы что, в связи с кризисом перешли на новые презервативы?
— Да, подешевле.
— Понятно.
Лежат в постели, глядя в потолок. Март. Весна. Слышно, как соседи моют стекла. Однообразный и громкий визг стекла.
— Похоже, они тоже в связи с кризисом перешли на дешевые презервативы.

— Маша, ну, снова эти пятна на плите! Сколько можно?
— Некоторые мужчины просто помешаны на аккуратности. Даже если приведет к себе девственницу, его обязательно разозлит, что она оставила после себя пятна на простыне.

— Тяжело жить с человеком, который относится к тебе с явным пренебрежением.
— Зря ты так. Я совсем не…
— Можно жить с человеком, который тебя не любит, или уделяет тебе недостаточно внимания, но…
— Можно подумать, ты меня любишь!
— По сравнению с тем, как ты ко мне относишься, мои чувства к тебе можно даже назвать любовью.

Заезжают на мойку. Машина медленно ползет под щетки. «На нейтралку, на нейтралку!» — кричит работник в красном комбинезоне.
 — Когда-нибудь вот так будем въезжать в печь крематория.
 — Ага, на нейтралке.
 — Ногами вперед.







_________________________________________

Об авторе: ЕЛЕНА МОРДОВИНА

Родилась в Хабаровске. Живет в Киеве. Окончила международный Соломонов университет в Киеве. По специальности — биолог.
Автор книги «Восковые куклы». Рассказы печатались в журналах «Крещатик», «Голоса Сибири», «Венский литератор», «Зинзивер» и сборниках «Странности передвижений», «Антология странного рассказа». Дипломант международного Волошинского конкурса 2007 и 2008 годов. Финалист премии «Чеховский дар» 2011 года. Лауреат Корнейчуковской премии 2014 года.



Фото Андрея Хадановичаскачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
4 082
Опубликовано 26 май 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ