БАЛЛАДА О СВОЕМ
Мир делился на чужое и свое,
своего намного больше было в нем:
дом, и дворик, и домашнее зверье,
даже облако над крышей и двором.
Вся родня была своя — ходила к нам,
и встречали мы ее своей стряпней.
А чужие жили где-то по краям
гулкой сферы, переполненной родней.
Но скользила эта сфера по оси
и по бревнышку теряла налету
старый сруб, такой обычный на Руси:
голубь сизый да наличники в цвету.
А внутри переносили хуже нет
с каждой новою весной такой полет,
только встав из-за стола, качнулся дед,
вот уж бабушка с постели не встает.
И все меньше оставалось своего,
и нездешним потянуло от стены.
И на собственную жизнь и естество,
вырастая, я смотрел со стороны.
Да, как будто это журавлиный клин,
полетел за горизонт семейный клан...
Выйдут сроки, и останусь я один —
и тогда сооружу аэроплан.
СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД
Один и тот же пропойца с носом Деда Мороза
в одну и ту же полночь идет со своим мешком.
В нем тара из-под святого народного средства наркоза.
И я вручаю пропойце свой недопитый флакон.
Несет Дед Мороз подарки с затихшего праздника жизни
себе и себе только, а больше никому,
поскольку некому больше.
И к равнодушной отчизне
я вопиять не стану — выпью и снова возьму.
* * *
Александру Ерёменко
Он живёт как поэт — он не пишет стихов,
только странные строчки припоминает.
Ничего нет в рисунке важнее штрихов,
и достаточно их, если кто понимает.
То не помнит себя, то не любит себя,
а поэтов иных помнит и почитает —
почитает, собьётся, опять начинает
и бормочет та-та, тайный смысл торопя.
Если даже в норе обитает поэт,
то особенной — где-нибудь, скажем, в Кулишках
иль на Божьих прудах, где, как денди, одет,
бродит чёрный чудак в золотистых кудряшках.
О, поэт — не бездельник: работа его —
ночь-полночь разливать пустоту по бутылкам
и — на свалку, и мессиджи слать теофилкам:
мол, на свете прибавилось много чего,
что не снилось ничьим мудрецам...
Ну а список
на пруды прибывающих кораблей
всё ещё недочитан.
А рассвет-то близок —
вот мелькнул за окном, вот звонит у дверей —
с отвратительной бритвою брадобрей...
ЛЕСЕНКА
II
В сущности, что же я знаю, чтобы сказать
важное нечто себе самому и другу?
Радуюсь только:
пуст подчистую опять.
В этом свою единственную заслугу
вижу сквозь ветки, годы, кусты…
Другой
полный сосуд тороплюсь уравнять с собою.
…Если бы стать после смерти
такой рекой —
не высыхающей, и своей водою
не обладающей,
и в волне покой
обретающей — ритм и волю.
* * *
Что вам моя собака?.. Моя собака...
Кому интересны рассказы мои про нее?
Разве что сыну... Впрочем, и он не плакал,
узнав об ее уходе в небытие.
Это ж моя собака, ничья другая!
Больше уже не будет такой моей.
Собака моя! Как я тебя ругаю:
зову — не приходишь столько погожих дней.
Сама упрекала, когда уходил надолго, —
умница! — было времени мало нам
отпущено...
Но ведь были и пруд, и Волга,
где мы по-собачьи шпарили по волнам.
А снежная горка! Вместе с нее скатиться
было как счастье...
И потому сейчас
кружу этим снегом, который сумел забиться
за шиворот, в шерсть, в ботинки, и в бровь, и в глаз.
Но что вам моя собака...
Моя собака —
десятилетье радости средь всего...
И что моя жизнь, в ярких лучах Его
не распознавшая знака...
* * *
Откуда равнодушье это
к своей невосполнимой жизни
у мужичков в российских гетто —
смурных окраинах Отчизны:
в слободках, пригородах, спальных
районах (все — в гусиной коже
бетона)? Не берет тоска их,
хоть их Ты и оставил, Боже!..
Да ладно, я и сам такой же.
* * *
Вещи, как люди, вдруг пропадают куда-то,
и непонятно, куда же могли они деться.
Вот не осталось уже ни вещички из детства,
которое было сокровищами богато.
Запропастились ножички, вечные перья,
даже подаренные бабушками иконки…
Жалко ужасно! Как беден, растерян теперь я —
прямо как бывший Союз без своей "оборонки”.
Был я богатым людьми, но они исчезают —
даже внезапней и безвозвратней, чем вещи.
Кто всех дороже — заранее оповещают
кратким письмом или сном до отчаянья вещим.
МОЛИТВА СТАРОГО АДАМА
Боже, зачем Ты женщин после трехсот тридцати
делаешь немолодыми, не трепетными в итоге?
Отче, Ты, уж конечно, дерзость мою прости,
но — эти лица, груди, задницы, ноги!..
Ты ж по своему подобью всех нас сотворил
(мужчину и женщину — с ребром, извини, сомненье).
Столько придумал тонкостей! Столько потратил сил!
И после всего — такое преображенье!
Помилуй! Как с этой Евой снова ложиться в кровать —
старому и ленивому — чтобы снова
любить ее, рыбкой-ласточкой называть
и знать, что ей нигде не найти другого.
* * *
Глянул в зеркало и увидел
лицо своего отца.
Он лицом перед смертью выдал
страх дожить до конца.
Точно те же седые патлы,
потерявшиеся глаза…
И поймешь про себя: упал ты, —
что сказать про него нельзя.
Ты-то раньше на четверть века
испугался век доживать,
хоть пока еще не калека —
и ходить мастак, и жевать.
Но отца у тебя не стало,
и теперь ты крайний в роду.
Впрочем, прожил уже немало.
и тужить тебе не пристало,
принимая смерть за беду.
* * *
На другую не заменимая,
жизнь — работа без выходных.
И уходят с нее любимые,
раньше всех уходят любимые.
Хорошо, что я не из них.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЕГ ХЛЕБНИКОВ
Родился в Ижевске. Окончил Ижевский механический институт по специальности «математическая обработка информации». Ранние стихи опубликовала «Комсомольская правда», когда ему было 16 лет. В 1977 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла первая книга стихов О. Хлебникова «Наедине с людьми». Она была удостоена премии «За лучшую первую книгу» (впоследствие – премия им. Горького).
В 1983 году переехал в Москву. К тому времени он был уже кандидатом физико-математических наук, но в Москве оставил работу по специальности и поступил на Высшие литературные курсы при Литинституте.
С 1985-го по 1988-й – редактор отдела литературы журнала «Крестьянка». С 1988 по 1991 в «Огоньке» - редактор отдела литературы. Был членом редколлегии «Огонька», лауреатом премии журнала. С 1992-го по 1994-й включительно – главный редактор журнала «Русая виза». С 1996 года – в «Новой газете». Многие годы был редактором отдела культуры, В настоящее время – шеф-редактор отдела современной истории, заместитель главного редактора «Новой газеты».
Автор одиннадцати книг стихов, вышедших в России, и двух в переводах – во Франции и Дании. Также переводился на болгарский, фламандский, английский, грузинский…
В 2011 году стал лауреатом премии «Венец» Союза писателей Москвы за книгу «Люди Страстной субботы», в 2013-м – лауреатом Новой Пушкинской премии за вклад в культуру. В 2014 году получил польский Золотой крест за заслуги.
скачать dle 12.1
