Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
ОНА ПРИШЛА
М.П. и Д.Л.
Радостное пробуждение...
Одно стихотворение летит
вдруг
после многих дней усталости без стихов
оно моё.
И маленький ангел-ребёнок его прочтёт когда-нибудь
неведомыми взрослыми глазами юноши.
Она мне принесла стихотворение,
когда бежала под деревьями...
А после...
Через много дней...
когда я не думала, что так будет...
Она лежала очень тихо...
так и должно быть...
странно как-то...
на боку...
откинув голову с неловкостью...
И видно стало совсем, какая беззащитная открытая светлая шея...
Глаза ещё закрылись не совсем...
Не помню руки...
Жёлтый широкий свитер тёмный...
Юбка с цветами коричневая,
большая длинная
сбилась складками лёгкими...
Ноги подогнуты...
Колени очерчены немного...
Нет, запястье помню -
с таким широким кожаным тёмным браслетом...
Волосы как-то стянуты на затылке -
откинулись -
мягкие и светлые -
много -
светло-каштановые, совсем немножко волнистые;
лоб открытый светлый...
Смычок
в этих длинных сильных болезненных пальцах
не устала
держать.
И только перестала
недавно улыбаться и дышать.
И губы перестали говорить.
И больше не произносили милых цветочных пустяков -
как она это всё говорила -
- ... Только я не цветок...
... обичам...
... я не люблю Сарасате и Паганини...
... Вот Брамс...
... Нет, весело...
... Я тоже пролью чай, но я не боюсь...
И светло-карие глаза;
и что-то зелёное и светлое и странное;
зелёная странность какая-то -
зрачки светлые.
Глаза серьёзные спокойные
перестали иногда смеяться...
Нет, я ни в чём не обвиню людей;
Но кто мне запретит сопротивляться
и тихо, тупо
что-то делать...
Не надо...
Но это сделал тот Никто, который
останавливает сердца.
Оказывается, это красиво.
А я думала, что это страшно и ненужно.
А тот, который любил её,
он сможет что-то подумать?
Или он тоже умрёт?
И будет жить мёртвый,
и ему будет всё - всё равно...
Никто не мучил её,
она тихо лежит.
Люди не мучили её для смерти...
Солнце сливалось лучами, светом
с этой пылью, с этими пылинками...
Она лежала на полу...
так тихо...
и никто ещё не знал...
А окна были наверху,
большие...
На деревянном старом и нечистом полу она лежала...
нарядная и странная...
Нет, помню -
обе руки на одну сторону;
как будто ещё думала, хотела опереться по-детски
и привстать.
Но руки свободные,
в них ничего нет...
И на губах и на лице - небесная печать.
И чуточку ещё из приоткрытых глаз
на щёки под глазами -
шёл зеленоватый светлый тёплый свет...
Но не было ещё окоченения и страшного чего-то...
А может, и не бывает...
Вчера -
она сидела на маленьком низком детском стульчике.
Большие колени закрывались пышной широкой юбкой.
И ног совсем не было видно.
Она вытягивала длинные,
неярко накрашенные губы.
И маленький ангел-ребёнок
энергически улыбался ей...
Позавчера -
она держала маленькую скрипку,
совсем коричневую,
упирала под подбородком.
И получилось маленькое тёмное пятнышко,
уже давно.
И хорошая округлая шея, которую он,
осторожно приложив ладони,
после целовал...
тот, который любил её...
там билась жилочка...
тепло...
и дальше плечи светлые...
всё круглилось...
Он любил её...
Возможно, она думала иногда, что он её не понимает.
Потому что
он все её слова любил.
Любил то, что она прежде была маленькой девочкой
и на балконе в доме в большом приморском городе
играла в игрушки.
Любил, когда она гитару настраивала и пела;
и улыбалась от каких-то воспоминаний щемяще-умилённо;
и у неё был тонкий нос длинный
с чуточку вздёрнутым круглым кончиком.
Любил, когда она ела и откусывала хлеб.
Любил её прозрачность розовую чистых оттопыренных ушей
и большие клипсы круглые на мочках...
и губы и руки...
Любил, когда она трусики опускала...
как наклонялась...
тонкую струйку...
и то, что была нежная кожа на животе и бёдра и ноги...
Как она пахла
всегда любил...
Всё любил...
Никогда не думал о смысле её слов,
потому что любил...
когда улыбалась...
когда торопилась и бежала...
когда уставала и протягивала руки и надевал ей светлое пальто...
Любил, когда спала, и с нежностью не мог насмотреться...
Любил, когда говорила иронически;
когда чуть растягивала слова;
когда была всегда уверена в себе...
Любил
и всегда видел и чувствовал беззащитной и слабой.
И был прав,
потому что любил...
Когда знал, что ей что-то нужно,
шёл
и решался на самое невероятное
ради неё.
Но догадываться умел плохо,
а она сама не говорила ему...
Любил...
Когда ночью,
молча и дыша,
любил её...
и тело и лицо...
и не мог напитаться ею...
любил руками, глазами, поцелуями,
силой и болью,
и нежностью-нежностью
любил...
Целовал всё...
Когда надо было уходить,
сердце у него обрывалось...
Не ревновал ни к кому...
Только боялся за неё,
такую большую и беззащитную...
Её все могли обидеть...
Скрипка ранила шею,
клавиши рояля
внизу в подвальной комнате
сжимали судорогой милые пальцы...
Но любить совсем не означает понимать.
Любить означает любить!..
Разве она его не любила?..
когда утром улыбалась счастливо...
Любила...
У неё был тонкий голос, но, когда пела, грудной становился...
Не любила говорить о себе,
не жаловалась...
Была очень большая...
Глаза смеялись и сочувствовали,
светло-карие...
Когда играла,
закрывала глаза,
и,
как будто хищный грызун,
скосив рот,
обнажала один зубик...
будто вгрызалась в музыку,
хищная и довольная...
пока пианистка с тёмными стеклянными глазами
боролась медлительно с этими звуками из клавишей чёрно-белых...
Он всегда был очень высокий и очень худой;
думал, что нескладный.
Горбоносый и черноглазый.
Очень любил музыку...
ещё до неё...
И считал, что музыка лучше стихов...
Мог переносить все капризы музыкантов,
и глупость и самолюбие и самомнение и жестокость по мелочам...
Но её, её любил больше всего на свете...
как землю тёплую...
как свет...
как соль...
Любил...
У неё не было капризов...
Она была добрая...
Говорили, что обязательная...
Говорила что-то смешное...
Она, кажется, любила маленьких детей;
и, может быть, хотела, чтобы у неё был свой ребёнок...
Она была большая и высокая;
лицо светлое, округлое...
Любил...
как землю тёплую...
как свет...
как соль...
Любил её...
Одно стихотворение летит...
АНГЛИЙСКАЯ БАЛЛАДА
Хелен Босуэл цыганка умерла в своем шатре
И больше никогда ее не будет на земле
И наутро по обычаю старинных цыганских дней
На костре сжигают родичи
всё, что принадлежало ей
И старухи распевают
песенки
и пьют вино
И ничего от Хелен Босуэл остаться не должно
Вот и деревянная кровать полетела в пламя тяжело
А за ней байло, кави-састер и прочее барахло
И вот уже летит монисто
и ангуштри мимо него
И скоро скоро от Хелен Босуэл не останется ничего
Но Рэймонд приходит с фотоаппаратом
а Майкл пишет в мышиной газете о том, как на краю земли
по цыганскому обычаю
всё, что осталось от Хелен Босуэл,
сожгли
И я читаю читаю читаю
по-английски совсем позавчера
о том, как нехитрый скарб цыганки Хелен Босуэл
сгорел в языках костра
Это правда,
потому что у нас есть бумага с буквами – потрясательница основ
и есть у нас маленькая мышь, которая
управляет появленьями слов
И есть книги книги книги
очень множество книг
И вот
Хелен Босуэл босая
из огня уже встает
И она идет босая
непонятно куда и зачем
И, может быть, в какую-то вечность
совершенно непонятную всем!..
* * *
Ну, пусть твоя жена права и я пришла некстати.
Пусть так и будет и не надо ничего менять.
Но мать любимого
всегда
немножко Богоматерь.
Но мать любимого
всегда
немножко Божья мать.
Ее лицо с мордовскими воскресшими чертами…
Она осталась далеко,
наверно, впереди;
Как твой любимый сенокос и все поля с цветами, —
Ее платок и сарафан, ты у ее груди…
В твоем рисунке пусть она живет легко и ясно;
Всё время в памяти моей, как в ясном свете дня.
Всё это, связанное с ней, теперь всегда прекрасно,
Теперь не будет ничего прекрасней для меня…
Слова, и скулы, и глаза, которые раскосы…
И снова говорю с тобой, и снова мы вдвоём…
Теперь на всё один ответ, ответ на все вопросы, —
Мой вечный разговор с тобой в сознании моем.
И снова, снова каждый миг одним тобой заполнен.
Мы вспомним то, что хорошо, и чисто, и живёт…
Мы только чистое одно увидим и запомним…
Высокий берег, мать, душа, затон и пароход…
Квадратик твоего листка, раскрытый, словно дверца;
И в нем она стоит всегда, всё время, до сих пор…
Один лишь разговор с тобой, в душе, в болезни сердца,
Один лишь разговор с тобой, один лишь разговор…
ПАМЯТИ БОРИСА
Тонкоглазые персидки
сухорукие жены тороков
Андрюха воткнул нож
убегали
совсем полетели
в одну разъярённую степь
Андрюха воткнул нож
А куда караваны откуда
Нагрузились верблюжьи горбами ковры
А догнать
прокатился подальше
Андрюха воткнул нож
Всех стреляли
перебегали в песчаных горах
Андрюха воткнул нож
И вышел один с белым флагом
Андрюха воткнул нож
Кто вы, такие синие глаза?
Какие синие глаза, кто вы?
Андрюха воткнул нож
И если
связать все руки
заговорит сразу
и встанет комната сына
пишет, читает, рисует
Львы легли перед всеми вратами
Андрюха воткнул нож
А расскажете сказку?
И ладно!
Пошли через пустыню песок
Долго пошли
Перешли
Голодные рис переели
Поплыли в море
Андрюха воткнул нож
А вода синяя, как твои глаза
А скажи, отчего синяя такая вода в море?
Андрюха воткнул нож
Правь исправь парусом
И сам себя увози в плен
А где научился плыть?
Расскажи Андрюхе сказку
Андрюха воткнул нож
Голубое море кидалось
такое синее
Андрюха воткнул нож
Глядите
острова жёлтые шлёпались
Полетели полетели
Один корабль повернулся парусами вниз
Андрюха воткнул нож
И поплыли ногами руками
Подожгли золотую жирную рыбу
осветились
вовсю отогрелись
Андрюха воткнул нож
Синие глаза рассказали ему
одну очень длинную сказку
Пойдём куда-нибудь сниматься на фотографию
Дмитриеву Карелину Грекову
поедет конка Нижний Новгород
Андрюха воткнул нож
На яхте от Петербурга на Крым пошли
быстро зафрахтовали чего-то корабль
Все удивляются: Что за парни!
Андрюха воткнул нож
Будем кушать вишни скалывать лёд
Встал первым на пути радости его
Андрюха воткнул нож
На поклоне лета любим сильнее
а зато солнце когда холодно
И сидит на полу Андрюха
разбирает груду писем
Андрюха воткнул нож
Горько плакал и сразу на всех берегах
Такое рабство барство
гадость какая!
Андрюха воткнул нож
И поскакали на конях
Глупая Сашка подняла чугунные ноги
А нам не надо этого, Андрюха!
Ты застрели его, у него хорошая рубаха
Надо застрелить его, мы для этого пришли на войну
Андрюха воткнул нож
А сказки ещё успеет рассказать, когда умрёт!
Наговорил мерзостей и помирился
Очень люблю твои синие глаза
Я убегу отсюда
Всех переплыву!
Андрюха воткнул нож
А я знаешь тебе не дам верховодить
Андрюха воткнул нож
Будем убивать
на всякий случай всех
Я танцую на песке
А ты спрашиваешь:
Почему вы танцуете,
синие глаза?
Потому что плывёт корабль
А это разве наш корабль?
Да, это наш корабль
Андрюха воткнул нож
А это чей корабль?
Я же сказал тебе: Это наш корабль
Это мой твой это его корабль
Побежали!
Я бегу
Мой корабль, приплывай ко мне!
Андрюха воткнул нож
вскинул ружьё застрелил
упал пачкаясь в крови
Синие глаза, почему вы умерли, я не хотел
Почему вы такие синие? Почему вы глаза? Почему вы такие морские, почему вы умерли
Синие глаза и синие глаза...
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛА КАТЕРИНА, ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ФРАНСУА ВИЙОНА, СИДЯ У ЕГО ИЗГОЛОВЬЯ. ПОКА ОН ОТДЫХАЛ В ДОМЕ ЕЕ ОТЦА
Сказала я отцу: «Готовлюсь я с утра,
Нарядная хожу зеленым нашим садом.
Мэтр Франсуа придет, когда спадет жара.
Не помешайте нам, ни словом и ни взглядом.»
Вот солнце поднялось над кровлей наконец
И встало горячо над нашим тихим домом.
И молча мне кивнул любимый мой отец,
С досадой на лице, до боли мне знакомом.
Из комнаты большой я прогоню всех пчёл,
Которые в окно большое налетели.
Я скатерть постелю расшитую на стол
И покрывало вновь откину на постели.
Всем телом я пойму, что я совсем жива.
И пчелы полетят, когда он здесь приляжет,
И запоют в саду, как нежные слова,
Как нежные слова, которые он скажет.
Корзину и кувшин держу я на весу.
На скатерти ладонь легко расправит складки.
И рыбу, и пирог ему я принесу,
И яблоки, и мед, и хлеб домашний сладкий.
И он легко войдет, и, верно, будет рад.
Я на него взгляну, как в ожиданье чуда.
Потом нарежу хлеб, а белый виноград
И черный виноград я разложу на блюда.
Как будто светом он чудесным осиян,
Так за столом сидит мой гость, веселый ныне.
Поставлю для него серебряный стакан
И ключевую воду в глиняном кувшине.
И вдруг остановлюсь с тарелкою пустой,
И вдруг решусь сказать нечаянно, невольно:
- Вот что ты написал о Катерине той,
Она совсем не я, но мне сейчас так больно.
Как оправдаюсь я, в какой своей вине?
Как проживу всю жизнь, несчастнее калеки?
Подумают потом, что это обо мне!
Ведь все твои стихи останутся навеки...
Он, кто для всех сердит, он, кто для всех суров,
Он, у кого никто насмешку не отнимет,
Насмешку злых баллад, насмешку злобных строф,
«Не плачь», - он скажет мне, и он меня обнимет.
Он, кто совсем один, как на краю земли,
Кто суть своих острот мне объяснит небрежно,
Да, он, чьих злых стихов боятся короли,
«Не плачь», - мне говорит, и обнимает нежно.
Зачем же думать мне о сходности имен,
О том, что он меня ведь все-таки обидел...
Я так его люблю, так просто ласков он.
Таким его никто не знает и не видел.
Кто без него, как я, не проживет и дня?
Кто навсегда, как я, стихи его оценит?
И пусть еще сто раз обидит он меня,
Пусть ни строки в стихе своем он не изменит.
И птицы все летят, и пчелы все поют
О ключевой воде и о домашнем хлебе.
И созиданье слов – ведь это вечный труд.
И солнце и луна сменяются на небе.
ДЕЛИЯ
Та женщина, что сторожит книгоиздательство,
она прядет,
на палку сворошив кудель...
Я знаю, это называется "кудель"...
Такая грубая пушистая кудель...
И пальцами светло-коричневыми
грубая сучится нитка...
И женщина в платке,
завязанном под подбородком...
Дед вспоминается
как тень
далекий детский двор и слабая калитка...
Но горлицей не хочет быть воспоминанье
и себя стыдится в сполохе коротком,
И бичевание, терзание себя
моей души
отыскивает сумрачную цель.
Из детства на комоде маленького зеркала глядят
Различные мучения
и разочарованьем искушают...
Но эти неизбывные глаза
улыбкой пестрой радужки
чуть-чуть насмешливо летят,
Смеются радостно
и слезы осушают...
И не успеют плечи заходить,
обидчиво согнуться в плаче,
А тихо удивляешься,
как холодит живая темная трава
невидимой росой...
В движенье лиственном кустов крыльца на даче
Андрей Иванович летит босой...
Навстречу стих взлетает легкий пух лебяжий...
Вдоль милого лица
живая, золотая
блеском вверх
проносится оса...
Мне хочется спокойно умереть,
любя обычай пряжи,
И твою родную доброту,
и чудные твои глаза.
_________________________________________
Об авторе: ФАИНА ГРИМБЕРГ
Родилась в городе Акмолинск в семье учительницы и ночного сторожа. По ее собственным словам "с пяти лет писала стихи, но серьезно и систематически писать стихи и прозу стала с двенадцати лет. " Окончила филологический факультет Ташкентского ун-та (1975). Работала уборщицей, машинисткой в Ташкентском текстильном институте (1967-80). Затем переехала в Москву и стала работать как переводчик и внутренний рецензент с болгарского для издательства "Радуга". Печатается как поэт с 1980 (ташкентский альманах "Молодость"), как прозаик с 1991 (журнал "Четвертое измерение").
Свободно владеет болгарским языком, кроме этого переводит с немецкого, испанского, новогреческого (читает и на классическом греческом), шведском, турецкого, английского, чешского, финского.
Финалист премии Ивана Белкина (2002, издательство Эксмо).
Участвовала в "Лаборатории первой книги” - своеобразном литературном объединении, которое курировала поэтесса Ольга Чугай.
Финалист конкурса «Улов» (Современная русская литература в интернете), весна 2000 г.
Cостоит в союзе писателей Москвы.
|
|
