Редактор: Сергей Баталов
* Признана иноагентом.
Предисловие Сергея Баталова: в «грузинской» лирике русского поэта Татьяны Вольтской (признана иноагентом) чудятся как отблески нездешних миров, так и следы и вполне земной драматичной действительности. Причем среди знаковых и для российской культуры грузинских пейзажей первых стало заметно больше, а разговор о вторых стал мягче и лиричнее. * * *
А у нас уже лето готовится,
И гранатовый куст учреждён,
Как парламент, и туча шелковицы
Проливается липким дождём.
Ягод синие многоточия.
К голове подбирается зной.
Подыши за меня белой ночью,
Петроградской прозрачной весной.
* * *
Располосована вода
Огнями порта.
Иду — не я, а пустота:
Футболка, шорты.
Далёкой музыки в мозгу
Клочки, обрезки.
Рыбак стоит на берегу,
Струится леска
Дорожкой непросохших слёз
На тёплой коже.
Свернувшись, спит бездомный пёс
Спиной к прохожим.
И ветер, с морем на паях,
Вторые сутки
Укачивает мачты яхт
В квадратной бухте.
Вода катает в тишине
Тугие мышцы.
Кораблик дышит на волне.
И ты мне снишься.
* * *
Пустое небо. Пальма. Пятница.
Компания на берегу.
Идёшь вперед — а сердце пятится,
И тянется с утра, как пьяница
К недопитому коньяку —
К недожитому дому, к станции,
К траве (нескошенной останется),
К тропе, к канаве, к сосняку.
А забредаешь в кущи райские,
К магнолиям — и не спеша,
По склонам, горными террасками —
Бурёнкой, жучкою, савраскою
Откашивает прочь душа,
И пленный день — закатной краскою
Стекает, капелькой с ножа.
Вот рыбный рынок, вот канатная
Дорога, мутная канва
Горы — и радоваться надо бы,
А ты стоишь — и ноги ватные,
И мысли — как девятый вал —
Что годы расплывутся пятнами,
Что зной, что мог поцеловать меня
В дверях — и не поцеловал.
* * *
Ну, покажи мне скорей Подмосковье —
Краешком глаза, в осеннем огне.
Золото с синью, золото с кровью —
Только не мне
Эту осину, эту березу,
Влажное поле, озеро, гать,
Вдруг задохнувшись, трогать без спросу
И целовать.
Мне б усидеть над разбитым корытом,
Мне бы — постой,
Будешь в лесу — за меня подбери там
Лист окровавленный, лист золотой.
* * *
В Батуми дождь. Цветные пузыри
Зонтов плывут по улицам Батуми.
Сплошь отсырей, заплесневей, замри —
Но о дожде плохого не подумай.
Несется он, прохожих не щадя,
Небесных сфер движение нарушив,
Его леса шумят на площадях,
И лопаются лотосы на лужах.
И стайки птиц поют в его ветвях —
Зарянки, и чижи, и камышовки,
А кто не слышит, отсырев, завяв,
Насупившись — тот нытик и дешёвка.
Дымится чай на маленьком столе,
Краснеет земляничное варенье,
И водяные шторы на стекле
Задвинуты, и поломалось время.
И дождь — уже внутри меня идёт,
Такой же точно, только по Садовой,
По Кронверку, по Карповке, вперёд,
Что ж, проходя, не смотрите в лицо вы?
Замёрзшими руками отводя
Солёные негнущиеся нити,
Протягиваю вам цветы дождя:
Ну что же вы не видите — возьмите!
* * *
Казалось, вовсе не жила,
И всё, как девочка,
Что в ближней лавочке взяла
Пакетик семечек.
За всё спасибо — за траву,
За лист горячечный,
За то, что всё еще живу,
За день, потраченный
Почти, за то, что без угла —
Как есть, кочевница.
Что с той горы сползает мгла,
Что жизнь — не лечится.
* * *
Когда я поеду назад по Военно-Грузинской дороге,
За мною потянутся улицы и провода-недотроги,
Мне дворик на пятки наступит, махая бельем на верёвке,
И лестницы вслед побегут, дребезжа, спотыкаясь неловко.
Обнимут за плечи, повиснут на мне виноградные плети,
Таща за собою чугун и кирпич — кружева Чугурети,
Брусчатка за мной прошуршит и платаны — окладом иконным,
Ворота в кипящем плюще и плетёная люлька балкона,
Насыплются в волосы искры хурмы, мелколиственных буков,
В глазах замелькают кресты и грузинские гнутые буквы.
За мной поплывёт Сололаки, догонит меня Ортачала,
Шершавой щекою потрётся гора, чтобы я не скучала,
И взмоют за мною, захлопав окошками, домиков стаи —
И лишь во дворе петроградском погаснут, поникнут, растают,
Слезою скользнут по скуле, как любви незаконной приметы —
Когда я поеду назад…когда я поеду.
* * *
Время болит, накинутое на столб
Виноградной петлёй, перепутанной с проводами.
Красный гранат. Облако на свиданьи
С тёмной горой. Улица вьётся, чтоб,
К небу прижавшись, ринуться с высоты
Прядью волос выбившейся, текучей.
Деревянные дворики, стиснутые сады.
Трогаешь пальцами, жухлые травы, кручи
Гладишь руками, привыкшими к ласке вьюг,
Тающими от тепла и света.
Опьянённый север сквозь слёзы глядится в юг.
Сыплет акация жёлтые вспышки с ветки.
Всё потеряв, думаешь — только смерть
Тащится следом — преданным Санчо Панса.
Из-под ног вывинчивается ржавый смерч
Лестницы и обрывается на опасной
Высоте.
А внизу — цветущая мушмула,
Тротуар височною жилкой бежит, синея,
На губах улыбка, румянец — не помня зла,
Спит, рассыпав листья, Грузия, Дульсинея.
* * *
Видя холод и смятение,
Видя лютую вражду,
Видя умных в помрачении
И правителей в бреду —
Незаслуженным сиянием
Укрепляя дух и плоть,
Посылает Пиросмани нам,
Будто сжалившись, Господь:
С праздничной землёй накрытою,
Кубком, полным до краёв,
И актрисой Маргаритою
В белом платьице её.
Бедный мир, обглодан войнами,
Жёлтой косточкой лежит,
За столом сидят достойные,
Преломляют хлеб мужи,
Лечит пенье душу вялую,
Созревает кабачок,
И косоворотку алую
Надевает рыбачок,
И, чтоб мир спасти таблеткою —
Хватит, по́жили во зле —
Доктор с зонтиком и веткою
Едет, едет на осле.
* * *
Душа боится нового ярма,
И новых пут она не принимает —
Всё хочет петь и плакать задарма,
Забыв, что без любви она — немая.
А новая любовь — страшней чумы —
Бежать, не привыкая и не мучась,
Но те, кто на неё обречены,
Пока свою не понимают участь.
Зажав в руке два тёплых лаваша,
Идёшь домой и думаешь — как просто,
Устав бороться, слабая душа,
Вздохнув, на милость Грузии сдаётся.
Она глядит на дворик, на бельё,
На гору с краем солнечного диска,
И счастья, захватившего её
Врасплох, без разрешения, — стыдится.
* * *
Мне лист не рассказать платановый, пятнистый —
Ему бы всё дышать, всё колыхаться, сниться,
Всё б вырезать свои изгибы и ущелья
Из воздуха и сна. Как страшно воплощенье,
Как дерзостна рука, и замысел опасен,
Неуловим, горюч — коричнев, зелен, красен,
В каком отчаяньи заломлены края,
Как утешителен соблазн небытия,
Какая храбрость — быть: лететь и изгибаться
Расшитой шкуркой, танцовщицей Бакста.
Я подняла с земли упавший лист,
Весь — ужас бытия, весь — воплощенья риск.
* * *
От ржавых чугунных ворот
Иди, между выбоин прыгай,
Из низеньких окон пахнёт
То супом, то жареной рыбой,
Чуть-чуть завернулись края
У шторы с зелёной каймою,
И воздух чужого жилья
Плывёт над моей головою —
Всё мимо и мимо. Гора
Всё выше, домишки — упорней.
Гранатовая кожура
Раскрылась, рассыпала зёрна —
Как будто рассыпались дни
Мои, покатились под горку,
За камни, за бочки, за пни,
Окурки, лимонные корки,
И мне не собрать их, спеша
И плача. Балконные гнёзда
Теснятся, и дух лаваша
Влетает в дрожащие ноздри.
* * *
Широкополый ветер бежит с горы,
Путаясь в простынях, свитерах, халатах,
В высохших, но не опавших ветвях патлатых
Спящих платанов — плавающих галактик
С птицами, заблудившимися внутри.
Ветер тбилисский —
кто скажет ему — замри.
Не говори — как Павлу в толпе галатов,
В стае летучих лестниц, дворов крылатых —
Кто остановит крутящиеся миры?
Где я — не знаю: плывёт надо мной балкон,
Ветер бежит, меня подхватив под локоть,
Шумно дыша мне в ухо — не надо плакать —
В облачный хаос, в уличный хрупкий логос.
Где я, не спрашивай — вот, крутани-ка глобус —
Под бормотанье Бермуд, Филиппин, Балкан
Дом мой уже не слышен, и дверь закрыта.
Здесь, в вертограде грузинского алфавита
Мир понимаю заново по слогам.
* * *
Всё это лепится здесь на горе
Сладкою ласточкиною слюною
К серому камню, к древесной коре,
Влезешь, схоронишься в щёлке, в норе —
Может, беда и пройдёт стороною.
Видишь, в садах зацветает миндаль —
Значит, зима отползла, отступила,
Ветер её до костей обглодал,
И над горами прозрачная даль
Вдруг возвела голубые стропила.
Едешь на облаке сквозь пустоту
Календаря — на минуточку спешься —
Видишь, в Юсуповском нашем саду
Снежно, и по ледяному пруду
Плавно по кругу бегут конькобежцы.
Завтра упало, разбилось вчера —
Видишь, на белом скользят гимназисты
И гимназистки, и юнкера,
К смерти своей по сугробам с утра
Едет поручик в возке неказистом,
Будто бы нет ни вины, ни суда —
Чай на столе и ковёр над кроватью,
Будто бы кровь не течёт, как вода,
Через плотину, залив навсегда
Медленный снег и миндаль розоватый.
* * *
А в моей деревне август —
Георгины, яблоки,
Синевы созревшей мякоть,
На тропинке зяблики.
Облачные плоскодонки,
Огороды голые,
Электричка, воздух тонкий
С ниткой меланхолии.
И закат воздвигнут, красен,
В небесах — скрижалями,
И растёт у бани ясень,
Что с тобой сажали мы.
Только видишь, не гулять мне
С грушею да вишнею,
И в шкафу завяло платье,
Про меня забывшее.
* * *
Август мой — обрывается яблоко глухо, как сердце.
Август мой плодоносит, но уже вспоминает о смерти.
И взмывает любовь высоко, опустевшее тело покинув,
И глядят на нее, запрокинувшись, головы георгинов.
Август
в гулких соборах лесов замедляет шаги, потому что
Сосен медные горны вот-вот затрубят на опушке,
Сразу дух перехватит, и нога потеряет опору,
Только храбрая мышь, набивая карман, пробирается в нору,
Только ёж семенит под своей железною стружкой,
На глазастой веранде — перезрелой смородины кружка.
Август мой, не обманешь, я тебя по дыханью узнаю,
Вот уже раскалилась стеклянная дверца печная,
И взбираются тени по стенам, потолочные трещины лижут,
Я любила садиться к гранатовым углям поближе,
Я любила небес недостроенные стропила —
К бане гвозди Плеяд приколочены — мало ли что я любила.
Август мой без меня отпускает летать паутинку,
Ставит низкого солнца заезженную пластинку,
И пока, замедляясь, она клонится к лесу, немая,
Август кружится, вместо меня пустоту обнимая.
* * *
От черничного пирога,
Что пекла к твоему приходу,
И от улицы, где пурга
Тополиная, пыль, свобода,
И от комнаты — пустота,
Дребезг мухи, семья на даче,
И от чайника, что всегда
Бормотал при тебе иначе,
От луча на краю тахты,
От ладони — огня и шёлка —
Свет струится — как будто ты
Дверь закрыл, но оставил щёлку.
* * *
Солнце в дымке над горами.
Жилка теплится в листке.
Воздуха сырые грани
Запотели в холодке,
И не видно, сколько жизни
Остаётся отхлебнуть.
Лёгкий паучок повиснет
На верёвочке — и в путь.
Вьётся на горе дорога
Только вверх и только вниз.
Светом залитое око
Заслезится — оглянись:
Красный лист уже сгорает
В измерении ином.
Осень — это образ рая.
Солнце. Синь. Конец времён.
* * *
Сбивчивых улиц развинченный шаг,
Розы, балконное кружево.
Крылья раскрыла, неслышно дыша,
Пёстрая бабочка Грузии.
Дай разглядеть мелколиственный сор,
Рынка весёлое олово,
Дай различить хрипловатый узор
Нежного южного говора.
Дай ужаснуться — куда ты в огонь,
Глупая, вспыхнешь — и нет тебя!
Прошлого века телячий вагон
Всё ещё тащится нехотя,
Полный притихших просроченных тайн,
Хищного стука и клёкота.
Мне-то не спрыгнуть, а ты улетай —
Пленная, сонная лёгкая.
_________________________________________
Об авторе:
ТАТЬЯНА ВОЛЬТСКАЯ (признана иноагентом)Поэт, эссеист, литературный критик, журналист. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский институт культуры. Стихи и рецензии публиковались в журналах «Звезда», «Нева», «Знамя», «Новый мир», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Этажи», «Новый берег», «Крещатик», «ШО», «Prosōdia», «Лиterraтура», «Формаслов». Стихи переведены на английский, немецкий, французский, шведский, голландский, финский, итальянский, сербский, литовский, венгерский, украинский, болгарский, греческий, венгерский, японский языки, а также на иврит. Автор семнадцати сборников стихов, двух прозаических книг, одной книги стихов и прозы. Лауреат Пушкинской стипендии (Германия, 1999), премии журнала “Звезда” (2002), Всероссийского конкурса “Заблудившийся трамвай” (2019) и иных литературных премий, дипломант премии «Московский счет» (2022). Член Союза писателей и Союза журналистов Санкт-Петербурга. С 2022 года живет в Грузии.
скачать dle 12.1
