Максим Д. Шраер КАРАНТИН В НОВОЙ АНГЛИИ. ИЗ СТИХОВ 2020 ГОДА

Комментарий от Ивана Полторацкого:

К  этим стихам (при их наглядной самодостаточности) трудно что-то добавить, к тому же автор более чем подробно описал в предисловии историю их происхождения, но я попробую поделиться некоторыми наблюдениями.

1. Новые стихи  Максима Д. Шраера непривычны и даже тяжелы для современного русскоязычного  читателя, потому что состоят из другого времени и другого пространства. Но тем интереснее вглядываться в них, преодолевая первую границу сопротивления.
2. За каждой из этих небольших историй чувствуется дыхание большой истории, сложнопереплетённой судьбы, скрытой от стороннего наблюдателя, сжатой энергией поэтического высказывания. Отсюда документальность и плотность этих стихов.
3. Интонационно эти стихи напоминают Арсения Тарковского с его мнимой простотой. Понимаю, что здесь разворачивается обширная симфония интертекстуальных перекличек, но глубокий и ровный авторский голос возвращает меня к середине прошлого века.
4. Стоит помнить, что всё-таки это стихи двадцать первого века, постепенно возвращающиеся на родину.
5. Я благодарен автору за щедрость общения, с которой он поделился новыми стихами и комментариями к ним. Благодаря увлекательной и долгой беседе мне удалось не только поучаствовать в истории двойного возвращения домой, но и соприкоснуться с потаённым движением литературы, соединяющим далеко отстоящие друг от друга временные пласты.

 

Комментарий от автора:

Принимая мои новые стихи к публикации, соредактор отдела поэзии журнала Лиterraтура Иван Полторацкий предложил мне сопроводить их «автокомментарием».
Поскольку эти тексты стали для меня одновременно преодолением молчания и попыткой побега из пандемического существования, хочу предварить подборку кратким изложением обстоятельств, при которых стихи появились на (новый) свет.
Я родился в 1967 году в Москве и вырос в семье писателя Давида Шраера-Петрова и филолога и переводчицы Эмилии Шраер (Поляк). По отцовской линии я литератор в третьем поколении. В 1964 году мой отец переехал из Ленинграда в Москву. Эстетика питерской поэзии, на которой мой отец формировался в середине 1950-х, передалась и мне. Когда мне было восемь лет, отец научил меня основам стихосложения, и я написал некоторое количество «правильных» по форме стихотворений. Пытаясь ломать форму, я сочинил поэму «Королевская охота», после чего лет десять совершенно не интересовался писанием стихов. В детстве я видел многих поэтов, очень хороших и не очень, но по-своему самобытных. Они были для меня, тогда ребенка, не мифологическими фигурами, а живыми людьми. Когда мы стали отказниками, и отца исключили из Союза писателей СССР и внесли в черные списки, все вокруг законсервировалось. Большая часть литературной братии боялась общаться с нашей семьей. (Об этом см. в документальном романе «Бегство».) Долгие годы отец оставался моим «играющим тренером» на литературном поле.
Я вернулся к стихам осенью 1985 года студентом-естественником. На меня очень повлиял Генрих Сапгир, близкий друг отца. Скорее не как текст, а как реализация самой возможности поэтической свободы в условиях тоталитарного строя. Когда мы, наконец, эмигрировали в июне 87-го, мне было двадцать лет. Мои первые публикации случились летом 1987, уже после отъезда, — одна в «Московском комсомольце», другая в нью-йоркском «Новом журнале». Я увез с собой значительную часть стихов, которые потом вошли в мою первую книгу «Табун над лугом» (1990). За ней последовали «Американский романс» (1994) и «Ньюхэйвенские сонеты» (1999). Я продолжал писать и печатать русские стихи и рассказы на русском языке. Около 1995 года переключился на англоязычную прозу. (Я здесь не касаюсь литературоведческих исследований.) При этом переводил русских поэтов и прозаиков на английский язык. К 2000 году я почти перестал писать свои собственные стихи на русском. Время от времени я переводил свои русские стихи на английский или (если заказывали журналы) сочинял стихи на английском языке. После публикации в России авторизованного перевода документального романа «В ожидании Америки» (2013) у меня словно открылось второе дыхание — стал опять сочинять и публиковать русскоязычную прозу. Такова предыстория. А теперь —  история сочинения этих новых стихов.
В конце 2019 года я начал активно писать англоязычные стихи. Изначальным импульсом было чувство политического отчаяния, которое я ощутил с особой остротой после неудавшегося ипмичмента тиранозавра Трампа. Начало президентской предвыборной кампании сложилось неудачно для демократических кандидатов, к тому же резко выросло лево-радикальное крыло внутри демократической партии, что тоже удручало. Поначалу я сочинял политические сатиры. В марте 2020 года, когда живая жизнь вдруг отступила и замерла, тематический репертуар стихов резко изменился. Я на время забыл о политике; в стихах мне хотелось говорить только о пандемии (и отчасти о советском прошлом). Сами англоязычные стихи стали более лиричными и исповедальными. (Подробнее эти обстоятельства описаны в эссе, опубликованном в Los Angeles Review of Books.) К лету у меня сложилась книга англоязычных стихов Of Politics and Pandemics: Songs of a Russian Immigrant, которая вышла в Бостоне в ноябре 2020.
Тут важно добавить, что в апреле — в самый разгар первого витка ковидной пандемии — мы с женой и дочками переехали, а по сути сбежали из Бостона на Кейп-Код (легендарный «Тресковый Мыс») и поселились на даче, где когда-то Набоков провел девять месяцев на чердаке — в полной изоляции. Находясь с семьей на карантине и почти в полной изоляции на Кейп-Коде, я продолжал сочинять стихи на английском, но вдруг снова начал писать русские стихи — после чуть ли не двадцатилетнего молчания. В некоторых из этих обретенных стихов использованы записи последних двадцати лет — рифмы, отдельные строки или просто стихийное желание вернуться к любимым текстам (как в стихотворении с эпиграфом из моего отца), добавить реплику к неоконченному разговору (стихотворение с посвящением моему другу, журналисту Анне Бродской-Кроткиной), что-то вспомнить (как в случае с рифмой, введенной в обиход Ильей Кутиком в те годы, когда мы много общались), или кого-то помянуть (как двойном сонете памяти Игоря Чиннова). Всего пока написано около двух десятков новых русскоязычных стихотворений, девять из которых я включил в подборку.

Вальс-Бостон

Они встречались как муж и жена,
а расставались как брат и сестра,
Бостон давно забыл покой,
весна была дотла сожжена,
апрельская городская хандра
сменилась майской тоской.

Они смотрели на жизнь в окне,
когда на землю спускался дождь,
они кружили по Бикон-стрит,
когда небосвод задыхался в огне:
белых масок мелкая дрожь,
черных масок перипетит.

Шел трамвай по имени Ти —
пустых вагонов не перечесть,
и останавливались поглазеть
собаки и птицы, перья и шерсть,
старухи и дети, обрывки газет, —
некуда было от жизни уйти.



Двойчатка сонета

1. Мы гуляли с тобою по пляжу, и прибой, что портовый чиновник, опозданий извечный виновник, теребил травяную пропажу.      Ты сказала: эффект пандемии заключается в том, что мы сами   избегаем общения с нами, не желаем людской пантомимы. Я ответил: к нам жизнь постучалась, мы ее на порог не пустили, мы на горло себе наступили — жизнь молила, пока не отчаялась… Мы умеем стоять и смотреть как над жизнью бесчинствует смерть.

Памяти Игоря Чиннова 2. Мы с тобой гарцевали по пляжу, а прибой, что портовый чиновник, битых склянок привычный виновник, гнал вослед пироги и поклажу. Ты молчала, и, вторя молчанью, я завел разговор о потопе, о ковчеге, о нашем побеге: предаваться не будем отчаянью, мы спасемся из этого ада, уплывем и начнем все сначала… Только ты беспробудно молчала, в небе чайкой кружила менада. Губы сжав, я прочел по слогам: пти-чий-гам-пти-чий-гам-пти-чий-гам.

Вдохновение 2.1

I. Почти блаженство

в Англию/ … внаглую
Илья Кутик

Нет большего блаженства в Новой Англии,
чем голову пустую положить
на плаху шелковых колен
и нежностями наглыми
любимую блажить.

Глядеть наискосок на океанские
телодвижения, стараясь не тужить
о том, что этот тлен
и эти тени адские
не суждено нам пережить.

II. Оперные киты

Киты поют на дне морском
раскатистые серенады,
то тенором, а то баском
поют до самой середины
и засыпают. Среди них
ни Паваротти, ни Шаляпина,
нет Мефистофеля на дне,
Туридду нет и Арлекина.

III. Везенье экзилиста

Анне Бродской-Кроткиной

Конечно, я не заслужил
таких золотоносных жил,
когда бы я в России жил,
давно бы крылышки сложил
или айпэд в кусты забросил.

А нам в Америке легко:
течет коровье молоко
по улицам, и Кока-Ко-
лолитой пахнет и тоско-
ещё никто не заразил.

 

Старик на Кейп-Коде

Какая меланхолия в окне,
какая мерехлюндия в природе,
там листья падают как будто бы во сне,
в последнем, медленном прогоне.

Старик ворочает пудовые кули,
зачем ему сгребать сухие листья?
Его собака радостно скулит,
ему давно постыло веселиться.

Старик, продай викторианский особняк,
пока недвижимость не падает на рынке,
переезжай туда, где золотист коньяк,
где жизнь прекрасна по старинке!

Он курит и черешневый чубук
придерживает старческой рукою,
он раздвигает закоулки губ
и произносит имя дорогое.

Он выпускает горькие дымы
и вынимает душу на свиданье,
она летает в поисках жены
под ветреными небесами.

 

Осенний лиман

Последние бабочки
в предсмертном бреду
танцуют, как девочки,
на том берегу,
охру роняют
долой с пелерин.
Б-г охраняет
смерть балерин.

Что же ты хмуришься,
мой пилигрим?
Волны амурскiя
вальс-побратим,
русские канты
еврейский мотив,
американский
императив.

Всё позабыли —
забыть не смогли,
белугою выли
китом на мели,
воспоминаний
выжат лимон
весь наизнанку
соленый лиман.

 

Сон в летнюю ночь

Нет, весь я не уйду
Из этого тепла.
Давид Шраер-Петров

Я перед сном брожу
по интернету (вечная отрава),
когда я в спальню прихожу,
ты спишь, а на моей подушке, справа
от изголовья, охраняя твой покой,
собака наша дремлет, серый пудель,
плечом ее подвинув и рукой,
я зарываюсь в теплую постель.

Собака просыпается едва,
кудельной гривою искрится,
во тьме фосфоресцентной голова
собачья серебрится,
потом собака долго воду пьет
из алюминиевой миски,
и опускаясь в сонный переплет,
я слышу звуки простодушной мистики.

В час пробуждения, когда своё отпел
восточный феб, оттосковала горлица,
когда велением небесных сил
над горизонтом выезжает колесница.
На самой грани дня и темноты,
на перекрестье жизни и бессмертья,
я не хочу, чтоб просыпалась ты,
не уходи! когда еще мы будем вместе…


апрель-декабрь 2020
Саут Чэттем, штат Массачусетс







_________________________________________

Об авторе: МАКСИМ Д. ШРАЕР (Maxim D. Shrayer)

Поэт, прозаик, литературовед, переводчик, автор более 15 книг на английском и русском языках, среди которых «В ожидании Америки», «Бунин и Набоков. История соперничества», «Бегство», «Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы». Автор трех сборников стихотворений на русском языке и сборника стихотворений на английском языке. Составитель и редактор двух антологий еврейско-русской литературы в английских переводах. Произведения Шраера переведены на девять языков. Родился в 1967 году в Москве, эмигрировал в 1987 году. Профессор в Бостонском Колледже (США). Удостоен Национальной еврейской премии США (2007) и стипендии Фонда Гуггенхайма (2012). Живет в Бостоне с женой и двумя дочерями.
скачать dle 12.1