Анастасия Трифонова. НЕПРАВИЛЬНЫЙ ВЗРОСЛЫЙ (18+)

Редактор: Сергей Баталов





Предисловие Сергея Баталова: стихи Анастасии Трифоновой – это опыт самостояния в холодном и неприветливом мире, опыт движения своим путём вопреки обстоятельствам и опыт помощи людям без ожидания чего-либо взамен. И как-то оказывается, что именно такой опыт позволяет почувствовать невидимую природу мироздания.



* * *

Воздушный шарик с маминым дыханием:
«Будь счастлива, Настюша!»
Как могу.
Смотрю в очки, стою на берегу
и отправляю лодки в океаны

по жилке выпускной – тоска и радость.
Часы моих проверочных работ
на школьной многоклеточной бумаге
размокнут, и никто не разберёт,

что красным вытанцовывала ручка.
Кому есть дело, что её вело.
Жизнь скрипнет, словно по доске мелок,
стремительна, слаба и ненаучна.

Пружина двери загремит на фоне,
и стихнет стоголосый коридор.
Услышу: муха крутится в плафоне –
в сплошном повторе –
без надежды на повтор.



* * *

1.
Весь урок достаёт из кармана семечки
и грызёт, как будто никто не видит.
Я рассказываю странной девочке,
как шинели когда-то выглядели.

А она кричит: «Я поймала рыбку
и с минуту в руках держала!
Так противно – колючая, липкая,
я её бросила в реку, а жалко,

надо было поджарить с картошкой,
это вкусно, прямо до слюнок!»
«Марин, – говорю, – помолчи немножко,
посмотри на этот рисунок:

человек смешной?» «Он совсем усталый,
как я после ваших занятий.
Обсидиан – это когти дьявола,
а вы и не знаете!»

2.
Ни лубочного слова, ни желчи – юродство всерьёз;
куковала соседка, пока не лишилась рассудка –
на балконе хохочет, когда поливает рассадку,
спотыкаясь о лыжу, расстраивается до слёз.

То ругается на несговорчивый мартовский ветер,
то с дугой карболитовой лампы сидит двойником,
водит карандашом по тетрадной странице и верит:
если каждую клетку зарисовать целиком,

будет стихотворение. Трудная это работа –
не дотерпит, расстроится, в тапках к подъезду сбежит
и замрет на качелях, как после уроков в субботу
замирала и слушала – что трансформатор жужжит.

Возвратится в тепло, в захламлённое прошлым жилище,
где в шкафах и коробках начала не отыскать –
всё ещё пригодится, память не может быть лишней, –
бутерброд приготовит и съест. И отступит тоска.



* * *

Все будут воевать, а я – работать,
потому что детям нужен
какой-нибудь неправильный, сломанный взрослый,
перед которым не обязательно держать спину,
браво отвечать вызубренный урок,
делать заинтересованный вид,
если на самом деле по-человечески скучно, больно или страшно.

«Старая дева. Дура. Своих нет,
вот и сидит в школе до ночи», –
повторяют коллеги, спешащие по домам.
Что ж, у каждого своё направление:
я спешу делать всякие штуки
для чужих, которые есть, которым такие штуки
оказываются нужны.
И коробок в ручье становится непотопляемым кораблём.
Все будут убегать, а я – работать.

«Сама не уйдет, только вынесут ногами вперёд», –
пока что не обо мне, но когда-нибудь точно.
Все будут умирать, а я – работать.
Это не жажда расплаты, а жадность до дел.
Да, я жадина, алчная, каюсь, но как тут остановиться:
слишком многое хочу передать,
даже если никто не берёт –
будто случайно, подброшу в рюкзак на память,
на всякий случай.
Мало ли, потом пригодится.



* * *

Каждое божье утро
по пути на работу
встречаю во дворе девятиэтажки
перед самой школой
грузную женщину в одном и том же плаще
независимо от времени года,
температуры воздуха,
осадков,
припадков природы.

Она подходит к случайным прохожим
и ругается матом,
костерит каждого, на чём зиждется мироздание,
независимо от возраста, пола и внешности.
Никакой дискриминации.
Наверное, она верит,
что плащ мог бы прикрыть её копролалию,
но он не спасает никого.
Одно расстройство.

Вот тут и задумаешься,
что моим глухим ученикам
живётся куда спокойнее, чем слабослышащим.
Хотя что это я.
Они же умеют читать по губам
одинаково хорошо и точно,
но всё же ругань, несущаяся в спину,
не заставит их обернуться.
Одно утешение.

А вчера видела:
эта женщина кормит заблудшую во двор собаку сосиской
и треплет по грязной холке,
ни на мгновение не переставая
обкладывать трёхэтажным.
И я оглянулась,
чтобы получить порцию этой любви:
– Алкаши одни, б***, ходят,
нелюди,
суки,
твари.



* * *

Мы убирали палую листву
у школьного забора.
Несподручно было тиранить грабли,
выгребая летнюю труху
из плотного кустарника,
поэтому в сарае
добыли мётлы
и уткнулись в землю,
чтобы ничего не пропустить.
Октябрь летел,
подчёркивая всю бессмысленность труда
волнистой линией.
Чернильно моросило,
дотошный ветер разбирал
деревья по составу.
И та русичка, которая я,
откинула со лба волосы и замерла,
всматриваясь в толпу
своих и чужих детей,
как будто можно поймать
за капюшон
момент, когда мелькнуло рядом
это стихотворение.



ЗИМА

Возлюбленная полоса реки,
побереги себя и подо льдом
не прекращай движение, беги
в спокойный и свободный водоём.
Не все так могут, я так не могу:
кусту из почвы не извлечь корней.
Безвыходно стою на берегу
и ветру оставляю листья дней –
пусть высохшие рыжие клочки
испытывают волю и покой,
ушедшее не кажется судьбой,
и встречная разлука не горчит.



НАСТОЯЩЕЕ

Как только кровать принимает меня,
слетаются к изголовью
и гасят светильник минувшего дня
испытанные любови:
внимательны взгляды и сладок недуг,
будто мы вправду пылали;
синицы следят из-за рёберных дуг,
как восковые детали;
побегами хмеля оплетены
их костяные основы,
лица бесцветны – тревожные сны,
на рассвете иссохнут.
И брякнет неловко входящим звонком
мысль, что никак не исправить
эту отложенную на потом,
неизбежную память.



* * *

Радость пробуждения
в этой ещё уютной маленькой комнате
каждое утро
похожа на крики чаек за окном,
на бумажный порез –
так пронзительна
наступающая метаморфоза.



* * *

Остолбенел под собственным окном;
какая-то погода происходит,
неважная настолько, что потом
её не вспомнить.

Стояние у замкнутых дверей
и поиски ключа не в том кармане –
что может быть больней,
чем память.

Когда включил перед уходом свет
и радио включил погромче,
ушел. И осознал: возврата нет
на эту одинокую жилплощадь.



ВАЛЬС

Радость сырого суглинка
после удушья,
щедрость раскидистой сливы
перед разломом;
день начинается с малого –
сбитое ветром дыхание
снова вплетается в воздух
предгрозовой,
вязкий, как детская тайна,
бутылочный взгляд,
вкопанный в память цветочный секрет, –
не сморгнуть,
но примириться с бессменным желаньем:
пройти сквозь земельный
удел
до пронзительно чистой грунтовой воды,
как небесные нити,
людские печали
проходят.







_________________________________________

Об авторе: АНАСТАСИЯ ТРИФОНОВА

Поэт, критик. Родилась и живет в Смоленске. Кандидат филологических наук. Работает учителем. Публиковалась в журналах и интернет-изданиях «Prosodia», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Кольцо А», «Юность», «Формаслов», «Артикуляция», «Прочтение», «Полутона», в антологии «Современный русский свободный стих».

скачать dle 12.1