Полина Кондратенко. ТИ-РИ-РИ

Редактор: Сергей Баталов






Предисловие Сергея Баталова: стихи Полины Кондратенко — это поэтический палимпсест, когда в речи современного горожанина вдруг начинает проступать речь жителя Древней Руси, проступать, не нарушая современный язык, но гармонично сплетаясь с ним. Этот язык оптимален, чтобы выразить особый опыт, опыт, который и знаком-то, быть может, только поэтам — опыт рождения подлинного голоса.  



* * *

Ты будешь похож на того, на кого не захочешь, 
глазам не поверишь, другим коридором пройдёшь,
ключи провернув в кофеиновой хватке рабочей.
Весна-пересдача: идёт начинающий дождь
(грамматику капель учил — отвечает не очень).
Прозрачные правила, выверку мер и весов
забудем на пару и снова изучим на ощупь.
Счастливые не наблюдают обычных часов:
их час неслучайно на целую четверть короче,
а голос звучит после смерти других голосов.



* * *

Не читается, не пишется, не ждëтся:
на иголках электричечной тоски
еду, еду в послезавтрашние вëсны,
вижу вишневых созвездий лепестки
над растрескавшейся брошенной платформой,
на которую состав не подают,
до которой разве только бутафорной
реконструкторской спецтехникой добьют.
Видишь палки? Так вставляй же их в колëса
циферблата — и срывайся вслед со мной.
И почувствуешь, что вишни, звëзды, вëсны
дышат глубже, дышат ближе за спиной.



* * *

«Всякое слушай, не всяких слушайся», —
лекция для упрямца.
Курс продолжается, трут до ужаса
лямки пузана-ранца:
мучится, бедный, жуёт потерянно
макулатур безвкусье.
Спрячу сутулость — спина потерпит, но
разве не надорвусь я,
всяких наслушавшись, всё не выслушав,
главного не осилив?
Выйду на воздух: Дворцовый выстужен.
Ладно, бывай, Василий!
Вот уже площадь, где domus Domini.
В окна гляжу я вослеп. 

Слово моё рождается до меня
и погибает после.



* * *

С веселительными литрами
отправляемся за дом
жить глагольными палитрами,
речетворческим трудом.
Чем нарисовать могли бы вы
лень, люпины, облака?
Пусть вишнёвым и малиновым
грянет колокол-бокал,
чтобы стеночки затенькали
через войлочную тишь!
Буду думать над оттенками
для всего, что разглядишь.
Но не выдумаю краску я,
чтоб изобразить могли б
виноходь зигзагобразную,
головокруженье лип.



ПСАЛОМ 42

Похоже, разъединены.
Вооружëнное бессилье.
Натянут лук моей спины —
ответ на всё, что б ни спросили.
Кручу нутро в холодный жгут
(как будто повод мне неведом!).
О, «вскуе сетуя хожду»
расхлëстанным, неверным бегом,
подальше от себя, в район
стучащих деревянных бусин?
Бросаю взгляд поверх краëв
своей природы... Как не трусить,
держаться за чтение дня,
идти Тебе навстречу так,
как будто падают, звеня,
шаги мои не мимо такта
и вырастают острова
среди осенних половодий,
и под ногой моей — трава
Твоих заоблачных угодий?



***
Древний ветер, детства ветер
вспомнит ти-ри-ри
на
разнотравянистой флейте.
Душу растрави —
и на розовом-травлëном
вдруг проступит дом,
чтоб заброшенным зелëным
зарасти потом.
Встанешь на краю колодца —
прежнего гнезда —
всматривайся (в горле бьётся
сердце) — не беда,
что подсоленной водичкой
горизонт залит.
Кто под яблоней, под дичкой,
у плетня стоит?
Ты! Ребёнок и старушка —
всем один помин:
луговая погремушка —
вызревший люпин.



* * *

Не жалею, но вот завыть бы мне,
как сквозняк завыть, на свечу
сентября, но в зобу забытие,
как жемчужину, я ращу.
И свеча горит (вой же, дуй же, ну!),
дней зарёванный стеарин.
Мне отдать бы всё за жемчужину
незабытия, за помин
по всему, что давно разрушено,
по тому, кто дышал и шёл
через крошево, через кружево, 
через стёжку, смертельный шов,
оступился — уже не выйти, нет,
и не выдернуть — пропадай!
Заплетается нить в за-бытие —
жемчуг-соль, горловая дань.
Не вития, из тела вытяну,
из надрывов его лепных,
неоправданные наития,
ясновидение слепых.



* * *

Хожу в сосновый бор грибную слушать фугу.
Её многоголосую дуду,
потомственный грибник, я узнаю по звуку
и, слух развесив в воздухе, иду

туда, где тише трасса, ниже травяные 
поклоны перед мастером игры
на небывалых трубах. Как он правит ими?
Невидимые клавиши хитры,

а звук хитёр вдвойне, и городской захожий,
присевший на промокший бурелом,
замрёт, ссутулив спину под походной ношей
а сам не разберёт ни ноты в том,

что тянется наверх, сплетается, не тая,
в растроганном, заплаканном лесу.
А то — полифония — чистая, литая.
Ты тоже видишь гения внизу?

Орган под шляпкой заливается всё реже,
идёт на пианиссимо в конце.
Как только ножичком с крестом я перережу
дыхание — закончится концерт.



* * *

Шёл — а теперь стоишь и слышишь шёпот
с подветренной как будто стороны.
Но слов не разобрать — обронены
комком бумажным из одежд бесшовных.

Наклонишься, чтоб подобрать, расправить,
застать проговорённое врасплох,
но на поклон ответит только мох,
и на тебя глаза свои уставят

белёсые болотные цветочки —
природные простые шестерни.
В конец всего поставлены они 
не ради точности, но ради точки.



* * *

Листок кленовый, липовая клятва
сорвутся, обречённо полетят.
И не хотят лететь, но вот октябрь,
вот нервный срыв, всё прочее понятно.
Простим. Нехороши, красны по уши,
мы сами — полосатки на траве:
летали и упали обе-две,
подбитые бока обрежь — и скушай,
до сердцевины нас перемели,
мы добрались до стынущей земли,
достали до корней, вкусили тли
и звуки уловили,
не смогли,
однако, их впитать в себя и внять им,
понять, что там, где музыка звонка, —
предательство крепчающих объятий,
несказанности, снятой с языка.



* * *

Такой конёк — откуда он возник? — 
придумывать названия для книг,
которые бумаги не увидят.

А если бы увидели, то что?
Тряслось бы дальше наше решето,
и диско дней крутилось на репите,

лежали бы, желтели бы листы.
Счастливцы те, кто читан, но не ты.
Так что же вас сравняет и рассудит?

У тех — амброзия, утех глазурь,
а у тебя — сквозняк из амбразур
гуляет по груди и рёбра студит.



* * *

Память нажмёт пробел —
буквы не сложит в имя.
Девушка пьёт пуэр —
вместо вина, впервые.
Шу или шен. Торшер
оком следит мертвелым:
женщина пьёт пуэр —
ехало всё, болело.
Плачет ночная дверь.
Павич. Над томом — тени.
Бабушка пьёт пуэр —
опыт перерождений.
Выбор одной из вер,
в ночь на седьмое — вайи.
Девочка пьёт пуэр —

и прозревает.



* * *

Запутанный прискорбный опус
о скудости тепла.
Синоптики уходят в отпуск,
передают дела
сокурснику — коллеге Ване,
а он возьмёт потом,
перелистает свод Еванглий —
другой откроет том...
Перепугается погода:
передадут дожди
(от наступающего года
Невы высокой жди),
займëтся плюс остервенелый,
сыграют на трубе.
Сход поступи обледенелой
к суду,
к судьбе,
к себе.







_________________________________________

Об авторе: ПОЛИНА КОНДРАТЕНКО

Поэт, лингвист, переводчик, автор-исполнитель песен. Преподаватель кафедры немецкой филологии Санкт-Петербургского государственного университета, кандидат филологических наук. Стихотворения публиковались в журналах «Нева», «Плавучий мост», «Пироскаф», «Эмигрантская лира», Prosōdia, в «Литературной газете» и других изданиях.  Лауреат премии «Гипертекст», премии им. Ю. Левитанского, премии им. В. С. Высоцкого, обладатель гран-при Международного поэтического конкурса им. К. Р., финалист Всероссийского фестиваля поэзии «Филатов Фест», шорт-листер Международного Волошинского конкурса. Живет в Гатчине. 

скачать dle 12.1