Редактор: Евгений Никитин
Комментарий Фридриха Чернышёва:В современной поэзии можно найти разные подходы к высказыванию о тоталитарности режима, власти над телом, антропоцентризме и насилии: от прямого высказывания Оксаны Васякиной до эскизности Валерия Леденёва. Дарья Серенко находит для этого новый язык, обусловленный следующим углом зрения: если угнетение стало настолько обыденным (а, значит, перестало быть замечаемым), что прямые призывы больше не находят отклика, если о тоталитарности системы уже столько раз сказано, что слова стираются от употребления - гимн Российской Федерации приходится «к столу», личные дела, «жизненно важные тексты» выброшены умирать (и это тоже проговаривается спокойно, без удивления, принимается как должное), — то необходимо найти «место ошибке выстреливающей в лицо», чему-то, что выведет из смирения и покорности.
Перекрёстная рифмовка, глагольные окончания и буквальное прочтение (не больно — добровольно; ты да я …. и с нами песенка моя; стоять за себя и стоять на месте, на земле) создают эффект «наивности» детских стишков и, соединяясь со «взрослыми» политическими смыслами, подчеркивают систему насилия, власти и замалчивания, в которой «наивность» высказывания становится единственной возможностью говорить.
Дарья Серенко раскрывает суть всепронизывающих связей дискурса, увидеть которые можно лишь с помощью критического, проблематизирующего мышления, однако «развидеть» потом уже не представляется возможным: если даже здесь, в «ранках» и «лапках», между «лодочек» и «песенок» встречается война и снаряды, если любовь к себе необходимо специально воспитывать, если жизни других – просто гробовые плиты на бюрократических столах, то не важно, что можно «вздохнуть спокойно». Более того – именно в таком мире необходимо стоять за себя, вытаптывая яму, сохраняя свое место, ведь кто знает, куда на самом деле движется эта длинная очередь.Комментарий Евгения Никитина:Главный «приём» в этой поэзии, если здесь вообще корректно говорить о приемах, - заострение этического. Этим способом преодолевается состояние психической анестезии («мне 26 лет. я ничего не чувствую» или «нам не больно не страшно не больно») и деперсонализации («меня там нет»), в котором застаёт себя поколение, обнаружившее обреченность своей борьбы с несправедливостью. В этом смысле можно согласиться с Фридрихом Чернышёвым по поводу некоторой наивности интонации, так как острое чувство несправедливости присуще подросткам. Но это сознательный выбор, стремление зафиксировать тот взгляд на мир, когда человек ещё не стал равнодушным. Заострение этического - своеобразная прививка, которая позволяет это сделать. И это подлинно поэтический шаг, ибо неравнодушие - это ещё и свойство поэзии. В данном случае это гораздо важнее. С его помощью преодолевается невозможность поэзии. * * *
Михаилу Гронасу
опыт спущенный с поводка
не виден издалека
мы пришли в этот лес чтобы заплакать
но по пути расхотелось
и куда оно делось
сжалось в точку внутри кулака
или просто пропелось
мы стоим как один
мы давно невредим
никому не вредим
нам не больно не страшно не больно
мы пришли в этот лес добровольно
словно с жизнью расстались
и в хорошие руки достались
вздохнули спокойно
* * *
я могу за себя постоять
с крошечной пулей в груди
вся моя кровь как молния
бьющая в дерево
под которым я пряталась от грозы
я могу за себя постоять
через повтор
восходящий по вертикали
к разрядам
местоимений
моя жизнь ослепительна
как возмездие
схематична
как заземление
на том месте
где я за себя стою
я вытоптала яму
глубиной в собственный рост
и танцую победный танец
его не видно
* * *
на тонкой ниточке слюны
под жарким солнцем
качалась лодочка войны
где тонко
там не рвётся
сидели в лодке ты да я
и наша кошка
и с нами песенка моя
сидит немножко
подсохли ранки на ветру
поджались лапки
наверно весь я не умру
и всё в порядке
нас тут не держит ничего
а все предметы
притягиваются от того
что нужно это
и мы притянуты и нам
держаться рядом
пока война, пока волна
после снаряда
* * *
Сибирь горит - и из огня выходит
моя семья: у мамы на руках
притихший заяц
у папы на плече
лисица мёртвая
меня там нет, в дыму
не видно, как нас много, мы стоим
на площади
невырубленный лес
на площади
обугленные люди
нас окружают
я не вижу лиц – всё чёрное
они подходят к нам
ломают ветки и боятся сами
того что слышат
будто это хруст
их собственных костей а это мы
я дерево и дочь одновременно
я вижу зайца с мамой на руках
лисицу вижу с папой на плече
мы все кричим и выдыхаем дым
и дышим тем
что от других осталось
* * *
сегодня очередь на концерт длиннее очереди на расстрел. первый снег придаёт нам всем нечто общее - антропоморфное, светлое.
мне 26 лет. я ничего не чувствую. губы трескаются от холодного пива. я часто в последнее время вижу кровь, когда прикасаюсь к лицу
её ровно столько, чтобы не начать беспокоиться. привыкание к катастрофе вырабатывается годами
психиатр сказала мне, что чем я веселее, тем опаснее для себя. но есть человек который смешит меня до смерти.
я разговариваю маленькими предложениями. хожу маленькими шагами. учусь ненавидеть последовательно, постепенно. иногда посреди приготовления завтрака я замираю, глядя в одну точку,
и спокойно проговариваю гимн российской федерации. мне нравится это чувство -
после “передай, пожалуйста, соль” -
“могучая воля, великая слава”
так выходит гораздо точнее
иногда я подхожу лицом к стене и сообщаю “я люблю тебя”
отхожу, чтобы посмотреть
но ничего не меняется
только сил становится меньше
а музыка громче
* * *
аффект разрастался как алое пятнышко на зарплатном квитке
цифры тонули одна за одной и цветы на столе распускались
я видела конец документа: на бумагоперерабатывающем заводе
они лежат спрессованными гробовыми плитами
над пустыми могилами институций
бригадир рассказывает, как иногда
он читает чужие паспортные данные и доверенности
жизненно важные тексты
выброшенные умирать
- понимаете, мне нравится знать, что я их последний читатель
это большая власть, но я ей не пользуюсь
у рабочего места
погребённого под договорами
отчётами актами
служебными записками
допсоглашениями
я оставила место для нежности и для крови
для лёгких бумажных порезов разводов от слёз
я оставила место ошибке
выстреливающей в лицо
телефонным звонком
от которого ветер
поднимается в учреждении
как ударение в проверочном слове
_________________________________________
Об авторе:
ДАРЬЯ СЕРЕНКО Российская фем-активистка, художница, журналистка, поэтесса, кураторка феминистских проектов в сфере культуры. Авторка поэтической книги «Тишина в библиотеке» (арго-риск, 2017) и книги-документации об акции «#Тихийпикет» (2020). Авторка поэтического активисткого проекта #заказноеписьмо. Проводит феминистские акции солидарности, соорганизаторка медиастрайка в поддержку Юлии Цветковой и ряда мероприятий в поддержку сестер Хачатурян. Живёт и работает в Москве. Пишет для Ленты.ру, портала «Такие дела» и др.
скачать dle 12.1
