Евгения Джен Баранова. ЗНАКИ ВСЮДУ

Редактор: Сергей Баталов





Предисловие Сергея Баталова: в стихах Евгении Джен Барановой виртуозный хоровод образов и скрытых цитат сочетается с безупречным владением ритмом и музыкальностью. Но главное — это всё в совокупности служит для выражения цельного лирического мира и самобытного поэтического мировоззрения. 



* * *

Моя любовь как Пермь Великая
(лексемы с холода блестят):
то заплетает повиликою
тропинку раннего дождя, 
то телевизором аукает, 
мол, отберёт тебя партком — 
так шерстяная сука гукает
над светло-розовым щенком, 
так я, несмелая, немилая,
Цветаевой обед ношу. 
Моя любовь как стирка стылая, 
как майский жук. 
Т.д., т.п., и слово всякое, 
и в воздухе глухонемом
икота выбирает Якова, 
оно само.



* * *

У меня так много к тебе, так мало,
что порой затапливает корабль,
выбегают шлюхи из пены перьев,
выбегает вышколенный оркестр,
вот лимонный сок для прекрасной дамы,
вот плывут ракушки её корсетов,
как грибные панцири насекомых,
как беззубый маятник темноты.
И скользит дельфином майорский мостик,
и белеет лёд на предплечьях палуб.
— Ты хотела этого?
— Я хотела.
И уносит радио океан.



* * *

Если ты мне сегодня не снился, 
значит ты снился кому-то другому. 
И это совершенно непостижимо, 
как летающая тарелка в зубах терьера, 
как поцелуй в эсесовской форме, 
как водитель маршрутки, 
цитирующий Сервантеса. 

Если ты мне сегодня не снился, 
значит 
какая-то
кто-то
какой-нибудь
или котейка персидской породы
прятались в клетках твоей рубашки, 
совершали наглое воровство. 

Если ты станешь не сниться дальше, 
я удивлюсь / позвоню / привыкну
совсем 
навсегда
а может быть, до субботы
(тогда я отправлюсь в парк, где вчера бывали, 
и обниму его охлаждённый звук).



* * *

Мы не были близки, пока чума
не заперла на прутики дома,
не выловила душу из вещей,
не спряталась в Бордо или в борще.

Мы собирали мелочь, дневники,
плели для периодики стихи,
пшеницей угощали в Рождество
и не подозревали никого.

А стоило.

А стоило держать,
дрожать/удерживать, пока не съела ржа
ни наших тел пустые корабли,
ни пепел убаюканной земли.



* * *

Я знаю,
каких художников ты терпишь, 
какая форма у твоих ногтей, 
как краснеют твои скулы,
когда ты сердишься, 
как хрипловат твой голос, 
когда мы замираем в соседних креслах, 
будто рыбки в аквариуме

но я не знаю тебя

Ты знаешь, 
какие я путаю буквы, 
как я:
не решаюсь,
стремлюсь, 
пьянею,
веду себя резко, 
печалюсь, 
плачу
или наглею, 
когда смущаюсь

но стоит ли знать об этом

как мне идёт оранжевая одежда
как покупают твои дорогие книги
как не покупают 
— а, может быть, и не нужно —
как не покупают трагические стихи

весь этот шелест, вся эта оболочка
— шорох брабантских кружев у Гумилёва —
лет через сорок/семьдесят разорвётся
и наконец мы узнаем, узнаем всех.



* * *

                              Елене Семёновой

Положили Лену в долгий ящик,
спели над Еленой соловьи.
Этот мир настолько настоящий,
что в груди дыхание болит.

Гибельная девочка, танцорка,
чистой кожи золотистый бес,
на кого ты смотришь из-за шторки
кудреватых огненных небес?

Кем ты так любуешься, родная,
здесь остался хладокомбинат,
здесь ревут, и рвутся, и таскают,
иногда бухают и гремят.

Ты проснёшься летом в бухте Лисьей,
вечный полдень в обществе наяд.
Ты не бойся, Лена, это листья,
это листья за тобой летят.



* * *

Понимаешь, знаки всюду, 
на дверях, на бёдрах кресел,
на распахнутой одежде, 
на асфальтовом катке. 

Дребезжат, роятся, стынут, 
налетают вместе с пылью, 
и теряют, и роняют
остальное

— не глядят.

Понимаешь, это щёлочь
на руках у поломойки, 
это кашель, это дёготь, 
это в небе угольки.

Это Ставка в Перемышле
(Николай — Четвёртый? Третий?).
Это скрежет по бумаге 
для того же, что и мы.



* * *

Когда ни темноты, ни света нет,
а ты выходишь и молчишь на свет,
и бледная акация плывёт,
луна ласкает тополю живот.
А ты выходишь и молчишь, как пёс,
которого хозяин в лес унёс:
и тени светлоглазые бодрят,
и выть не получается,
а зря.
Почувствуй себя лешим,
двойником,
теперь ты в этой сказке ни о ком.
Сосед с рыбалкой…
прапорщик хмельной…
Теперь ты анекдот, а не герой.
— И как мне с этим справиться,
как жить?
— Смотреть, как собирают гаражи,
как супермаркет скидками умыт.

Никто не справился,
не справимся и мы.



* * *

Приезд в себе несёт птенца отъезда.
Смотри, как тормошит прозрачный клюв
твою больную печень, нежный бездарь
рассказывает тёще про «люблю».
Другой сосед талдычит, и бабачит,
и вспоминает зимний Фиолент.
Зачем Ульяновск, если есть задача
не помереть до мартовских календ?
Вишнёвой шалью тянется щербатый
пейзаж, напоминающий луну.
— Ну как он мог! Мы только что женаты.
— А я в Саратов переехал, ну.
Иосиф Александрович с футболки
советует зазря не выходить.
В советском тамбуре игрушечные волки.
— Мне кажется, я не умею жить.



* * *

Больной ребёнок, выживший птенец,
но не жилец, ей-богу, не жилец,
идёт к комоду, музыку заводит.
И музыка играет в коридор,
Шумит камыш — виниловый забор
горит при непрерывном кислороде. 
Так пением до старости расти.
«Таганка» милая, с тобой ли по пути,
по солнечным путям бредёт Высоцкий?
Пластинка говорит: «I love you so…»,
ребёнок понимает: он спасён
от сырости и ржи автозаводской.
Ребёнок понимает: Леннон жив,
и Ленин улыбается. Мотив
плывёт, как рыбка в банке с позолотой.
«Так лучше быть богатым, чем… (хрипок)»
Покачиваясь, спит у тонких ног
пластинка в пузырящихся «колготах».



* * *

«Жизнь — возможность тратить время», —
говорил мой друг-певец. 
У меня внутри деревня
из несбывшихся сердец.
Там, где музыка гремела, 
где клубился Амстердам, 
остаётся только тело, 
то, что пляшет неумело
по стихам. 
То, что пляшет водомеркой
и скулит — о ком? о ком? 
Нарезает зелень мелко, 
заправляет чесноком, 
выбирает соус (лучший
из предложенных) в салат. 
Жизнь — возможность тратить душу
на ненужные дела.



БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ

Подошвы оскользнуться норовят.
Здесь берег и зубаст, и тороват
на ржавчину и солнечные споры.
Здесь люди умирали заодно,
и конница сносила их в кино
советского большого режиссёра.
И церковь златокудрая цвела
на черепе сожжённого дотла,
и грезила Цветаева Тучковым…
Тысячелистник, сабельник, чабрец.
Ребёнку утомившийся отец
несёт образовательное слово.
Богиня битв, прими мой тихий стих
за тех, кто под копытами затих,
за тех, кто был не волен или волен!..
Оранжевая вечная звезда
глядит на травянистые стада
и щурится над миром или полем.



Автор фото — Светлана Хромова







_________________________________________

Об авторе: ЕВГЕНИЯ ДЖЕН БАРАНОВА

Поэт, прозаик, переводчик, главный редактор журнала-издательства «Формаслов». Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Звезда», «Новый журнал», «Новый Берег», «Интерпоэзия», Prosodia, «Крещатик», Homo Legens, «Новая Юность», «Кольцо А», «Зинзивер», «Сибирские огни», «Дети Ра», «Лиterraтура», в «Независимой газете» и других изданиях. Лауреат премии журнала «Зинзивер» (2017), лауреат премии имени Астафьева (2018), лауреат премии журнала «Дружба народов» (2019), лауреат межгосударственной премии «Содружество дебютов» (2020). Финалист премии «Лицей», обладатель спецприза журнала «Юность» (2019). Шорт-лист премии имени Анненского (2019) и премии «Болдинская осень» (2021). Участник арт-группы #белкавкедах. Автор пяти поэтических книг, в том числе сборников «Рыбное место» (СПб.: «Алетейя», 2017), «Хвойная музыка» (М.: «Водолей», 2019) и «Где золотое, там и белое» (М.: «Формаслов», 2022). Стихи переведены на английский, греческий и украинский языки. Живёт в Москве.скачать dle 12.1