КАШТАН
Не каштан, а Гавриил с порогов
занебесных в зелени плаща
рухнул вниз на стаю носорогов,
остриями белыми торча.
Как пробит тупым углом соцветий,
и как бивни эти горячи -
все волнуешься, все в зелени, все в свете,
и растянут глаз в сквозняк свечи.
ДИРИЖАБЛЬ
Дирижабль -
внутренность наперстка,
кочующая под водой.
В глаз лошади смотрит океан.
Выстрел в голову - шляпа внутри,
полная дыма.
Ты дальше, чем там,
Где хочешь быть.
ЗАХАРИЯ
Бородатые ангелы, козлоногие города,
стекольщик Захария на горбу короб лучей унес.
В морге дева лежит на мраморе гола, горда
и состоит из холмов и слез, из холмов и слез.
Короб унес тишины, улей запретных снов,
и облетел, как шелковица осенью, до ребра,
до ствола, до себя, до Бога сирот и вдов
и стал как неба гора без горы, как неба гора.
Пахнет ментолом от рыжих волос, дождем,
ей сторож вставляет, сплошная слюна, дебил,
ее пятки розовы и слюдяным плащом
под ней шелест крыл, трущихся в хруст крыл.
А когда сложил немоту к Гавриила стопам,
из стекла родился верблюд и зверь Иоанн,
и пошел он окна стеклить слепым черепам,
чтобы свет в них струился, как солнце по куполам.
Вошел в один дом, видит — мертвая дева лежит,
между ног ее мальчик слепой, как слюна звезды,
и он любит ее и как снегопад дрожит,
и на мраморе буквы волос дрожат, как книги листы.
Что читаешь ты? — Иоанн ему говорит. —
Что за слово силишься одолеть,
и зачем эта мертвая дева в длину под тобой лежит,
словно выдоха клеть, с белым ангцем-выдохом клеть?
И берет их за руки, белых детей, и идут
в каналы и облака, в каналы и облака,
на холмы, где Захария плачет, где города умрут,
и дети поют, невидимые пока.
Человек — это мертвый лев, угол без стен.
Голова отсеченная — щедрее Божьей руки.
Человек состоит из сердца и двух колен,
из покаянного неба и гробовой доски.
ОКНО
Застиранное платье
она сидит на подоконнике
боком как лодка в течении
сама - прерванный водоворот
лицо смуглей мексиканской маски
Выпуклый фокус
сгустился в подростка напротив
схваченного бледным огнем лучей
смерть это турникет
вход и - выход с той стороны
блеснув
КУКОЛЬНЫЙ ДОМ
(Ибсен)
Она сидит в глубоком кресле, он стоит,
дождь за окном идет, идет, и пешеход спешит.
Она сидит в глубоком кресле, на столе
склонилась роза, роза в серебре.
Дождь за окном, дождь за окном и пешеход в окне
идет по улице, идет, витрина в стороне.
Спешит по тротуару, тротуару пешеход,
и зонт раскрыт, и он идет вперед.
Ее лицо белее кружев на груди, груди,
он смотрит на нее — пора, пора идти.
Дождь за окном, дождь за окном, дождь за окном, и пешеход
спешит вперед, дождь за окном и пешеход.
Он смотрит на нее, ее глаза светлы,
они светлы, светлы, они светлы.
Она сидит в глубоком кресле, он стоит,
она в зеленом вся, в зеленом вся, в зеленом роза спит.
Дождь за окном стучит, стучит, сирень в окне,
он смотрит на нее, она глядит вовне.
Она в зеленой юбке, зеленой юбке, зеленой юбке,
она бледна, бледна, она бледна.
А за окном проходит пешеход,
и золотая морда льва с его спины ревет.
ЧЕЛОВЕК-БАБОЧКА
Человек-бабочка танцует на побережье,
половина его лица сидит на Собачьей Площадке.
Великие волны в берег песчаный бьются.
В его крылья вжат динамит с вазелином, он бежев.
Два его сердца, как свечи, в воздухе отпечатки
не оставляют, он — пуст, как ладонь, как птица.
Он танцует на побережье, он подкидывает себя в воздух.
В мягких пластиковых местах сознанья — он сам их создал —
такое возможно, что ты — махаон и ветер,
что — завтрашний панцирь ты, холм, до черепа сжатый.
И вы отдельны — порхаете и круглитесь —
настолько, насколько длина между вами — нить жизни.
Священные волны бьются, корабль набегает грудью.
Усики твои, шелкокрыл, глаза-промокашки
паутиной тянутся к человеку в бейсболке,
так тянется свежий клей, если плоскости вдруг разъяты.
Одиссей падает в собственные глаза — ромашки.
У человека-бабочки родичи — лисы, форель да волки.
Он уже свершил то, что ему предстоит в дальнейшем.
Липкие нити от сердца его — до любой на свете
бабочки. Он разъят, как яблоко или гейша-
устрица в час, когда родились и уплыли дети,
оставляя сети и зеркала для бабочек Амазонки,
оставляя сукровицу на полу — слизь вашей общей сути.
Его бабочки живы в каждой звезде, череде, подкове,
в конском глазу, в навылет и навзничь брови —
любой: совиной, незванной, огненной, ангельски-рыжей,
любым спеленут кремнем, ветром, портиком, жижей,
и пес в коре и крови висит на правом боку,
как Актеон на снегу, распахнутый на бегу.
Какой там корабль птицы несут на нитях?
Нет такой точки, к которой ты не привязан
и вновь отвязан: одно — смех и смерть у свободы
быть человеком-бабочкой, у которой Улисс в молитве
спрашивает дорогу, шевеля, как мусор, ресницами горизонты,
и тянется смола гениталий — к звезде-Цирцее, к янтарю очага.
* * *
Зачерпнула ласточка на ложку
пламени реки, на каплю, на наперсток.
Это значит — чья-то жизнь погасла,
значит, Одиссей великий умер.
И несет его на крыльях, как на веслах,
лебединый стан, как свет в подоле.
Оплывает воск его божественного тела —
опускается звезда свечи до сердца.
_________________________________________
Об авторе:
АНДРЕЙ ТАВРОВ
Родилась в Ростове-на-Дону. Окончил филологический факультет МГУ по отделению русской филологии. Работает на «Радио России». Член Международного Пен-центра и Союза писателей Москвы. Главный редактор поэтической серии издательского проекта «Русский Гулливер», главный редактор литературного журнала «Гвидеон».
Автор 12-ти поэтических книг, продолжающих и углубляющих поэтику метареализма, романов «Кукла по имени Долли» и «Мотылек» (оба 2008 г., изд-во ЭКСМО), книги сказок для детей «Май, драконы и волшебное зеркало» (2005 г., изд-во «Нарния»), книг эссе и статей «Реставрация бабочки» (2011 г.), «Свет святыни» (2009 г.,обе -- «Ассоциация Духовное возрождение»), «Письма о поэзии» (2011г., Центр современной литературы).
скачать dle 12.1
