ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Александр Кабанов. ОБВЕТРЕННОЕ СЛОВО

Александр Кабанов. ОБВЕТРЕННОЕ СЛОВО





* * *

Мой глухой, мой слепой, мой немой — возвращались домой,
и откуда они возвращались — живым не понять,
и куда направлялись они — мертвецам наплевать,
день — отсвечивал передом, ночь — развернулась кормой.

А вокруг — не ля-ля тополя — заливные поля,
где пшеница, впадая в гречиху, наводит тоску,
где плывет мандельштам, золотым плавником шевеля,
саранча джугашвили — читает стихи колоску.

Оттого и смотрящий в себя — от рождения слеп,
по наитию — глух, говорим, говорим, говорим,
белый свет, как блокадное масло, намазан на склеп,
я считаю до трех, накрывая поляну двоим.

Остается один — мой немой, и не твой, и ничей,
для кого он мычит, рукавом утирая слюну,
выключай диктофоны, спускай с поводков толмачей —
я придумал утюг, чтоб загладить чужую вину.

Возвращались домой: полнолуния круглый фестал,
поджелудочный симонов — русским дождем морося,
это низменный смысл — на запах и слух — прирастал
или образный строй на глазах увеличивался?




БОЕВОЙ ГОПАК

Покидая сортир, тяжело доверять бумаге,
ноутбук похоронен на кладбище для собак,
самогонное солнце густеет в казацкой фляге —
наступает время плясать боевой гопак.

Вспыхнет пыль в степи: берегись, человек нездешний,
и отброшен музыкой, будто взрывной волной,
ты очнешься на ближнем хуторе, под черешней,
вопрошая растерянно: "Господи, что со мной?”

Сгинут бисовы диты и прочие разночинцы,
хай повсюду — хмельная воля, да пуст черпак,
ниспошли мне, Господи, широченные джинсы —
"Шаровары-страус”, плясать боевой гопак.

Над моей головой запеклась полынья полыни —
как драконья кровь — горьковата и горяча,
не сносить тебе на плечах кавуны и дыни,
поскорей запрягай кентавров своих, бахча.

Кармазинный жупан, опояска — персидской ткани,
востроносые чоботы, через плечо — ягдташ,
и мобилка вибрирует, будто пчела в стакане…
…постепенно, степь впадает в днепровский пляж.

Самогонное солнце во фляге проносят мимо,
и опять проступает патина вдоль строки,
над трубой буксира — висит "оселедец” дыма,
теребит камыш поседевшие хохолки.




* * *

                               Володе Ткаченко

День гудел, не попадая в соты,
и белье висело на столбах,
так висят классические ноты,
угадай: кальсоны или Бах?

Воздух был продвинутый, красивый
и неописуемый пока,
пахло псиной и поддельной ксивой,
молодильным яблоком греха.

Пепел ударения сбивая,
я уснул в беседке у ручья,
мне приснилась родина живая,
родина свободная, ничья.

Осень, где подсолнухи одеты
в джинсовое небо с бахромой,
поступают гопники в поэты
и не возвращаются домой.




ДОСТОЕВСКИЙ

Сквозь горящую рощу дождя, весь в березовых щепках воды —
я свернул на Сенную и спрятал топор под ветровкой,
память-память моя, заплетенная в две бороды,
легкомысленной пахла зубровкой.

И когда в сорок пять еще можно принять пятьдесят,
созерцая патруль, обходящий торговые точки —
где колбасные звери, как будто гирлянды, висят
в натуральной своей оболочке.

А проклюнется снег, что он скажет об этой земле —
по размеру следов, по окуркам в вишневой помаде,
эй, Раскольников-джан, поскорей запрягай «шевроле»,
видишь родину сзади?

Чей спасительный свет, не желая ни боли, ни зла,
хирургической нитью торчит из вселенского мрака,
и старуха-процентщица тоже когда-то была
аспиранткой филфака.




* * *

Говорят, что смерть — боится щекотки,
потому и прячет свои костлявые пятки:
то в смешные шлепанцы и колготки,
то в мои ошибки и опечатки.

Нет, не все поэты — пиздострадальцы,—
думал я, забираясь к смерти под одеяльце:
эх, защекочу, пока не сыграет в ящик,
отомщу за всех под луной скорбящих —
у меня ведь такие длииинные пальцы,
охуенно длинныеи нежные пальцы!

Но когда я увидел, что бедра ее— медовы,
грудь — подобна мускатным холмам Кордовы,
отключил мобильник, поспешно задернул шторы,
засадил я смерти — по самые помидоры.

...Где-то на Ukraine, у вишневом садочку —
понесла она от меня сына и дочку,
в колыбельных ведрах, через народы,
через фрукты-овощи, через соки-воды...

Говорят, что осенью — Лета впадает в Припять,
там открыт сельмаг, предлагая поесть и выпить,
и торгуют в нем — не жиды, ни хохлы, не йети,
не кацапы, не зомби, а светловолосые дети:

у девчонки — самые длинные в мире пальцы,
у мальчишки — самые крепкие в мире яйцы,
вместо сдачи они повторяют одну и ту же фразу:
«Смерти — нет, смерти — нет, наша мама ушла на базу...»




* * *

Зарезав повара, я вышел в зимний дворик,
вдыхая смесь роддома и погоста,
и вспомнил сон, в котором ваш Нью-Йорик —
сиял, как череп Дэмиена Херста.

Ощерились прокуренные святцы:
зуб нежности, зуб мудрости и мщенья
все чаще мне, после обеда, снятся,
отравленные жизнью угощенья,

мостов академические дуги,
домов опустошенные глазницы:
яд плещется в открытые фрамуги,
пропитывая воздух и страницы.

Чудесный мир построен из хреновин,
бессмертьем, до краев, наполнив флягу,
я понял вдруг, что повар — не виновен,
вернулся в дом и оживил беднягу.  




* * *

Осенью в Амстердаме падают велосипеды —
это осыпаются байковые платаны,
на желтых — развозят почту, медикаменты, обеды,
на красных — разъезжают сутенеры и шарлатаны,
голубые в серую крапинку — для обычных людей,
белые в золотую клеточку — для чиновников и блядей,
иногда встречаются черные, которые —
обслуживают кладбища и крематории:
если услышишь черный звонок —
не оборачивайся, сынок.

Лишь зеленые велосипеды, идейно незрелые,
собирают в кучу и сбрасывают в каналы,
слышно, как под водой вращаются
педали, густеет воздух в шипованных шинах.
Ночью их оседлают утопленники в час,
когда стартуют гонки на приз Лавкрафта.

Детские велики — разноцветные, трехколесные —
приземляются последними, осторожно
спускаются на землю, трезвонят во все звонки:
«Жизнь удивительна, счастье еще возможно...»,
жаль, не хватает твердой руки.




* * *

Я начинался с музыкою вровень
и счастлив был, а значит, был виновен
в просчетах бытия,
что вместо счастья, из всего улова,
досталось вам обветренное слово,
а счастлив только я.

Как будто соль, сквозь дырочку в пакете,        
я просыпаюсь третий век подряд,
меня выводят на прогулку дети,
коленки их горят.

И если счастье — зло и виновато
во всех грехах, в священной, блядь, войне:
любое наказанье и расплата
лишь за добро — вдвойне.

Зачем же эта музыка в придачу
бессмысленно высвечивает тьму?
 О чем она? И почему я плачу?
Я знаю, почему.




* * *
Жизнь моя, если ты и, вправду, — моя,
если я — не в тягость тебе, откуда —
сей зубовный скрежет и рваные в кровь края,
будто кто-то прогрыз дыру в сердцевине чуда,

и в нее, шевеля крысиным хвостом,
проникает вечерний свет и приносит сырость
корабельных трюмов, горящую весть о том,
что не я — у тебя, а ты — у меня случилась.

Из одной бутылки сделаешь два глотка:
первый — чтоб позабыть все имена и лица,
за упокой своей памяти, от макушки и до лобка,
а второй — чтобы просто опохмелиться.

Рождество, марсианский полдень, еже писах, писах,
обрастая шерстью, на кухне мычишь крамолы,
постучится мысль, как чужая жена в слезах,
приоткроешь дверь, а это — твой сын из школы.




* * *

Как-то в ЖЖ я создал себе аккаунт
и взял юзерпик из порноролика:
юноша 22 лет
с татуировками на ягодицах
и на груди — звезда.
За ночь я сочинил 12 верлибров
и начал их размещать
по одному — в сутки.
Через неделю мне написали
редакторы трех
продвинутых журналов.
Тех самых трех
продвинутых журналов,
в которых меня,
старого мудака,
никогда, никогда
не опубликуют.




* * *

Твои дела — не так уж плохи,
вот паучок вбирает нить,
а вот капризный тембр эпохи —
его попробуй уловить.

Корабль плывет, дельфины лают,
судьба — вместилище трухи:
как жаль, что нынче не ссылают,
не убивают за стихи.







_________________________________________

Об авторе: АЛЕКСАНДР КАБАНОВ

Родился в Херсоне, окончил факультет журналистики Киевского университета им. Т. Г. Шевченко. Живет и работает в Киеве.
Александр Кабанов – автор десяти книг и многочисленных публикаций в журнальной и газетной периодике: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Континент», «Дружба народов», «Арион», «Новая газета» и др. Стихи переведены на украинский, английский, немецкий, нидерландский, финский, сербский, грузинский, удмуртский и др. языки.
Лауреат международной литературной премии им. князя Юрия Долгорукого (2005), премии журнала «Новый мир» (2005), премии «Планета Поэта» им. Л. Н. Вышеславского (2008), Волошинской премии (2009), «Русской премии» (2010), премии «Anthologia» (2010), Григорьевской поэтической премии ( 2011), премии имени Николая Ушакова (2014). Главный редактор журнала о современной культуре «ШО», куратор поэтического фестиваля «Киевские лавры», один из создателей украинского слэма.



Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
7 903
Опубликовано 03 ноя 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ