* * *
Улыбаясь сквозь слезы,
я лежу на снегу,
и застыли березы:
– Ты влюбился?.. — Угу...
– Так чего ж ты не весел?..
– Ах, и сам я не зна…
Кто-то ватник повесил
на заборе. Зима
пахнет сеном и хлевом,
дым летит из трубы.
Между хлебом и небом
мы в руках у судьбы.
То ли крики вороньи,
то ли поезд гремит,
то ли где-то хоронят,
то ли сердце щемит.
* * *
На подоконнике в коробочках, горшочках
рассаду вырастить и по весне на дачу
свезти. Я расскажу в немногих строчках
об этой участи. Прости меня, я плачу
о стебельках о тех, о бархатных листочках.
Так призрак зим полуголодных и цинготных
отца преследует, страшнее, чем набеги
Орды татарской. Породил отец животных —
меня, и брата, и сестру. Мы все в телеге
могли бы жить и кочевать в степи на потных
конях калмыцких. Но какой-то дикий случай
нас бросил в Петербург. Отец растит всю зиму
рассаду, весь в трудах, и помидор могучий
насытит бедных нас. И даже половину
мы скорбно выбросим — не съесть гниющей кучи
нам, инвалидам, а сестра в немногих строчках
немецкий быт похвалит. Страшной той пропаже
отец не рад совсем, и лишь навоз в горшочках
он поливает и рыхлит, а если скажет —
о стебельках о тех, о бархатных листочках.
* * *
Ты скажешь мне, что Бога нет,
а я скажу, что да,
нет, и проносится ни свет
ни тьма туда-сюда.
Туда-сюда, от фонаря
до фонаря, где снег
летит в сугробы января.
– О, разве человек
здесь будет счастлив?.. — Никогда!..
Фонарный свет как ртуть.
Ты скажешь: "Бога нет!” Ну да!
Но что-то есть чуть-чуть?
* * *
С твёрдым характером ангел,
жёнушка, где-то же есть,
может быть, даже на Ганге,
столько, что вовсе не счесть.
Нам же с тобой не случилось
так далеко побывать.
Тело твоё искривилось,
губы нельзя целовать.
Нам не хватило, как видно,
счастья. А если точней,
вместо – любовь и планида
дадены. Плакать не смей!
Сядем на кухне под лампой
в сто окрыляющих ватт.
Иней с окошечка лапой
вьюга пришла соскребать.
Есть у нас Пушкина томик,
чайник и сушек пакет.
Жёнушка, кто похоронит
нас через тысячу лет?
* * *
Всё – тайга и столетний сон.
Поросла щетиной щека.
Хорошо на крыльце – споём
про замёрзшего ямщика.
У соседки – спрошу сольцы,
у соседа – стрельну топор.
Говорят, на Москве дельцы,
говорят, что на воре вор.
У соседки есть молоко,
у соседа есть борода.
Города от нас – далеко,
далеко от нас города.
* * *
А когда мы с тобой остаёмся одни,
ты мне голову нежно кладёшь на плечо.
Если долго смотреть на ночные огни,
станет сладко в груди и в глазах горячо.
И покажется: сердце одно на двоих,
и душа на двоих оказалась одна.
Я возьму твои руки, печален и тих,
вот и вспомнится фея из детского сна –
эти ясные глазки, упавшая прядь,
золотистое платье, смешной башмачок…
Улыбнёшься и скажешь: «Серёженька, сядь,
расскажи мне про счастье своё, дурачок!»
* * *
Я хожу, как медведь за цыганом,
за судьбой, потому что привык.
Заплати мне, страна, чистоганом
за почти человеческий рык.
Ты, пожалуй, не хуже Монмартра
и честнее альпийского льда.
Если хочешь, возьми меня завтра
за Олёкму, в ярангу, туда!
Восемь Бельгий,
четырнадцать Босний,
и, белее глазного белка
снеговые равнины, и сосны,
и над ними плывут облака.
* * *
Пусть решкой потёртой ложится монета,
пусть город похож на болотного лиса,
мне хочется жить – ах! – любовью согрето
печальное сердце. Но бабочки-листья
летят, погибая на выселках лета.
И вот из тумана зловещей громадой
встаёт феерический Выборгский замок.
Раскрашено небо карминной помадой,
как юные губы лесных поселянок.
А мне дожидаться опять электричек
и брать в автомате сомнительный кофе.
А там и подсядет, корзиной лисичек
похвастать, чухонка в коричневой кофте,
седая, как дым от затушенных спичек, –
в глазах волхование вздыбленных сосен,
савраскиной звонкой дугой поясница…
Пылай, тонкоствольная финская осень!
На Тампере курс, перелётная птица!
* * *
На зомбопанели обычный бред –
в умах «мясорубка» больных идей.
Стучит наверху молотком сосед,
гоняет соседка внизу чертей.
А дождик в окошке всё кап да кап,
а стул подо мною всё скрип да скрип.
Бежит по бумаге к строке строка,
бессонная лампа в углу горит,
но льётся какой-то мертвящий свет.
А надо бы жить, да не знаю где?
Включил перфоратор маньяк-сосед.
В клозете завыла вода в трубе.
А может, дорога моя давно
туда, где пылает Полынь-звезда?
У жизни четыре огромных «но» –
но страшно, но больно, но нет, но да.
* * *
С белым ангелом, о Боже,
повстречаюсь — с мотыльком.
в гроб глазетовый положат,
зафиксируют платком
отвалившуюся челюсть
и закрасят синяки.
Ах, какая все же прелесть!
Что ж вы, люди-чудаки,
так боитесь этих досок,
этой глины и креста?
Колокольный отголосок,
голубая высота...
_________________________________________
Об авторе:
СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВ
Родился в Ленинграде. Закончил строительный техникум. Служил в армии, работал рабочим на стройках, в экспедициях, на заводе. После 91 г. был дворником, продавцом, курьером, сторожем, рекламным и торговым агентом. Занимался в студиях А. С. Кушнера и А. Г. Машевского. В 2009 вышла книга стихов «Непрочное небо», в 2014 «Никто не виноват». Публикации в журналах Звезда, Арион, Петрополь, Новый журнал, Крещатик, в коллективных сборниках и в интернете. Жил в Астрахани, совершил пешком путешествие длиной в 1000 км по России с женой на инвалидной коляске. В настоящее время живу в маленьком лесном посёлке в Ленинградской области. Член СП Санкт-Петербурга.
скачать dle 12.1
