(рассказ)
Ночь Ника провела на жесткой кушетке в кабине фуры: стонала, ворочалась, то погружаясь, то выплывая из медленного, беспокойного сна. Всю ночь ей хотелось пить, и мерещилось чье-то лицо, откуда-то смутно знакомое: волна жестких волос, бледный лоб и большие, пристальные глаза. Лицо в основном молчало и, покачиваясь, подпрыгивало на ухабах синхронно с Никой. Иногда Ника слышала что-то нечленораздельно-напевное: что-то вроде «Ыын-Аан…».
Нику снова выбрасывало из сна, но она насильно втаскивала себя в сон: каждая его целебная секунда отдаляла от себя последние два петербургских дня, – ставшие сущим адом.
Два дня, проведенные в интерьерах грязных чебуречных и свалок, в условиях отвратительной петербургской погоды: жара с вонью болот калейдоскопически сменялась пронзительным Невским ветром.
Она приехала, чтобы повидаться с Игорем. Игорь был студентом военно-морского училища. Отношения с ним, казалось, давно исчерпали себя, но, одержимая смутными чувствами, Ника взяла отгул и приехала в Питер, официально определив для себя: «Чтобы окончательно добить этого подонка». Добивания, впрочем, не случилось – а последовало примирение, долгое и сладостное, на втором этаже двухэтажной скрипучей кровати в хостеле.
А потом всё вернулось: все те причины, по которым Нике иногда хотелось вывести на Игоревом лбу опасной бритвой каллиграфическое «Подонок». Причины, сгрудившиеся, застывшие, как избалованные псы, у постели, тотчас набрасывались, стоило встать из нее, и шли по пятам уже неотрывно.
В пределах постели им было о чем говорить: часами они могли обсуждать различные части своих тел и особенности их соприкосновений. За границей постели обсуждение затухало, обсуждать становилось нечего. Интеллектуально подкованная Ника подсовывала Игорю книги, но Игорь оставался к книгам враждебен. Тяжко вздыхал и говорил устало: «Ну зачем это мне?..».
Еще Нику смущали грубость, эгоизм, маргинальность Игоря. Его средой обитания было дно петербургской жизни – его тянуло в грязь, темноту и смрад, подальше от большой воды и широких проспектов.
Грубый, бесчувственный идиот, Игорь, встречая своих собутыльников, мгновенно ретировался к ним, бросая Нику одну за столиком. Брошенная, Ника вжималась в шаткий стул, а ее обступали, истекая слюной, местные неумытые коршуны.
Странная деталь: в самые чувственные минуты Игорь называл Нику морской свинкой. Ника недоумевала – худая и длинноногая, с пышными розовыми лепестками губ, Ника мало походила на морскую свинью.
Окончательно Нику вывел из себя следующий случай: Игорь смотрел биатлон, а Ника дожидалась его на ветру у подъезда хостела. Сознавая, что она стоит там и мерзнет одна, Игорь пил темное Василеостровское пиво и досматривал лыжную гонку.
-Куда ты, морская свиночка! – кричал он вслед, а Ника бежала в ночь, расплывалась тушь, каблучки стучали.
Выбежала на трассу, легко и быстро тормознула пыльный, грохочущий большегруз.
Теперь Ника спала и одновременно перемещалась в пространстве сквозь аномальную майскую духоту по трассе Е-95, в фуре с надписью «Мэн». Водитель большегруза – гладко бритый и тощий, в бежевой майке-алкоголичке, обнажавшей чрезмерную для взрослого мужчины костлявость рук и плеч – плохо соответствовал своей огромной машине и крупной надписи «Мэн». Зато кабина водилы была чиста и лишена запахов, а сам водила не был назойлив и почти все время молчал: девушка с распухшими красными глазами, подхваченная на ночной трассе, не вызвала у него никаких вопросов.
Ника ночного попутчика не боялась, она всецело доверяла своей интуиции, и интуиция подсказывала ей, что водила не причинит вреда. И, тем не менее, она волновалась.
Ника проснулась поздним солнечным утром от того, что водила замедлил ход. Он был в солнцезащитных очках. Выставив костлявую руку в окно, он получал порции так называемого «водительского загара». Под колесами хрустел щебень, большегруз «Мэн» вдавливал его в плоть земли, прижимаясь к обочине. «Надо заехать на рембазу», – сообщил о своих намерениях водила, выкручивая на месте тугой руль.
Дождавшись полной остановки механизма, Ника сразу же первой резво выпрыгнула наружу. Было приятно сразу, только ступив на землю, размашисто, с еле слышным перехрустом позвонком потянуться, зевая, к небу.
Вокруг было сухое, наколенное солнцем пространство: остовы больших ржавых машин стояли в горячих песке и пыли. Рахитичными вениками торчала из земли скупая растительность. Сквозь неподвижный воздух пробивались крепкие туалетные запахи.
Ника пошла на запахи, нашла покосившуюся вонючую будку и, заткнув нос, наскоро воспользовалась ею. Пронзительно скрипя, громыхая, захлопнулась за ней дверца. Ошалело жужжали над ухом жирные мухи. Жара. Хоть выжимай прилипшую к телу майку.
Внезапно, на открытом жарком просторе, среди громких мух, Никина тревога возросла многократно. Ника торопливо двинулась обратно, а в ушах едва слышно шептало все то же: «Ын…Ан…».
Водила «Мэна» куда-то пропал, и пыльный «Мэн» стоял в одиночестве. Приглушенные, доносились отголоски мужской болтовни. Позвякивала посуда.
Ника влезла на высокую подножку: раскаленное, горячо дышало железо со всех сторон. Дверца легко подалась.
Внутри «Мэна» Ника почувствовала себя спокойнее, и хотя ей совсем не хотелось возвращаться на койку, вернулась в нее. Одежда уже облепила Нику как кожа, по оголенным рукам струился пот. Пухлые губы растрескались, а на языке совсем не было влаги, чтобы их облизать. Крайне уместен был бы душ и чистое белье, но белья не было. Ника оставила все в спешке, так что рюкзачок со сменной одеждой и парой книг, купленных наскоро в Букинисте (Игорь весь извелся среди томов и мрачных продавленных стеллажей за каких-то пять-семь минут ожидания, торопил) остался на подоконнике, развороченный.
Дверца в кабину хрустнула и распахнулась. Не вставая с кушетки, Ника увидела, как в кабину вплыл приплюснутый овал головы. Свиные бусины глаз на детском, атрофированном лице наискось скользнули по внутренностям кабины и вцепились в Нику.
- О! – произнесла голова, и вслед за головой влезли плечи. – А я… ну типа это, за кипяточком.
И в кабине появилась еще и рука, сжимающая помятую, из алюминия, кружку.
Ника рывком села, подтянув ноги к груди, скрестив на груди руки.
-Ну, берите…
– Возьму! – осмелев, в кабину целиком влез худой и крепкий белесый парень. Отвисшие на коленях штаны, куртка на голый торс, берцы на босу ногу, кепка. По-хозяйски заосматривался, как конь, раздувая ноздри.
– Ну и где? И чё?.. – морща лоб, риторически вопрошал белесый.
От вида совершенно обычного местного гопника Нику сковал цепкий, мистический страх. Она рывком бросилась из кабины, неловко прыгнула с подножки, повредив ногу. Хромая, метнулась то в одну, то в другую сторону. В голове навязчиво прыгали те же, невесть откуда взявшиеся «ЫН-АН», «ЫН-АН»…
Задышала, впуская и выпуская горячий воздух, согнулась среди пыли, песка, машин.
Сзади шаркал все тот же гопник. Не таясь, он смачно сморкнулся себе на ноги.
– Тебе нормально вообще? – звякая своей чашкой, подошел и вдруг нагло обнял сзади. Ника увидела, как сбоку качается фаллообразной дугой кипятильник. Ника вскрикнула и, вырвавшись из ленивых лап, побежала было в сторону, но гопник вновь схватил и прижал к себе, задышал перебродившим пивом на ухо.
– Отстаньте, пожалуйста, – едва шевеля языком, взмолилась Ника. А дальше надвинулась темнота.
Ника снова очнулась в кабине фуры. «Мэн» резво нес ее сквозь заводские руины, разбросанные в лысой степи. Мимо проносились голубые таблички с цифрами километров, оставшихся до Москвы. На них уже были двузначные числа.
В голове, как в заброшенном туннеле, было тихо и гулко. Кровяной ритм настукивало в висках.
– Скажите, у вас водички нет? - прошептала Ника куда-то вверх, в потолок, ворсистый и низкий.
Водила посмотрел на Нику внимательно, а потом с чувством, медленно и скорбно мотнул головой.
Солнце пекло всё сильней, а «Мэн» уже увязал в вековечной, предварявшей Москву пробке.
***
Дома Ника отмокала в холодной, прозрачной ванне. Подхваченные высокой водой, к Нике вплывали резиновые уточки и сердечки. Их завела себе играющая в инфантилизм Никина соседка.
Потом готовила жирный, фыркающий маслом омлет. Задумчиво ела, обильно запивая остывшим чаем. Снова лежала, прислушиваясь к своей пульсирующей, то набирающей, то сбавляющей обороты тревоге. Колокольчиками перезванивалось в ушах новое: «Дзинь-Дзань, Дзинь-Дзань».
Вместе с первыми сумерками приближался рабочий день: Ника выходила сегодня в ночную смену. Она работала в книжном магазине, совмещенном с круглосуточным баром.
Внимательно изучив гардероб, долго сидела на диване в полоске трусиков: надеть, как всегда, было нечего. А потом собиралась в спешке, опаздывала. Летела на ломких каблучках под своды метро.
Жара спадала, назавтра обещали похолодание.
В книжном пахло свежим кровавым мясом. За тонкой стенкой путались пьяные голоса, бились рюмками, грохотали грубой дубовой мебелью. По эту сторону стенки мирно покоились кипы книг, подремывал распластанный на столе коллега-кассир Женя – пухлый и симпатичный, с комом кудрявых волос, будто случайно приставших к большому липкому черепу. Бродил меж стеллажей случайно зашедший из бара клиент, краснолицый, счастливый, медлительный. Время от времени останавливался, щелкал по корешкам пальцами: «Тын–Тан…» «Тын-Тан…». Впервые за несколько дней Ника чувствовала себя в безопасности.
Ника дорожила своей работой, хоть здесь и платили мало. Зато – душевно. Люди хорошие. Да и работы, говоря откровенно, было немного. Можно спокойно сидеть и читать. И над диссертацией потихоньку трудиться. На прежней работе, в другом книжном, было невыносимо. Работа была на износ. Присесть нельзя, всюду надсмотрщики-администраторы, бесконечный круговорот дел, лавина из покупателей. Заступала, как в шахту, на суточные дежурства. Отсыпалась потом три дня и не могла отоспаться. Звериный капитализм. Здесь же была расхлябанная анархия. Процветали пьянство, безделье, умеренное воровство.
Ника растолкала начинавшего уже негромко похрапывать Женю. Женя, как пробудившийся младенец, долго хрюкал, зевал, потирал глаза, семенил под столом короткими ножками. Ника была рада ему и даже игриво подергала за кудряшку.
Потекли первые минуты рабочего дня. Пришло и ушло несколько молчаливых людей, полистали и аккуратно вернули книжки на место. Небритая бабушка, плутовски озираясь, купила «Сказки для взрослых». Не приходя в сознание, кассир Женя продал их.
За это время за хлипкой стенкой случилось несколько драк и примирений, было влито в себя несколько литров водки, жизнь била бурной рекой, ручьи ее то и дело пробивались и в тишь книжного магазина. Как зомби, бродили пьяные среди книг. Их горячее дыхание нагревало и без того нагретое помещение.
Потом пришел Герман. Герман всегда приходил. Стоял просто так, со взглядом больного щеночка, трогал для вида случайные корешки книг, и снова смотрел, смотрел. Ника злилась и отворачивалась. Иногда не выдерживала и уходила в подсобку.
Герман был младше ее, учился на политолога. Пухлый, он всегда ходил в мятых рубашках, глаза – вечно слезоточивые, красные из-за неприжившихся линз.
Однажды влюбился в нее и стал навязываться. Писал в социальные сети нервные, долгие, скучные письма, вешал на стену ее профиля грустные песни, сиротливо болтавшиеся так, без лайка.
Однажды у Германа даже был шанс завоевать Нику. Придя в очередной раз со своим обиженно-млеющим взглядом, он не подозревал, что на волосок был близок от того, чтобы, перепрыгнув кофейно-цветочную фазу, сразу же оказаться в ее постели. Ника тогда напилась и в очередной раз насмерть разругалась с Игорем. Соседка уехала, квартира была пуста: Нике было пронзительно одиноко. Но Герман так и остался стоять, со своим молчаливым укором, стоял и стоял, чтобы потом уйти и разразиться очередным утомительным сообщением.
- До чего же ты жалок, родной, – покачала головой Ника, когда Герман, весь трясясь, но делая вид, что не замечает Ники, полез с рукопожатием к Жене.
Но тут же заспорила сама с собой: «Зато Герман не станет грубить, бросать на произвол судьбы в грязном баре. Он был бы вежлив, он был бы учтив, не стал бы хватать в общественном месте за задницу. Вместе со мной он ходил бы в театр».
Герман тем временем взял с полки энциклопедический том и тяжело, словно придавленный этим томом, обрушился на табуретку. Ника снова услышала слабые, нежные колокольчики в голове: «дзинь» и «дзянь». «Дзинь» и «дзянь»…
На полке стоял непрозрачный пакет с китайским чаем. Запах китайских болот достигал ноздрей. Женя, хрустя позвоночными солями, встал, ссыпал в кружку несколько чайных хлопьев, включил чайник.
- В такую жару…чай?.. – качнула головой Ника.
-У меня лед есть, – заговорщицки подмигнув, Женя залез в переносной холодильник под кассой. Голую Никину ногу обдало легким приятным холодком – входная дверь беззвучно открылась.
В магазин зашел высокий ссутулившийся человек в кожаных штанах и ветхом сером плаще, растянутом на спине как парус. В полосе света мелькнул мокрый нос, не имевшие цвета глаза, неровный кустарник щетины.
– Здрасссьте, – сказал посетитель и завернул в отсек филологии.
– А ты говоришь, чай. А каково в такую погоду в кожаных штанах яйца парить? – усмехнулся Женя, громко отхлебывая из чашки.
Вошедший, тем временем, близоруко приник к корешкам книг и стал водить головой, слегка задевая их носом. Плащ задрался и на всеобщее обозрение был выставлен плоский, с дырой на кармане, зад.
–У меня что-то голова разболелась от жары, – тихо пожаловалась Ника. – Герк, у тебя ничего нет?
Герман, чуть не опрокинув табурет, подскочил и сунул трепещущую и яркую, как блесна, упаковку «найза». Ника проглотила сразу четыре.
Искатель Тынянова издал неопределенный звук типа кряка, не вынимая из книг головы. Ника, Герман и Женя, как завороженные, следили за ним.
- Ник, спроси там у него, чего надо, – сказал Женя.
- Вот сам и иди, – грозно откликнулась Ника. Чего мол, раскомандовался, – не начальник.
Горбун, еще больше отклячив зад, то ли фыркнул, то ли квакнул. Принялся водить носом по нижней полке.
– Вам что-нибудь подсказать? – перегнувшись через кассу, громко спросил Женя.
Посетитель вздрогнул, скривился, как от пронзительной боли, и с осторожностью обернулся, словно боясь расплескать боль.
- Мне нужен Тынянов. Не могу его найти, - растерянно и тревожно сказал он.
– Что именно из Тынянова? – уточнил Женя.
Глаза просящего моментально вспыхнули радостью обретенной надежды, но тут же сомнение охладило их.
– Хоть что-нибудь, – сказал он.
От этого жалкого «что-нибудь» Нике внезапно захотелось закричать. Очень громко. Отчаянно. Схватится за голову, сесть под стол и орать. Такое странное состояние.
- Сейчас посмотрим… сейчас… – тоже подслеповатый, Женя стал щупать полки.
- Я там уже смотрел, – обиженно бормотал тот.
Внимательно изучив стеллаж, Женя, наконец, объявил: «Тынянова нет».
Горбун покачнулся и рухнул на табурет. «Не может быть. Этого не может быть», – прошептал он.
-Смирись, чувак. Тынянов теперь не в моде, – потрепав его по плечу, Женя прошлепал обратно на кассу. (Только сейчас Ника заметила, что Женя обут в резиновые пляжные шлепки – плавясь от жары, они едко пахли).
– Не может быть, – сказал вдруг стальным, убежденным голосом искатель Тынянова. Встав, он стал нервно прохаживаться вдоль других стеллажей.
– Приветы! Слава России! – ввалился в книжный закуток лоснящийся, мясистый официант Арсен. Любитель Тынянова вздрогнул. Нику вдруг кольнуло пронзительно, будто разодрало грудь, и как волна с новой силой хлынуло ритмичное ЫН-АН, ЫН-АН, ЫН-АН.
Она побежала на улицу. Все на мгновение стихли, взглядами проводив ее.
Духота держалась, и было невыносимо, и даже близость к набережной не давала слабого ветерка. Бывало, со стороны кондитерских прорывался нежный шоколадный ветер – но сейчас пространство было мертво и недвижно, только кошка лизала с асфальта липкое мясное пятно. Ника села на скамейку и задрала голову. Из треугольного разреза высотных домов показался кусочек неба.
Ника прислушивалась к себе, но теперь всё молчало. Здесь, на знакомом крыльце, самый странный из дней теперь казался днем самым обыкновенным. Разве что, чересчур жарким днем. Может, это был солнечный удар?.. Может, я перенервничала?.. Но все же, какой Игорь скот. Я же себе говорила… Снова петербургские воспоминания нагнали ее и она отдалась им на какое-то время. Снова вспомнился его красивый, твердый живот. Все же у Германа не могло быть такого.
На улице Нике стало спокойнее, но теперь то же чувство, что сорвало ее с места, снова тянуло вниз. «Надо, надо все-таки человеку помочь. Что я за эгоистка, в самом деле. Думаю только о своих идиотских переживаниях».
«Бабское», – набравшись от Игоря, определила свое поведение Ника.
Ника вздохнула, еще раз взглянула на кошку и небо, и двумя легкими, размашистыми шагами вернулась вниз.
В подвале звучали смешки и грохот. Толкая друг друга в бок, Арсен и Женя следили, как несчастный, скрюченный искатель Тынянова бегает туда-обратно, мечась, будто дикий грызун в клетке. Герман, встревоженный, затих в углу. Искатель Тынянова что-то бормотал, выгибал спину, принюхивался. Повинуясь новому порыву, он вдруг тигриным прыжком вернулся к филологическому стеллажу и, обхватив его руками, принялся отодвигать. Пара книг вывалилась на пол.
- Эй, ты чего творишь!? – мгновенно переменившись в лице, испуганно закричал Женя.
- Ищу Тынянова. Вдруг он завалился за шкаф, – очень рассудительным, ровным тоном произнес парень. Задвигая стеллаж на место, он повалил еще книг пять. Книги валились с убийственным грохотом.
Тем временем посетитель уже уверенно шел к подсобке. Он отдернул непрозрачную штору, под табличкой «Вход посторонним запрещен». Вокруг было необъятное поле книг.
– Он, по ходу, совсем берега потерял, – почти восхищенно сказал Арсен.
- Стой! Ты куда полез, идиот! – даже подпрыгнув от возмущения и потеряв тапок в прыжке, завопил Женя.
Не обращая внимания, искатель Тынянова пропал внутри.
– Стой, говорят тебе… – уже умолял Женя, с тревогой косясь на Арсена.
Арсен вытащил вяло сопротивлявшегося горбуна за локоть и, наклонившись к его уху, проговорил: – Лучше тебе идти домой, а, чудак?..
– Не могу, – кротко ответил тот. Он выглядел удрученным.
Женя подошел и схватил парня за другой локоть и сильно встряхнул.
– А ну пошли.
Горбун легко вырвался и толкнул Женю в грудь. Ударившись о шкаф, Женя осел. Огромный том словаря по эстетике тяжело покачнулся и острым краем вонзился в темя.
Дальше горбун в один прием распахнул плащ и выхватил кухонный нож. Ника сразу узнала его – дома у нее лежал такой же, тонкий, черная рукоятка со стальными заклепками, аккуратная надпись «Ikea» и, чуть ниже, мелко – Vanadium–Chrome.
Арсен попятился, но было поздно. Игриво блеснув, нож легко и свободно до рукоятки вошел в жирный бок. Кровь хлынула на пол, Арсен заревел, накренился, упал.
Герман не понимал, куда себя деть – дернулся к выходу, к кассе, к подсобке, схватил ртом густой воздух, закрыл макушку руками, осел. Ника с криком ринулась вверх, но под ногой раздавленной костью хрустнул каблук, – рухнув, она расквасила нос о ступени.
Покачиваясь, горбун приблизился к Нике. Красное острие сочилось мякотью и опадало крупными гулкими каплями.
«Ты-ня-нов» – по слогам произнес он.
– Я не знаю… Тынянова нет…
Горбун склонился над Никой. Сперва отскочив от позвонка, нож несколько раз с чавканьем впился в тело. Тонкий вскрик утонул в метавшихся за стеной дурных пьяных воплях.
Герман тихонько плакал. Женя полз в сторону подсобки, едва живой. Горбун настиг его уже за ширмой, схватил за волосы и развернул. Во все стороны разлетелись пунцовые брызги. Запахло дерьмом и гнилью. Из подсобки послышался рвотный отрывистый кашель. Герман не выдержал и вырвал сегодняшним скудным ужином себе под ноги.
Ника лежала и слышала, как осыпаются с полок книги. Со смачным хрустом, как ее каблучок, ломаются крепкие стеллажи. Ника открывала и закрывала глаза, а в голове убывающим эхом шептало далекое «ты-ын… а-ан…»
***
Игорь проснулся от холода. Зябкое фиолетовое утро вплывало в распахнутое окно. Он спал на матрасе без постельного белья и одеяла, разбросав голое тело по полу. На учебу идти было рано, Игорь закрыл скрипучие ставни и лег опять. Сон упрямо не шел. В голове шептались непонятные голоса. «Ань-хуянь»… – передразнил голоса Игорь и повернулся на бок. Под столом лежал грушевидный рюкзачок, приплюснутый и печальный. Из разверзшейся дыры рюкзачка торчал корешок книги.
Игорь запустил руку в дыру. На корешке были выдавлены аккуратные, маленькие буквы. Игорь, наморщив лоб, с трудом соединил буквы в слова: «Литературная эволюция. Избранные труды». Из открывшейся книги на Игоря посыпались обильные мелкие буквы, которые он едва успевал примечать глазами.
Игорь читал:
«1. Положение истории литературы продолжает оставаться в ряду культурных дисциплин положением колониальной державы. С одной стороны, ею в значительной мере владеет индивидуалистический психологизм (в особенности на Западе), где вопрос о литературе неправомерно подменяется вопросом об авторской психологии, а вопрос о литературной эволюции — вопросом о генезисе литературных явлений. С другой стороны, упрощенный каузальный подход к литературному ряду приводит к разрыву между тем пунктом, с которого наблюдается литературный ряд, — а им всегда оказываются главные, но и дальнейшие социальные ряды, — и самым литературным рядом…»
_________________________________________
Об авторе:
АНТОН СЕКИСОВ
Родился в Москве. Окончил Московский государственный университет печати по специальности «книжное дело». Живет в Москве, работает редактором и журналистом.
Литературой начал заниматься с девятнадцати лет. Своими учителями в литературе считает Д.Д. Сэлинджера, Л.Ф. Селина, Ч. Буковски, Э. Лимонова.
В 2012 году вошел в лонг-лист премии «Дебют» в номинации «крупная проза» с романом «В свободном падении».
скачать dle 12.1
