* * *
Холод небес и земли в зените ветра,
падающего отвесно к зрачку, повисшей
в букве пейзажа, буквальной птицы.
Мороз ее одевает в панцирь пристальности,
в бирюзу отдаления, в пряди высот, и
видит тогда стоящий в иглах финских болот
воспарение месяца над заливом,
как над фольгой Таро.
Птица видит множество траекторий, избирает их,
движется от одной к другой,
мы это знаем, с нас довольно.
Пунктиры пересекают углы Юга, Севера.
Птица догадывается, что у нее есть имя,
оно занесено в словари, занесенные небом;
в сугробах его значений сияют арфы скелетов,
подобно умным камням, когда
к проточной воде приблизиться.
Утром, золу выгребая из печки,
высыпая ее за сараем, в снег,
Повторяешь множество простых вещей по порядку,
но простота делает вещь - ничьей.
* * *
Вечером накануне
снег, летящий на изогнутый мост,
словно руки глухонемого –
все говорят, говорят,
однако не разобрать ни слова.
* * *
Всеобъемлющий голос высот.
Как его умножение – холмов известковых уступы.
Прорезь дороги в картине, расползаются струпья холста.
Могущество кукурузных початков, трава, щебень, глина –
все готово к сражению. Но медлит колесница
холодного ливня. Ест дым глаза рыжей дворняге –
уши растерзаны лисами, старостью и репьями.
Дрожа спиною, распласталась у ног.
Их двое – старик в телогрейке защитного цвета,
пес возле. Сумрачен пламень небольшого костра.
Неслышны потрескивающие дуги огня.
Можно сказать, они единственные, кто реален
в пору переселения птиц, бредущих без опасения душ.
Эта зима вскоре сметет их, как мусор. Пес рычит,
старик кашляет и смеется:
"погасить сторожевые огни".
* * *
Как ты думаешь, – говорит, – разобью локтем окно,
станет теплее?
Пусть так, – говорит, – скажу, что всё забыл. Там,
где народа много. Взамен? Скрежет мотылька
парчовый?
Плавник мела в кембрийской тяге?
Если каждое действие бездонно вполне,
почему же столь ясен песок в теченьи, и так же
отчётливо над линией крыш изменение небосвода?
Изводя из предутреннего бормотания
призрак совершенного алфавита (когда в стремлении
найти, – возможно, – другую мысль о земле, стебле),
Джехути – обоюдоострым маятником
между двумя гемисферами, как размышление о том,
чему не найти направления. Но он сам и есть
одно направление, как на холстах Аракавы,
в дожде перистом стрел. Как если бы говорили
о борозде, лакане, гвоздях, внутренностях, etc.
Кто их считал? Но, сколько бы птичьих ни опустить
в проточное пламя, ничто не отразится
в слове "слово", ничто не всплывёт
в исключённой стремнине. А что должно, собственно?
И что нужно, чтобы "back into the desert"?
В девятую местность... А истина? В каких картинках?
Где больше народа.
Шёлк пропуская сквозь горло предгорий
и перекусывая, когда надо, а не где хочется.
Не отвечай. Поздно. Уже.
Поскольку внести безвидную точку желая
в сходство целей – ты уже вписан заново
в ряд вопросов любым мало-мальски
артикулированным подозрением.
* * *
В ранней юности столь поспешно-пылко,
словно охвачена сладчайшим ужасом
двигалась твоя речь. Обрыв наследовал у обрыва
власть изначального слова,
- сколь же невразумительна, -
точно, запутываясь, прекращалось биенье.
Сколько раз доводилось тебя осязать,
как если бы по камням бежал
через поток некий (сон наступал безболезненно,
не сулил встреч, был просторен, будто ребенок
высоколоб, и его окна мерно жужжали,
под стать крыльям ветряных мельниц
на рыжих склонах).
Драгоценным приношением мира
летала над шляхом солома.
Требовалось одно - равновесие в беге,
словно в стекле - плавание. Однако теперь
понимание заключено в отличном.
Прозрачное столпотворение осени.
Ставить ногу, ощупывая в уме каждый шаг
в последовательности продвижения
очевидно бесцельного.
* * *
долгие белые лестницы
белые улицы
на ветке белое платье
девушка забавляется
с лягушонком
выцветшие рукава
пустые
белые
лестницы
ступени гулкие
воскресение
полдень
* * *
Женщина с крашеной прядью
(прядь выбилась из-под шляпы)
подбирает дохлую чайку
на побережье пустынном
ярким ветреным днем.
Женщина с крашеной прядью
затем перо подбирает
на побережьи пустынном
и втыкает перо за ленту.
Женщина в красной шляпе,
с пером за лентой,
в башмаках довольно угрюмых
приходит в школу и начинает урок.
Но перед тем, как начать,
она над головой поднимает
большую дохлую птицу, чтобы всем
было видно, и спрашивает:
"Кого напоминает вам птица?"
Кричат пронзительно дети.
бьют, ликуя, в ладони.
Ветреный свет падает на пол,
На черном фоне доски,
будто агонии след, тлеет
влажная алая шляпа.
* * *
Пригород. Закат за.
Скользкие от дождя. Белое, вишни.
Трамвай, рвать, охапки каштана.
В пыли голубоватой, вода косо.
Мальчик всем телом к теплой стене
трамвая снаружи изогнут. Ветви теснее.
Искусство устойчивости. Заводская труба.
Колесо неба вращает холодные летние спицы.
Таков список вещей, список иных элементов.
То, что открыто - открыто,
не скрывая за собой ничего, -
(Список, не поддающийся сокращению).
ВЕЧЕР
Приходят мертвые и говорят: "Ты – живой".
Действительно, это не просто так,
не показалось с первого взгляда. Тогда, –
говорят мертвые, – садись напротив.
У мертвых всего много; и бутылок мертвого пива также.
У мертвых много мудрости. Это я тоже знаю.
Они имут по именам тех, кто включает свет
и во многом толк также.
У меня – ничего. Я читаю книгу. Про что?
Зачем ты читаешь книгу? Почему пьешь вино
и не думаешь, как нам, мертвым, жить?
Почему ты жнешь колосья и пожираешь хлеб,
когда мы едим один мак.
Потому что я читаю книгу, когда в книге сумрак
и мрак становятся единственным светом,
в котором память рушится, словно стропила,
если к ним на долгий срок поднести свечу,
потому что противительный союз обладает покуда
силой, а мята на утро в поту и лед тает в руке.
И ты еще знаешь как трудно. Не сказать, но сказать,
не себе, а дальше.
Это не по зубам мертвым.
* * *
Весна и кое-где облака. Остальное занято небом.
Она была сумасшедшей, потом стала мертвой.
Рассказывай птицам.
Пепел - состояние информации,
превзошедшей допустимую сложность.
Вне него самого расположены
дезоксирибонуклеиновые спирали речи,
серебро фотографий, чернеющих в камне,
браслета и рыб из фольги; поэзия не
признанье в любви "языку и возлюбленной",
но дознание: как они возникают -
рассказывай это глиняным зернам,
(возможно и тело схожим образом
рассматривает себя, состоя из
перфорации памяти, косвенности ожогов,
гулкого свода правил:
траекторий бесплотных друза,
аксонов бессонная паутина в патине,
высохшая роса геометрии,
игольчатое полотно очей, cellular automaton:
распластанное в направлениях).
Холодное утро в мае.
Дети в тумане играют в настольный теннис.
Почтальон, как душа всех писем,
пущенных на волю ветра,
не столь бесконечен, чтобы стать
убежищем мысли
_________________________________________
Об авторе:
АРКАДИЙ ДРАГОМОЩЕНКО
(1946-2012)
Родился в Потсдаме. Учился на филологическом факультете Винницкого пединститута, затем на театроведческом факультете Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Заведовал литературной частью петербургского молодежного театра «Игуана». Член редколлегии журнала «Комментарии». Первый лауреат Премии Андрея Белого в области прозы (1978). Лауреат премии электронного журнала PostModernCulture 1995 г. Пять книг выпущено в России, две — в США. Умер в Санкт-Петербурге.
скачать dle 12.1
