СОКРОВИЩЕ
*
Просто было
до смерти
выносить платье
женское.
Россказни — карта! —
обложки яркие,
было просто,
до смерти.
Вынуть, промыть
талой водой —
каюсь!
больно!
страшно!
доктор!
Стиснуть,
задушить,
наконец —
было
просто.
Бросить
под ноги —
прах.
Стать убийцей,
как — непонятно,
кого — неизвестно.
Жива ведь,
так что же ты…
*
Рассказать ли, как вещей бессонницей
нелекарственной, дикой, глупой
смяты мощи оставшиеся от сей,
возомнившей себя земли пупом?
Не рассказать.
Слово властно ли выразить
помыслы вроде ошибки в цифрах,
некогда ведь праздновала взрывы
радости в чужих играх,
а теперь пришла боль.
Мука сильнее ли, ужас мглы,
как жить без тёплого, сладкого,
тёрки мокрой, скоромной иглы,
без жеребчика гладкого?
И не надо!
*
Бросила, сдохла,
дохлая стала,
смирилась,
согласилась,
не перешла,
наврала,
чтобы фасад,
чтобы, Господи,
хоть фасад один,
пока лет не много,
а молода ведь,
не родила.
Стала панночкой.
Бывшей.
Мертвячкой.
Выгнала Вия,
окончила танцы,
под ноги —
тебе, дорогой,
многотелый и многолицый,
топчи, коли можешь
своё белое полотенце,
рушник вышиванный.
*
Иду я, дороги не различая,
в края,
где запах костра,
где сверкание гор,
где табор не таборанский,
хоть в городе будто тону с головою.
Я город московский люблю
за страны весёлые будто,
за волю,
откуда никто никогда не пришёл,
откуда никто никогда не вернётся,
свободы обол.
Я себя продала,
никому не продамся,
как продано!
Бродяга блаженная,
падаль,
вещица в шкафу,
молодая,
дура,
всё ещё впереди,
впереди, кроме стран,
откуда никто никогда не вернётся,
будто склоны рязанских холмов с земляникой в июне —
мне там хорошо!
*
Масть жеребчика —
стыд и враньё,
отвечаю:
нет радости в бёдрах его золотых или медно-бронзовых,
из нержавеющей стали.
Я ли не знала
хрустальное прикосновенье предзимья весёлого,
вещего снега,
волчьих стремительных искр?
О, как любила и знала!
*
Не рассказать,
как питает собой
утомлённых, ужасных, недужных,
будто проклятых и деловых понапрасну —
незаметная и добровольная женская смерть.
Перед нею склонится природа,
как невеста под гнётом венца.
Когда, как в утробе матери дитя,
умирает женщина в женщине,
тогда прерывается цепь обновлений
и будто стирается мир.
Тогда не бывает мужчин,
а только младенцы или подонки.
Так вновь обнажает лицо
почерневшая кость.
ДЕВОЧКА
(Галине Николаевне)
Ведь я появилась быльём из земли,
нет у меня роду-племени, я лишь трава Подмосковья.
Я божья коровка, зимою светёлка коровья,
почти что никто, окоёмный песчаник у леса,
опушка задворок, куриная память.
Я Божия память – я помню все лица на свете,
а девочке мелкой я сахару дам и конвертик,
чтобы не поглотила её окаянная новая замять.
Мы все на морозе. Во вьюге. В пурге.
У девочки был и тулупчик, и валенки даже.
Она воровала томаты, что грелись на печке и в саже,
все сливки съедала на зорькином молоке.
Не боль от побоев родных – неуклюжесть вороны,
какая-то гордость, на мыло, а прелесть жестка –
несётся она, лебеда с полугорстью песка,
топтать огродцы да веточек скушать зелёных.
И знала ль тогда та ворона, что есть сумасшедшая мать,
бредовое око, чумная кликуша владимирская,
что в мире подсолнечном её никому не догнать,
никому не любить, ни одной душе в мире не вынести –
не знала, мой Боже. Девчонку-ворону прости,
безумную, дикую, будто на стельке иголка.
Смердит её память и греет, подстилка на козьей шерсти,
но Ты её любишь, Ты будешь ей платьем из шёлка.
КОШКА
и нашипела как кошка
всего лишь за чашку чая
ах мне ли не было больно
когда мой чай допивали
ведь исстари повелося
едва заведется чашка
уж лапы по ней чужие
тоскуют да когти точат
была-то всего лишь чашка
и хоть бы с синей каймою
а стала бадья большая
с обидою и досадой
да что говорить доешьте
а в чашке той дети ваши
любовь да лучшие мысли
да мамины наставленья
ДРУЗЬЯМ
Глубоко в памяти моей друзья мои;
вас люблю, и не звоню, и не прошу прощенья.
Так бывает: руку в благодарность жмут, глаза сверкают,
а потом ни глаз не надо, ни руки,
лишь в голубоватом свете глубже
образ друга, на котором время запеклось.
Не звоню, а помню тяжче; не прошу прощенья.
Что звонки из прошлого; порой гнетут они.
Ухожу от вас; но дружбы нерушимы,
пусть гуляет лебедь в городском пруду.
Это вам, друзья, расти и золотиться
образами над моей могилой.
Что тиха — не верьте; я страшна,
я земля под вами, я волнуюсь.
ДВЕ ВСТРЕЧИ И НЕУДАВШЕЕСЯ САМОУБИЙСТВО
Десять рублей на такси – а его уже выписали.
Везла гранатовый сок и сыр, большой кусок; а его выписали.
Медбрат (возможно, испуганное лицо было трогательным)
резко так отвечал: дали под зад пинка
и выписали... к бабушке.
Мы смотрели чёрно-белый фильм, и я надеялась.
Фильм «Франкенштейн», и я надеялась.
А потом – потом... Что за возраст – восемнадцать лет,
что за возраст – девятнадцать лет.
Говорят – потом сел, говорят – погиб.
Я привезла книги, сок и сыр – передала лично.
Удивлялась, как неустойчиво сердце – и моё тоже.
Будто он старик, и я выношу за ним судно,
и вся жизнь – неудавшееся самоубийство.
Даже подругой не была. Так, просто.
Много лет спустя его мне вернули. Уже другого.
Немного заботился обо мне, хотел бабу – конечно, другую.
Те же глаза полукровки, та же неразбериха.
В самую жару сидели в японском кафе торгового центра.
Город вымер, осталось двое. Остались мы,
да его длинная совесть...
как же она на меня похожа.
ПИРОГ
говорят — не ходит хлеб за брюхом
но грустит пирожок по глотке
просит чтобы его надкусили
причастились начинки жаркой
только пирога никто не хочет
тем более пирога с начинкой
вои идёшь как брошенный котенок
нес — берег, а как назвать — не вспомнил.
АНГЕЛЫ ПРОКУРОРА
Ему нравилось пение Брайана Ферри,
он любил всякие символы непонятные.
Мы искали рекорд с музыкой группы "Двери",
и не могли найти его многократно.
Мы гуляли осенью по Москве,
обувь — в соли и песке.
А потом его отправили в спецприемник,
ни за что,
если не вспоминать прошлое.
Жизнь оказалась настолько объемной,
что катилась я по ней, как горошина.
А после, допустил Господь, увиделись снова,
и он рассказал замечательный случай.
Такие известия подаются штучно.
Он сам назвал происшествие: Ангелы прокурора.
Он валялся на нарах, и мог еще несколько лет валяться.
Стал читать книги — соседи стали смеяться.
Соседи попались в своем роде людишки опытные,
он показался им фигурою странной.
У каждого, кто там был — мысли хлопотные.
Так вот, он читал Евангелие от Иоанна.
Соседи цыкали, мол, дурилка!
Ну, типа, надо и жизнью двигать.
Мол, что тебе эта вот опилка,
как ты говоришь — книга?
А он потихоньку читал и читал.
К ним в камеру новый чувак попал.
Оказался вором в законе, или как у них там называется.
Соседи перед ним шустрить начали.
А он, приглядевшись к тому, кто на нарах валяется,
сказал как-то тихонько:
— Мальчик!
А ну-ка садись и пиши заявление.
Перспектива открылась в одно мгновение.
Сказал, на чье имя надо писать,
дал бумагу и пишущий прибор.
— Самое главное: твое дело должен узнать
прокурор.
Так и случилось. Через недельку же
выпустили на улицу горемычного.
С туберкулезом в душе
и с видом на жительство личным.
Подруга моя сказала, узнав:
— Господь прокурору Ангелов посылал.
А герой - все тот же.
Вроде, жив. А жить, как и все, не может.
И не то, чтобы пил, не то, чтобы куролесил.
Временами бывает разговорчив и весел.
Давно его не встречала.
Пластинка "Дорз" была нами записана не сначала.
Вот еще что вспоминается так старательно:
он любил образ и часовню Иверской Божией Матери.
_________________________________________
Об авторе:
НАТАЛЬЯ ЧЕРНЫХ
Родилась в Озёрске.
Поэт, автор нескольких книг стихов и эссеистики. Произведения публикуются в журналах «Новый мир», «Волга» и др. Куратор интернет-проекта, посвящённого современной поэзии «На Середине Мира» (около 200 имён; проект пополняется).
Первая публикация (стихи) – «Русская мысль», Париж, сентябрь 1993 г. С того времени – проза, поэзия, эссеистика: «Вавилон», «Кольцо А», «Новый Мир», «Знамя», «Волга», «НЛО», газета «Первое Сентября», «Забриски райдер» (журнал, посвящённый рок-музыке), «Фома», «Гвидеон», «Европейская словесность» (2012, Кёльн) и др. и др.
Стихи переведены на английский. 2001 г – Первая Премия Филаретовского Конкурса Поэзии.
Авторские сборники: «Приют», 1996, «Виды на жительство» 1997, «Родительская суббота» 1999, «Третий голос», 2000, «Тихий праздник», 2001, «Из писем заложника», 2012 – изд-во «Арго-Риск». «Камена», 2007, «Похвала бессоннице», 2009 – «Русский Гулливер». Книги очерков «Уроки святости» и «Остров любви», ЭКСМО – 2013.
скачать dle 12.1