ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 222 октябрь 2024 г.
» » Ирина Мамаева. КЛУБНИЧКА

Ирина Мамаева. КЛУБНИЧКА


(рассказ)
  

Те, кто собирает ее первый раз, сначала работают внаклонку или на корточках.  А те, кто здесь уже были, сразу встают на колени. Ни поясница, ни голеностопные суставы не выдерживают нагрузки, а потому все, в конце концов, встают на колени. Колени не выдерживают тоже, но умирают все-таки не сразу, а ближе к концу сезона.

До конца сезона было еще далеко — прошла всего неделя, — а колени Галины Николаевны уже умерли. Они уже жили какой-то своей отдельной от нее жизнью — что-то в них размягчалось или наоборот натягивалось, похрустывало, перекатывалось. Каждый встреченный в борозде камешек, каждую веточку, каждую соринку они ощущали и кожей, и мышцей, и косточкой. Земля, казалось, боролась с ними, затвердевала под их весом, сопротивлялась, а они все тыкались в нее, припадали к ней, вжимались, жадно еще на что-то надеясь.
С обеда прошел всего час, значит, работать оставалось еще целых три — сто восемьдесят минут, десять тысяч восемьсот секунд — целую вечность. Галина Николаевна выпрямилась над клубничными грядками, вытерла пот, заливающий глаза и огляделась. Первую, верным материнским глазом, нащупала через две грядки Настену. Потом углядела Стаса, как обычно тершегося около нее, а потом — Мартынову Янку с Танечкой. Дальше одинаковые серые спины терялись в жарком полуденном мареве, растворялись в идеально ровных темно-зеленых грядках, щедро залитых как кровью, ягодами.
В последние дни погода поменялась: мелкий безвкусный дождик сменился небывало ярким равнодушным солнцем. Выходить на работу стали совсем рано, в четыре, но это не помогало. Жаркие часы после полудня волочились, как чугунные гири — время застывало в бесконечном рое мошек до крови закусывающих лицо и руки, грядкам не было ни конца не края.
Галина Николаевна разжала руку, в которой, как оказалось, держала ягоду. Яркая и сочная на кусте, за секунды жара и пота человеческой руки она превратилась в красное месиво и уже ничего не стоила. Галина Николаевна хотела тут же стряхнуть ее на землю, но в последний момент жадным звериным движением слизнула влажную мякоть с грязной ладони. Пить хотелось с такой страшной силой, что, уже не в силах остановиться, она стала срывать их без разбора — зрелые, рохлые — с куста и совать в рот, пихать, заталкивать. Для тех, кто работает здесь четвертый сезон, вкус клубники — вкус смертельной усталости. Больше четырех сезонов не выдерживает никто.

Петр Савельевич, бывший ее однокурсник Петька, а ныне — совладелец частной клиники «Ваше здоровье», сидел перед Галиной Николаевной большой, лохматый, потный, но в ужасно хорошем настроении.
— И что ты от меня хочешь, яхонтовая ты моя? — радостно вопрошал он.
Галина Николаевна, кроме основной практики терапевтом в поликлинике номер два, подрабатывала у него по выходным дежурным врачом. И все мысли ее, все желания были направлены единственно на то, чтобы позабыть, наконец, саму дорогу в свою поликлинику номер два, а каждое буднее утро спешить сюда, в сдержанно-роскошное здание «Вашего здоровья», в кабинет с евроремонтом, отсидев в котором свои восемь часов можно получить в три раза больше и безо всех вызовов.
— Я же говорю… — не зная, как озвучить, издалека заходила Галина Петровна, — мать мне дом в деревне в наследство оставила, я его продала, деньги у меня есть…
— Знаешь присказку? Люди делятся на две категории: одним денег всегда не хватает…
— Мне хватает, хватает, — испуганно перебила Галина Николаевна.
— А другие их просто никогда не видели! — довольный собой хохотнул Петр Савельевич.
— Это точно, — растерянно улыбнулась Галина Николаевна, думая о своем. — Я ведь, Петр Савельевич, квартиру хочу купить. Вы ведь знаете, мы с Настеной уже два года по съемных мыкаемся после развода, — женщина неожиданно покраснела, — а… А тут — как раз на первый взнос… Наследство-то материно…
— Конечно! Пора за ум браться. Чай, не студентка уже, пора и своей недвижимостью обзаводиться.
— Так это… Не дают мне кредит в банке. Говорят зарплата маленькая. Да мужа нет. Да дочь-студентка на шее. И даже с приработком у вас — все равно не дают. А вот если бы я у вас не только по выходным сидела — тогда бы дали. Я едва заикнулась о вашей зарплате, в смысле, которую вы тем, кто всю неделю прием ведет, платите, так они там, в банке, сразу сказали: дадим.
— Господи, какая мелочь! — рассмеялся Петр Савельевич. — А ты мне уже два часа голову морочишь. Сразу бы и сказала. Сейчас я бухгалтера позову, она тебе справочку в три минуты нарисует.
— Какую справочку? — оборвалось все внутри у Галины Николаевны.
— С нормальной зарплатой.

— Как вы, тетя Галя? — к Галине Николаевна подошел ВДВ-шник Вася из деревни Нижние Важины, по-свойски присел на корточки рядом.
В ногах он аккуратно пристроил полную корзинку — два евро в копилку своей мечты.
— Хорошо, Вася, спасибо, только пить хочется, — Галина Николаевна украдкой вытерла руками липкий сладкий рот, а потом и сами руки о штаны.
— Че-то у вас маловато будет… — покачал головой Вася, оглядывая полупустую корзинку Галины Николаевны. — Вы ведь давно уже не относили. Пихла ругаться будет.
— Пихла… я знаю… только немножко отдохну, а потом все наверстаю… — сама себе не веря, залепетала Галина Николаевна.
Она оправдывалась. Вася качал головой. В полупустой корзинке размокали на жаре ягоды. Время не двигалось ни вперед, ни назад. Его не существовало. Существовали только бесконечные клубничные грядки до горизонта, до воспаленного розового горизонта, темно-зеленые в красных брызгах…
Времени не существовало. Пока ВДВ-шник Вася молча не вытряс половину ягод из своей корзинки в корзинку Галины Николаевны. Которая была похожа на его маму, скончавшуюся три года назад. Пока не вытряс и молча не потопал назад.
Галина Николаевна, которая была похожа на его маму, которая умерла три года назад, даже ничего сказать не смогла, но зато едва не расплакалась.

— Вся клубничная отрасль Финляндии держится на нас. Ни один финн не будет уродоваться за два евро за корзинку. Поэтому откажись мы все разом — они без нас разоряться, — абстрактно рассуждал о перспективах разорения финских фермеров Стас, когда заходил вечерком в домик Галины Николаевны за Настеной.
Галина Николаевна не то, чтобы поддерживала их связь, но и не препятствовала. Стас хорошо говорил по-английски, и хозяева его побаивались: он мог, если что, пожаловаться полиции. Здесь, в чужой стране, нужно было как-то выживать. С появлением в этом году на их ферме Стаса рабочий день стал заканчиваться ровно через восемь часов. Тех, кто с ним общался, ругали меньше.
— Да-да, они от нас зависят, — поддакивала Галина Николаевна Стасу, а потом он с Настеной уходил на соседний хутор — самый отдаленный от аккуратного, как на картинке, домика самих хозяев, и там они развлекались с другими такими же работниками почти до одиннадцати вечера.
Сама Галина Николаевна никуда после работы уже ходить не могла. Она лежала на узкой своей кушетке и думала о деньгах. Бесконечно считала, прокручивала в голове свои корзинки, умножала их на два евро и быстро переводила в дни, которые потом, по возвращении в Россию, они спокойно смогут прожить с Настеной в своей квартире, не боясь банка, судов, судебных приставов и нищеты.
Думала она про деревенских девчонок Мартынову Янку с Танечкой, студенток педколледжа, которые умудрялись за день собрать и сорок, и иногда даже пятьдесят корзинок — заработать целых сто евро! Про уверенные тридцать пять корзинок Стаса, про тридцать Настены, которую она взяла с собой в этом году в первый раз. И про свои двадцать, девятнадцать, восемнадцать… С каждым днем их становилось все меньше, как будто ягодки уменьшались, а сами корзинки все увеличивались под воздействием какого-то страшного заклятия, имя которому было усталость.

Галина Николаевна нарядилась в желтенькую кофточку, которая, как в один голос твердили у нее на работе, очень ее молодила. А Настена пришла как обычно, даже не снимая белого халата, с какой-то своей практики, после которой от нее крепко пахло лекарствами. Они встретились с Евгенией в коридоре университета, в холле среди старых парт. Эта большая энергичная женщина пообещала им рай земной — по две тысяче евро на нос за два месяца работы.
— Сколько лет? — сразу спросила Евгения.
— Настеньке уже девятнадцать, она совершеннолетняя.
— Вам сколько лет?
— Сорок три, — не смогла соврать Галина Николаевна.
— Вы хоть представляете, что такое работать по восемь часов в день на грядках два месяца?
— А вы представляете, что с нами будет, если банк отберет квартиру? — почему-то обиделась Галина Николаевна.
— Мне-то что, — пожала плечами Евгения, — только не говорите там, что вы врач.
— Почему? Я думала, это, наоборот, плюс… Ведь работа физическая, мало ли что… А тут я, врач, под рукой…
— Врач в Европе — высокооплачиваемая и уважаемая профессия, все финики-фермеры до смерти завидуют врачам. Узнают — гнобить будут, отрываться, злорадствовать, что на них, фермеров, врач работает.
Галина Николаевна совсем растерялась.
— Ладно, пятьсот евро, — Евгения протянула мягкую аккуратную руку.
Галина Николаевна суетливо подала купюры.
— Только если вам откажут, я деньги не верну.

Зной набирал обороты. Пекло так, как будто это была не северная страна Финляндия, а какое-нибудь африканское государство у самого экватора. Злобные солнечные лучи выжигали кислород, выжимали из земли последнюю влагу. Земля трескалась на острые иглы, впивавшиеся в колени. Аккуратные в начале сезона грядки расползались с каждым днем, занимая межу — клубничные кусты пускали бесчисленное множество усов, под которыми в земле скапливалась после ночного полива влага, и ноги потом скользили так, что время от времени обязательно кто-нибудь падал, хорошо еще без корзинки, а если с ней — то совсем плохо: финны очень ругались за испорченные ягоды.
Галина Николаевна, стоя на коленях, смотрела на свою корзинку и плакала. Слезы моментально высыхали, стягивая чувствительную от жары и пыли кожу солью. Коленей, спины, рук уже не существовало. Было только глаза, которые жгло слезами и потом.
— Useimmat teistä arvoton työntekijä, vain… — раздалось над ухом.
Над Галиной Николаевной стояла ее хозяйка, Пихла, толстая некрасивая финка с большим мясистым носом. По-фински Галина Николаевна не понимала, а потому отчаянно пыталась прочитать в лице Пихлы, чем ей обернется приход хозяйки. Пихла же ненавязчиво заглянула в корзинку работницы.
Галина Николаевна, вроде никогда в бога не веровавшая, тут же моментально воздала Господу хвалу за Васю ВДВ-шника, попавшего с ней на одну ферму.
— Marjat pieniä, huonoa työtä! — в голосе Пихлы появились недовольные нотки.
— Вот, у меня уже почти полная корзинка! — испуганная, Галина Николаевна показала ей на собранное. — Еще чуть-чуть, и я пойду сдавать!
Пихла смотрела на нее, как будто что-то прикидывая, просчитывая про себя.
В чем разница между ней, финской фермершей Пихлой, и дипломированным врачом, окончившим ВУЗ с красным дипломом, терапевтом Галиной Николаевной? Только в том, что одна родилась по эту сторону границы, а другая — по ту. А потому одна крепко стоит на ногах, а вторая — стоит на коленях.
— Työ on pian valmis, — Пихла покачала головой так же, как Вася недавно, и пошла дальше, проверять остальных.

Петр Савельевич был такой же большой, лохматый и потный, но теперь это выглядело не барственно, а болезненно, и ни хорошего настроения, ни уверенности в его голосе уже не слышалось.
 — И что ты от меня хочешь, яхонтовая ты моя? Я сам на грани банкротства. Фомин меня кинул. Банк не выдает кредита. А вы все ходите и ходите и ходите за мной с вашими бесконечными просьбами, проблемами, плачами… Вот скажи, мне за кем ходить, а?
— Но у ведь у меня кредит, Петр Савельевич, у меня квартира. Зарплата в поликлинике — пятнадцать тысяч, а платить за квартиру надо шестнадцать в месяц! А Настена учится. Она и так подрабатывает санитаркой по ночам, но это все равно — курам на смех. А кушать — тоже хочется. Если вы меня уволите… — торопясь, пыталась что-то объяснить ему Галина Николаевна.
— Если я тебя не уволю, я сам пойду по миру — ты это понимаешь? Это кризис!
— Я не понимаю, не понимаю, я не хочу этого понимать!..

Четвертый год Пихла высылала Галине Николаевне заветную бумажку. Встречала ее в Саунаниеки, селила в отдельный домик на четверых, а не в общий барак. Галина Николаевна не знала, почему, а спросить хозяйку через переводчика ей как-то не приходило в голову. В домике на четверых жить было комфортнее, чем в общем бараке, и спокойнее.
Пихла была умной финкой. Если другие фермеры брали на работу только девушек, то Пихла брала и девушек, и парней. Другие, зная, что парни и сильнее, и выносливее, приглашать на работу их боялись, а Пихла нет. Просто она приглашала кроме них еще и девушек, пятьдесят на пятьдесят — viisikymmentä-viisikymmentä. И еще она разрешала им пить. На хуторе, который стоял за леском от хозяйской усадьбы, так удачно, что шума — а тишина в Финляндии свята — не было слышно. И еще сквозь пальцы смотрела на разные утехи в леске — от тяжелой одуряющей работы почему-то на вторую неделю у большинства что-то поворачивалось в голове, и парни с девушками начинали кидаться друг на друга, как безумные. Но, что интересно, это безумное большинство работало потом азартнее и продуктивнее, остальных.
И еще Пихла брала vanha — старых. Галина Николаевна, уже когда ехала сюда первый раз, была vanha, а теперь, когда работала здесь четвертое лето, была и совсем vanha. И колени у нее уже были совсем vanha, и пальцы хрустели в суставах, как сухие сосновые ветки. И сама она была как старая лошадь Линта, которая паслась на поле за хозяйским домом, время от времени кашляя и подолгу просто греясь на солнце. Муж Пихлы, Вейко, порывался сдать ее на мясо, а Пихла всегда долго и громко ругалась с ним из-за лошади.
Все остальные терапевты во второй поликлинике были уже давно на пенсии, а потому среди них Галина Николаевна была «Галочкой» и «девочкой». Но не здесь — среди сорока молодых здоровых и сильных студентов и студенток, умудрявшихся пить весь вечер, всю ночь колобродить в лесу, а в четыре утра уже торчать на грядках, улыбаясь.
Но теперь ее время прошло — она не справлялась. Пихла эта видела. И Вейко, ненавидевший русских за северную войну, а потому редко появлявшийся на клубничном поле, тоже. Наверняка Вейко вечерами доказывал жене, что не нужно больше звать эту старую бесполезную русскую, и вот теперь, кажется, Пихла стала с ним соглашаться.
Отчаянно, почти не глядя, на ощупь, Галина Николаевна быстро-быстро срывала ягоды и отправляла их в корзину. И, несмотря на скорость и видимую небрежность, каждая из них ложилась на других аккуратно и с целым чашелистиком, без которого ягоды финнами не принимались, и два евро не платились, а высчитывались за брак.
«Старый конь борозды не портит, старый конь борозды не портит», — стучало в висках у Галины Николаевны, пока она не набрала корзинку и не выпрямилась, привычно выглядывая Настену. «Старый конь борозды не портит, но и глубоко не вспашет…»
Вдоль поля невдалеке шла Пихла. С большой банкой свежего иссиня-белого только что из холодильника — ледяные капельки мерцали на влажном боку банки — молока. Все бы сейчас отдала Галина Николаевна, все уже заработанные и те, что будут заработаны до конца сезона, деньги за то, чтобы отхлебнуть его. Пихла подошла и протянула ей банку. Сердце Галины Николаевны сжалось. И время вместе с ним сжалось до одного мгновения. И такая острая и жгучая впилась в висок мысль: Пихла ее больше не пригласит. Липкими руками она взяла банку и, даже не рассыпавшись в привычных «киитос, киитос», и тут приникла к ней губами.

— Говорят, в Испании на сборе винограда платят по четыре евро за корзинку… — Каждый вечер мечтала Галина Николаевна, лежа без сил на кушетке и наблюдая, как накрашивается Настена, ожидая Стаса.
— Мама, ну что ты переживаешь, я заканчиваю ординатуру, скоро я буду зарабатывать деньги! — каждый вечер успокаивала ее Настена перед тем, как уйти со Стасом веселиться и пить пиво на соседний хутор.
— Только вот я не знаю, как туда попасть…
— Ты же сама говорила, у вас в поликлинике не хватает терапевтов — меня возьмут сразу же, с руками оторвут.
— Конечно, все готовы удавиться за возможность получать четыре евро за корзинку…
— Мама, ты больше никогда не будешь работать как негр на плантации, я тебе обещаю. Я найду работу, мама, и у нас никто не отберет квартиру.
— …но ведь должно же и нам в этой жизни повезти хоть раз, да?
— Мама, ты меня слышишь? Слышишь, что я тебе говорю?
— Да, конечно, прости. Я все время забываю, что ты у меня выросла и скоро сама сможешь зарабатывать себе на жизнь.
— Скоро все изменится. Врачам поднимут зарплату. И мы тогда обе будем получать настоящие деньги. И ездить за границу только отдыхать, а не работать. Ну все, я побежала, — Настена целовала ее в щеку и уходила, оставляя мать одну.

У грузовика-рефрижератора ягоды принимал не наемный работник Матти, а сам Вейко. У Галины Николаевны сжалось сердце: хозяин вчера крепко загулял, а потому о его сегодняшнем состоянии не трудно было догадаться. Да и вид Вейко был красноречив: ему было очень плохо, и он с утроенной силой ненавидел русских. Но делать было нечего: Галина Николаевна протянула ему свою корзинку.
— Venäjä ei voi toimia!
Так же светило солнце, еле слышно работал рефрижератор, но ягоды, еще секунду назад лежавшие горкой в корзинке, теперь валялись на земле, такие же красивые, красные, все как одна с чашелистиками, без которых их не берут в продажу.
— Olet puristetaan kaikki hedelmät - kukaan En osta! — зло надвигался на Галину Николаевну Вейко.
А она все не могла оторвать взгляда от этих ягод, от своих два евро, которые непонятно за что у нее отобрали.
— Mene töihin! — Вейко так отчаянно жестикулировал, что Галине Николаевне показалось, будто он накинется сейчас на нее и толкнет сильно-сильно в сторону поля.
— Че случилось-то? — вместо этого к ней подошел Вася-ВДВ-шник. — Рассыпала?
Привычным движением он подал корзинку Вейко.
— Venäjä ei voi toimia!
И снова красные брызги по сторонам.
 — Ах ты, сволочь!
Снова ничего не успела сообразить Галина Николаевна, как пластиковая корзинка оказалась на голове Вейко.
— Я тебе покажу, как мои ягоды выбрасывать! — Вася крепко сжал кулаки и едва сдерживался.
— Вася, не надо, не надо, Вася…
Прадед Васи пришел на землю прадеда Вейко и стрелял в прадеда Вейко. А потом прадед Вейко пришел на землю прадеда Васи и стрелял в прадеда Васи. Но прадед Васи не сам пришел на землю прадеда Вейко и вовсе не хотел убивать прадеда Вейко. Прадед Вейко тоже не хотел стрелять в прадеда Васи. Он просто хотел, чтобы никто не приходил на его землю убивать.
Вася молча поднял с земли свою пустую корзинку. А Вейко поднял корзинку Галины Николаевны, а потом толстыми некрасивыми натруженными пальцами пометил на бумажке «+1» против ее фамилии, непонятно написанной по-фински.

Говорят, в прошлом году на соседней ферме женщина так хлопнулась на поле, поскользнувшись на клубничном усе, что сломала руку и потом две недели лежала в больнице. И получала каждый день по восемьдесят шесть евро страховки. Валялась в белой красивой палате перед телевизором и получала так, как будто в поте и труде собирала каждый день по сорок три корзинки. По сорок три корзинки, которые никогда не собрать за день Галине Николаевне.
В желудке Галины Николаевны плескалось холодное белое молоко Пихлы. Она шла по меже к своей борозде и думала о том, как хорошо было бы прямо сейчас поскользнуться и грохнуться, чтобы потом просто лежать перед телевизором. Ведь Пихла все равно ее больше никогда не пригласит приехать на эти сладкие клубничные поля до горизонта. Ездить придется Настене. Ездить еще десять лет.
Галина Николаевна подошла к своему «рабочему месту», опустилась на колени, и непонимающе уставилась на ягоды. А потом закрыла глаза, зажмурилась и… И поняла, что не может она грохнуться специально. Но не может и все. Жалко ей и humerus [1], и ulna [2], и radius [3], и все мелкие косточки carpus [4] — тесно прижавшиеся друг другу os naviculare, os lunatum, os triquetrum, os pisiforme, os multangulum majus, os multangulum minus, os capitatum, os hamatum, и фаланги пальчиков: phalanx proximalis — проксимальная фаланга, phalanx media — средняя фаланга, phalanx distalis — дистальная фаланга. Нет, невозможно самой себе поломать ни одну из своих косточек. Даже за восемьдесят шесть евро в день.
Она решительно поднялась с колен. ВДВ-шник Вася не боится ни Вейко, ни его ненависти. Наверняка он не боится и этих маленьких косточек Галины Николаевны. Что ему стоит их сломать? Если она хорошо его попросит. Если она объяснит ему все. Все-все объяснит.
Но Бог есть. Он есть и по ту, и по эту сторону границы. И никто ни в чем не виноват. Вася, потому что он служил в ВДВ, а теперь копит деньги на свадьбу. Пихла, потому что она любит свою землю, своих коров и свою старую лошадь Линту. Вейко, потому что сам он никого никогда не убивал.
Галина Николаевна поскользнулась на клубничном усе и грохнулась в бедную каменистую землю, на которой когда-то были какие-то войны. И в ее левой коленке что-то уже окончательно хрустнуло.

В белую, иссиня-белую прохладную больничную палату с кондиционером к ней сразу же приехала Настена.
— Не волнуйся за меня. Я теперь за каждый день буду получать 86 евро. Как за 43 корзинки, которые мне никогда не собрать, - успокоила ее Галина Николаевна.
— Мама! Мы никогда больше сюда не поедем! Я окончу ординатуру, устроюсь в поликлинику, врачам поднимут зарплату, и мы сможем расплатиться с кредитом, — утешала ее дочь.
— Конечно, не поедем, — подтвердила Галина Николаевна. — Мы больше никогда сюда не поедем.
Когда Настена ушла, пришла медсестра и сделала ей успокоительный укол. И Галина Николаевна снова принялась мечтать, глядя прямо перед собой на белую больничную стенку. Она думала об Испании, она думала о целых четырех евро за корзинку. О том, как им повезет, и они найдут какую-нибудь другую евгению, которая устроит их работать не на клубнике в Финляндии, а на винограде или оливках в Испании. Об огромных до горизонта виноградных и оливковых полях Испании. Где можно будет не ползать на коленях, а стоять в полный рост.
И, счастливо улыбаясь, заснула.




________________
1 Humerus (лат.) — плечевая кость.
2 Ulna (лат.) - локтевая кость.
3 Radius (лат.) - лучевая кость.
4 Carpus (лат) — запястье.






_________________________________________

Об авторе: ИРИНА МАМАЕВА

Родилась и живет в Петрозаводске. Окончила Петрозаводский государственный университет по специальности «Зоотехния». 
Автор книг «Земля Гай», «С дебильным лицом». Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Урал». Лауреат премий им. Валентина Распутина, им. Антона Дельвига, «Ясная Поляна» и др. Повести переведены на финский язык.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 346
Опубликовано 31 мар 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ