* * *
Рыбы, вмерзшие в лед, керосинки в пустом коридоре,
муравьи, саламандры и еж полумертвый в мешке,
все ли вы уместились в коротком случайном смешке?
Hа тарелках лежит серебро в геральдической флоре.
Шевелится в кастрюльке какая-то жалкая снедь:
то ли мяса куски с дорогим чесноком вперемешку,
то ли рыба усатая в чистом крутом кипятке.
Бросишь соли в кастрюлю - вода начинает синеть,
но щербатые стены скрывают кривую усмешку,
выпрямлять же ее - все равно, что гадать по руке.
Где-то примус гудит и стучат молотками соседи,
пыль невзрачная пляшет внутри светового луча,
паучок небольшой от запястья ползет до плеча,
отражаясь, как в зеркале, в тускло светящейся меди.
Что же, в это пространство никто не войдет без ключа.
От английских замков и от черных ощеренных скважин
мы ключи потеряли, и бросили запертый дом.
Он полынью зарос, он покрылся слоящимся льдом.
Что из этого следует? Вывод не так уж и важен.
Важно только движенье внутри дорогого жилища,
где былая любовь в униженье и смерти живет,
и смеется она, словно брошенный ангел, и вот
вновь сияет постель и готовится бедная пища.
И в воде закипающей мертвая рыба плывет.
* * *
Щука ходит по кругу в горячей и мутной воде.
Муравейник молчит. Сохнет хвоя в его бороде.
Ты ему поклонись, ничего у него не проси,
лучше ягоду волчью, как мелкий орех, раскуси.
Волчий сок ее выпьешь – и сразу увидишь ты, как
засоряет пространство огромный коричневый мак,
как его семена заполняют лощину и дол,
как рыбак у воды рыбе маленький рот проколол.
Рыбе рот проколол, а судьбу проворонил свою.
Муравьи в муравейник сухую несут чешую.
Только там я узнаю, протиснувшись в узкую щель:
то не щука была, то была золотая форель.
Кто там плачет по-птичьи, кто жалобно телом скрипит?
В доме, брошенном нами, вода ключевая кипит.
Кто-то делит пространство на множество мелких частей,
кто-то душу мою отделяет от узких костей,
и несется она, освещая пространство, во мрак,
в те края, где повсюду царят муравейник и мак.
* * *
Ах, какой мне водою умыться?
У колодца стоят журавли.
Полукруглые козьи копытца
выступают, как кровь, из земли.
Сунешь палец в отверстие ада -
шерстью он обрастет, как травой.
Так не трогай, сестрица, не надо
хлеба смерти, страстей и разлада
с запеченной внутри головой.
* * *
По местности гуляя дачной,
я вдруг увидела вдали,
как шли шеренгою прозрачной
по небу жители земли.
Беспомощные, словно дети,
они издать не смели звук,
но к тем, кто жив на этом свете,
тянулся лес прозрачных рук.
Жизнь замерла в их слабом теле,
они не помнят ни о чем -
кто умер в собственной постели,
кто был замучен палачом.
Hет ни воды, ни хлеба в торбе,
есть смерть без края и конца...
Из всех возможных марок скорби
страшней страданье мертвеца.
Hе в силах прошлое исправить,
мы время пьем, как алкоголь -
и сильным изменяет память,
а слабых поражает боль.
И в светлых небесах гигантских,
в земле поруганной отцов
в одеждах серых арестантских
идут шеренги мертвецов.
* * *
Села на ограду золотая птичка.
Горевать о прошлом — горькая привычка.
Забывать о прошлом — мелкая уловка...
Золотая птичка, светлая головка.
Светлая головка, маленькое тело:
золотая птичка с неба прилетела
и поёт о рае, нас погибших ради,
золотая птичка, сидя на ограде.
* * *
Там жили понедельник и среда.
Среда любила маленькие вещи -
иголки, гвозди, дыры в потолке.
А понедельник плакал иногда,
по воскресеньям выглядел зловеще.
Возились тихо мыши в уголке -
их злые дети с длинными хвостами -
и крошки хлеба прятали в руке.
Вода перемещается в реке.
Любовники меняются крестами.
Вот шевелится рыба в рыбаке
остатками поджаренного тела.
На плоском блюде блещет чешуя.
Рыбак стоит в дурацком колпаке,
душа летит, куда она хотела,
а не туда, куда хотела я.
Ее встречают вторник и четверг,
грозы июльской Божий фейерверк,
безумный дятел, жемчуг пресноводный.
Там стая птиц легка, как детский всхлип,
и караван ветхозаветных рыб
бредет по суше, ни на что не годный.
* * *
Средь механических чудес -
собак служебных на шарнирах,
солдат с погонами и без
в облитых оловом мундирах,
сродни игрушкам заводным,
сидящим у своих крылечек,
тебе покажется родным
большеголовый человечек.
Он весь от страсти задрожит
и свой секрет тебе откроет,
когда бесстыдно обнажит
пустого тела целлулоид.
Механика любви проста:
взялись за дело костоправы,
и вот смыкаются уста,
скрипят и щелкают суставы.
И у твоих лежащих ног
возлюбленный в пылу опасном
четвертый шейный позвонок
машинным смазывает маслом.
* * *
Ах, как ягоды алеют, птица в клюве песнь несет.
Кто больного пожалеет и увечного спасет?
Ночь похожа на кукушку, и горька кора осин.
Кто ребенку под подушку сунет сладкий апельсин?
Ноздри дразнит запах острый, в детской сладость и жара.
Как лицо, изрыта оспой апельсина кожура.
Мать рассказывает сыну о земле прекрасной той,
где, подобно апельсину, сон катился золотой.
Кислота его и сладость поражают сердце вдруг,
как изломанность и слабость исхудавших детских рук,
Льется, льется взгляд незрячий, как вода из глаз течет,
к сонной гибели горячей тело бедное влечет.
Путь к последней смерти начат, и слепой ведет слепца
в те края, где горько плачет ангел Божьего лица,
где страданье и юродство в ликах грешников святых
и священное уродство апельсинов золотых.
* * *
Воет брошенный пес, на снегу догорает солома,
распадается жизнь на пороге забытой реки...
Что ты ходишь вокруг деревянного прочного дома,
драгоценный двойник с черепахою вместо щеки?
Обивая железом дощатые ящики стужи,
ты услышишь сквозь сон, как соседи стучат за стеной,
открывается дверь, только ты остаешься снаружи,
на горбатых ступенях, на спице тоски костяной.
Как тебе отказаться от этой немыслимой чести,
удержав на губах череду торопливых побед,
чтобы рыбий плавник из некрашеной вырезать жести,
посолить чешую, а осину пустить на хребет.
И в снегу по колено, по грудь в шевелящемся прахе
невесомых опилок ты выйдешь опять на крыльцо...
Снег ложится на веки, по снегу ползут черепахи,
и пустая земля запрокинула к небу лицо.
* * *
Вот человек двоящейся природы
стоит и ловит свет двойной звезды.
Вокруг него летают птиц уроды,
сороки птиц и певчих птиц дрозды.
А вдоль него летят красавиц птицы,
но он поймать не может их нигде.
Идут часы, как девы, круглолицы,
и дни плывут кругами по воде.
А смерть по свету бродит без охраны
и иногда заходит в те места,
где вновь Фома персты влагает в раны
семь дней назад распятого Христа.
* * *
Царь не знает сам, где его народ,
я в скале вырубаю молчащий рот.
Рот молчащий похож на ухо.
Пилят рядом дерево – взык да взык.
Под корой жуки, как во рту язык.
А язык – это орган слуха.
Сколько есть могил
в длинной плоти рек?
Там болгарин спит, и поляк, и грек,
их тоска то сосет, то гложет.
На спине моллюска стоит монгол,
а над спящим сердцем горит глагол –
он пылает, но жечь не может.
Я стираю слезы с лица воды,
я опять целую твои следы,
путь твой в воздухе горнем вырыт.
Спит в земле Булгарин, а рядом Греч.
Я освою скоро прямую речь,
буду плакать, покуда Ирод
в Иудее царствует. Буду знать
твоего отца и не буду – мать,
только имя ее услышу.
Посмотри, Мария, пришла зима,
Бог меня, как видно, лишил ума,
снова падает снег на крышу.
И в паденье снега я слышу стон:
"Где же, царь, твой посох и где твой трон,
с кем ты делишь сегодня ложе?"
Огневидный ангел с большим мечом
заслонил меня золотым плечом.
Жизнь идет, как мороз по коже.
Попрощаемся, ангел мой. Мне пора.
На востоке, где Желтая спит гора,
тело грешное душу съело.
А душа-то, впрочем, была стара.
От деревьев осталась одна кора
и растущая в ней омела.
_________________________________________
Об авторе:
СВЕТЛАНА КЕКОВА
Родилась в Александровске, на Сахалине, в семье военнослужащего. В детстве и юности жила в Тамбове, где окончила среднюю школу № 35. Высшее образование получила на филологическом факультете Саратовского государственного университета.
Доктор филологических наук (2010).
Лауреат Новой Пушкинской (2014) и других литературных премий.
Живет в Саратове. Стихи Светланы Кековой переведены на английский, французский, немецкий, итальянский, голландский языки.
Библиография:
1. Стихи о пространстве и времени. — СПб.: «Новый город», 1995. — 112 с. — (Поэтическая лестница).
2. Песочные часы: Стихотворения. — М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1995. — 94 с. — (Мастерская).
3. По обе стороны имени: Поэма. — М.: АРГО-РИСК, 1996. — 32 с. — (Ex Ungue Leonem, вып.7.).
4. Короткие письма. — СПб.: «Пушкинский фонд», 1999. — 64 с. — (Автограф). — ISBN 5-89803-021-2.
5. Восточный калейдоскоп: Стихотворения 1980-х – 1990-х годов. — Саратов: Издательство ГосУНЦ «Колледж», 2001. — 72 с. — 250 экз.
6. На семи холмах. — место= СПб.. — «Пушкинский фонд», 2001. — 80 с. — 15 экз.
7. У подножия Жёлтой горы. — СПб.: «Петербургский писатель», 2006. — 288 с.
8. Плач о Дереве жизни. — Саратов: Издательство Саратовского государственного социально-экономическоло университета, 2006. — 288 с.
9. На пути в Эммаус. — Алма-Ата, 2007. — 272 с.
10. Потаённый хор. — Тамбов: Пролетарский светоч, 2008. — 144 с.
11. Стихи о людях и ангелах. — Саратов: ООО «Приволжское издательство», 2009. — с.240
12. Сто стихотворений. – М.: Изд-во «Прогресс – Плеяда», 2012. – 148 с.
13. Уроки каллиграфии. – Иркутск: Изд-во Сопронова, 2012. – 188 с.
скачать dle 12.1
