* * *
Запоздалые зори и ночи кромешные,
Осторожный и страшный уют,
В телевизоре плазменном сны безутешные -
Их по дюжине в руки дают.
Так ли жизнь закрутилась, лети, долгожданная,
По чешуйчатой коже шоссе.
Юбилейную рюмку супруга нарядная
Наливает, и празднуют все.
Выйдешь в заспанный двор, и земля расположится
Параллельно худым облакам -
Там, должно быть, сиянье мучительно множится
И всё тянется к чьим-то рукам.
Бей наотмашь, счастливое птичье сословие,
Строй на севере юг воровской.
Презираю твоё дармовое пособие
Да и голос эзоповский свой.
Вспоминаю, как утро светилось осеннее,
Как тянулись лучи до земли
И являли собой как бы ложь во спасение,
Но спасти никого не могли.
* * *
О, печаль,
О, птичка на проводе.
Золотая даль,
И близкое в золоте.
Ягоду сорвёшь —
И тает, и таяло,
Таяло когда-то, да все растаяло.
Вот оно, настоящее,
Между сорвёшь и таяло,
Каменное, молчащее,
И летишь по проводу.
Что же ты со мною — ушла, оставила.
Я звоню по поводу…
Облака большие,
Небо движется,
Лес внезапный
Выплывает из золота,
Тени опускаются,
Легче дышится
На окраине большого города.
ТЁТЯ ТОНЯ
Как-то всё криво слеплено в этом районе.
Не авоська растёт из бабы, а наоборот.
Мне подстригает волосы тётя Тоня,
И тётя Тоня, как мир, надо мной плывёт.
У тёти Тони родинка на подбородке
И шея красная, как у портового мужика.
Но она не такая, как местные эти тётки.
У тёти Тони рука, как перо, легка.
Тётя Тоня мурлычет, подпевая радиоточке.
У неё глупый голос и никудышный слух.
Дыхание, пауза. "Какие делать височки?”
И руки твои, как лебединый пух.
Невидимо, мягко, как таинство, как спасенье,
Над этим убожеством, над мелким добром и злом
Твои руки плывут, и слышно иное пенье
На ином языке и в районе каком-то ином.
Мертвецы закадычные пиво пьют на балконе.
Окаянное небо сохнет в кривых ветвях.
Всё сравнимо со всем, кроме рук твоих нежных, кроме,
Кроме музыки тихой, выносимой сердцем едва.
Возвращаясь дворами в свои дорогие стены,
Слышу гул частной жизни в хрущобах и злой траве,
Понимаю бесценность, твою принимаю цену,
Прижимаю руки к разбитой своей голове.
* * *
На кухне, на табурете,
В прихожей, в пыли, на люстре
У меня поселились эти,
Мне было без них так пусто.
Мне было без них так страшно,
Я был постоянно болен.
Теперь на мне шлем бумажный,
Я весел, безалкоголен.
И, сидя на табурете,
Прислушиваюсь в темноте:
Ведь вы не уйдёте, эти...
Как те.
ЛЕСНАЯ ПРОГУЛКА
Ну вот. Чернеющей дорогой
Уходишь ты в прозрачный лес.
Ты исчезаешь. Ради Бога
Постой, пока ты не исчез.
Присядь на камень. Снова чудо.
Природа говорит.
Слетает лист из ниоткуда,
И капелька горит.
Отец, ты помнишь, было раньше:
Мы шли с тобой вдвоем
По берегу осенней чащи
Бессмертным октябрем.
И я тебя ругал когда-то,
За плечи тряс
За твой алкоголизм проклятый,
За то, что любишь нас.
Я тряс тебя из сил последних.
И ты как будто знал,
Что этот страшный лист осенний
Встал ото сна,
Что эта капля ледяная
Уже горит.
А ты идешь, идешь по краю,
И сердце не болит.
Как будто говоришь ты: "…Паспорт,
Носки, тетрадь,
И не забудь зубную пасту…
Я буду ждать”.
* * *
Тётя мне сказала: бога нет.
И ушла варить себе обед.
Нет так нет – зачем-то встал на стул
И, на стуле стоя, так уснул.
Птицы щебетали за окном,
Щебетал и содрогался дом.
Дядя разобрал велосипед:
Дядя есть, велосипеда – нет.
Кошка притаилась и глядит:
Стул горит и патефон горит,
Дом горит и за окном горит –
Тётя дяде что-то говорит...
* * *
Дом потерянный и чёрный,
Обрёченный жить на слом,
Одинокий, беспризорный
Пробавляется числом.
Тёмные хранит секунды,
Держит синий свет в горсти,
Дышит медленно и трудно,
Слышно: "Господи, прости.
Царствие твоё безмерно.
Я ж подсчитывал, копил...
Так прими же милосердно
Этот пепел, эту пыль...”
Отвечает ясный голос:
"Успокойся, Бог с тобой.
Каждый вздох твой, каждый волос,
Каждый миг угасший твой”.
* * *
Я сказал: "замри, минута”,
Но она не замерла.
Растянулась почему-то,
Покружила и ушла.
Только ты ещё стояла
У раскрытого окна,
И сверкало одеяло,
И светилась тишина.
Я запомню ту минуту.
Нет, не первую, а ту,
Что собой связала будто
И печаль, и красоту.
Ту, которую не звал я,
Не упрашивал: "замри!”
Потому не опоздала,
Потому всегда внутри.
ДЕВОЧКА
Помню я синее, синее море,
Облако белое светится будто,
Будто холодный сверкающий мрамор.
Мягкое так не может светиться.
Жёлтый песок, словно жёлтое море.
Девочка тонет, да нет же, не тонет.
Сядет и встанет и куклу подкинет.
Мягкое так не может светиться.
Девочка светится, будто на небе
Кончился мрамор, и лёд растопили,
Будто сиянье упало, твердея,
В мягкий песок, покачнулось и встало,
Куклу прижало к железному сердцу,
Встало на маленькие колени.
* * *
И тополей свет, рассветное их число,
Рассветное пенье птиц, и луг, и роса, и дальше.
А после в кровати с набалдашниками трясло,
Садился во тьме от кашля.
Малиновое варенье, от фельдшера табаком
Так пахло, как будто полжизни уже куда-то.
И все-таки тополиное светится высоко.
Больничная въезжает палата.
Нет, мы не умрём. И, смертной реке вопреки,
В смертельной воде поднимаясь все выше,
Рождаются из ниоткуда солнечные пузырьки,
По теченью плывут неслышно.
В каких же боях, по какой смертельной росе,
Какими почти семимильными мы шагали,
Чтоб свет удержать, чтобы свечи горели все.
Полжизни прошло? Едва ли.
Ликуй, злое детство. Ты вылечено и прошло.
Свинтил набалдашники. Где же, каким же светом
Гореть тополям? И всё же гореть назло.
Я жив? Ну и хватит об этом.
_________________________________________
Об авторе:
АНДРЕЙ ГРИШАЕВ
Родился в г. Ленинграде. Закончил Ленинградский Электротехнический институт. Печатался в ряде литературных журналов. Автор книг стихов "Шмель" (2006 г., Москва, Арго-риск) и "Канонерский остров" (2014 г., Москва, Воймега). Живёт в Москве.
скачать dle 12.1
