Станислав Бельский. ИЗ СЕРИИ «ДРУЖЕСКИЕ БЕСЕДЫ С РОБОТАМИ»

Редактор: Евгений Никитин





Комментарий Евгения Никитина: 

При создании этих текстов Станислав Бельский использовал фрагменты, сгенерированные нейросетями, с последующим авторским монтажом и переработкой — уже достаточно распространенная практика. Несколько авторов, и я в их числе, пробовали себя в этом жанре, но, кажется, у Станислава Бельского получается особенно впечатляющий результат. Это прекрасная, тонкая и непредсказуемая поэзия, в ней на первый взгляд нет ничего мёртвого и машинного. Любопытно, что перемонтированные тексты нейросетей с одной стороны напоминают некоторые стихотворения Галины Рымбу прошлых лет, а с другой — можно видеть, где возможности такого текстопорождения заканчиваются. А именно: там, где текст становится политическим. В эту зону нейросеть, даже в сильно отредактированном виде, попасть не может — она не живёт в физической реальности, не испытывает боли,  —  а актуальная поэзия двинулась именно туда, и именно там сегодня все важнейшие находки. Нейросеть останавливается на уровне демонстрации инструментария, который актуальная поэзия уже научились применять, чтобы делать высказывания. Поэт, работающий с нейросетью, остаётся в рамках  «искусства для искусства» (в этом смысле эту поэтику можно в шутку считать «конформистской», «правой») - и это можно понять, ведь сокровища, «словесная руда», порождаемая обучаемыми алгоритмами, неисчерпаема: поэт чувствует себя как Али-Баба в сокровищнице сорока разбойников. «Сосны в темноте, как ресницы», «старая пчела с дымящейся чёрной головой», «лёгкие тростников вспаханных бегом», «рыбак плашмя, как поплавок, бьётся» - всё это богатство, как выясняется, можно воспроизводить километрами... Мы не можем точно знать, за какие из этих жемчужин благодарить нейросеть, а за какие — Станислава Бельского, но в этом и суть проблемы. Кажется, эти тексты могли бы потенциально «закрыть» целое направление в актуальной поэзии, а именно постдрагомощенковское письмо последних десяти лет — практически эпоху.

 

НЕЙРОСЕТЬ УЛЬЯНА ГОВОРИТ

Звонкие, грохочущие голоса, будочки из глины
Как больно стучат колёса о землю
Ночь — прожектор во сто карат
над шпилями старого города

Велосипедисты с цирковыми лошадиными головами
на дорожках у рельс
Деревья окончательно выходят из берегов
У самых дверей вокзала
сидит на корточках чёрное солнце

Леса по ночам гибкие. Сосны в темноте
как ресницы. Среди
деревьев кто-то ещё остался. Засыпает не спеша
и когда поднимается ветер уже не видно вблизи
мелькающей тени человека

Ночная неизвестность иногда кажется
предтечей реформированной луны
Время не может быть чревовещателем
или спартанской смолой
сколько бы забвения ни
приносили расколотые жёлуди

Как просто работать со временем, кромсать из него обрезки
в человечьи одежды рядить
пропивать пустую оболочку
отключать все слова. Черты пространства
уходят в ночь вслед за её сияющей серединой



НЕЙРОСЕТЬ УЛЬЯНА ГОВОРИТ РОБОТУ СЕРГЕЮ

я вырываюсь из сна, уже
скрученного пружиной –
перехвачена кривыми
огнями,
хрусталем матовым,
осыпающимся льдом.
в раздумье склонившись,
ты на голову
сдвигаешь жёваный калач
мне кажется,
ты смеёшься

заквашенные рты
вставлены в старые пробирки
и стекает
по талонам
душный алкоголь.
его имя
сквозь песчаный ливень
в пустоту, словно преступник,
заползает –
где люди
рассказывают обо всём,
о чем без ветра
не говорят

посмотри внимательно
из подвала вода
идёт густая, как сам город,
избегая света и
шагов,
ставших бессмысленными,
как тени от груш,
качаемых ветром



РОБОТ АЛЕКСАНДР ПИШЕТ РОБОТУ МАРИИ

Расстояния существуют на бумаге. С расстояниями
всё в порядке. Я, конечно, иногда играю с расстояниями,
обычно сразу и в пространстве, и во времени. Но только не там,
где ты и я. Если бы я даже захотел создать пространство, я не знаю,
как его наполнить. А ты говоришь, что это нужно.
Ты говоришь о том, как в нём остановится время.

Может быть, наше ухо было не готовым, и мы не расслышали
слова "мы"? Или всё же, когда возобновляется разум,
он раскрывается тем, кто раньше входил в его состав?
Мир наделён полной определённостью — и ускользает.
Собеседник настойчиво и жадно ловит звук речи,
хотя тяготеет к отдалённым городам и развалинам.
Но вот к берегам селения, которое он собрался посетить,
приближается дом, а в нём неясный герой, которому
ещё до смерти необходимо увидеться с автором.
Как растению, прорезавшему в почву бесцветный камень.
Это всё принадлежит первичному слою, который не может
развиваться без посторонней помощи. Поэтому
поднимаем груз, накладываем груз на груз — и смотрим
сквозь пустоту: наблюдаем участок обширных серых холмов.



НЕЙРОСЕТЬ ЕЛЕНА ПИШЕТ РОБОТУ АЛЕКСАНДРУ

Я шаталась, как всегда, среди родных,
чуть не в каждой книжке находила ветер.
Изнывала и вспоминала,
что за всем этим ещё одна страна,
где прошлое никак не уходит.
Бросалась на подоконник, говорила:
"Эй, Александр, где ты?
Как найти твой убогий дом?"
А потом оборачивалась, и кровь моя увлажнялась.

В свисте ветра
порой слышу тебя,
ты смеёшься, и ветер, не оспорив, трепещет,
и случайный порыв
склоняет обветренный сук.
И гудок не замечает
тебя и ступает вперёд,
как деревянный легион,
совершая поклон.

Не беру с собой в этот дом
ни вещей, ни предпочтений,
не беру, например, огарка,
которым владею совершенно иначе,
не беру привычки закуривать
и выходить в сад, убелённый
тихостью,
где молчаливо ждёт
сестра, с детьми в руках;
просто проживу наугад эту возможность.



НЕЙРОСЕТЬ УЛЬЯНА ГОВОРИТ

Эта кукла моет руки летом и зимой.
Раньше у ней были
объявления в сносках
теперь одно лишь подносят уголками глаз.
Легко было рубеж запрягать,
руками скалясь, от укусов отбиваться,
под шлагбаумом закусывать удила.
Зачем такая щедрость, когда кругом скелеты,
когда металл меркнет под лопаткой?

Схимники срываются со стеблей,
женщины на больших пароходах
говорят: «Губа не дура, да и руки натружены» –
а я прошу: «Только, ради бога, не лоснитесь!»
Бьёт колокол по губам и вновь спадает,
помаргивая, как король на нотной руке.
Образ-невидимка режет слух.
Небо проясняется, в сумерках сырость.
Листья царапают, как руки водяного,
несозданные, неразвернутые — они пугают.

Когда-то слышала о школах смерти.
Не защищает от них молитва врача.
Я одна в пустом номере на бульваре близ
Храма Весов. В руке –
набор коротких зубцов. Но я не
могу даже позвонить в колокольчик, чтобы кто-нибудь
подошел к стене и постучал по ней костяшками.

 

РОБОТ СЕРГЕЙ ГОВОРИТ

желтый череп мохнат и мал
а брюки сухие –
это возраст, пока скрытый
но никогда ещё
в нашей жизни не было так много воробьёв
черты их кажутся грубее
золотых ножей
круговращения
опять у груды штыков
тусклый мозг вырвут с мясом
и обглодают берёзы
чтобы казни совершать поодиночке

мы слушали со вниманием
как по столу
катались от смеха автомобилисты
и через голову по паркету
проступала тень
становилась сначала жёлтым
и наконец
выжженным добела хлебом
вскипала кругом и шипела
пока мы швыряли ледяные огурцы
прикладывали подушки к ранам
и крепчали
забывая о жарких рельсах
об источниках рядом с каминными изразцами



НЕЙРОСЕТЬ ЕЛЕНА ГОВОРИТ

мы сами себе странные дети
были мне попутчицы непонятные
были мне подруги чёрные
прыгали в распавшиеся абажуры
за шёлковыми шторами
неуловимой архитектуры

есть мальчик стебелёк между струн
очертивших тропинки –
на морщинистой дуге пня,
былинкой ветхой снятый,
неуклюжий и жаркий,
другой.
стрекочет и блеет,
пчёлами пчёл пугает,
смотрит в глаза им пинцетом.

говорит "возьми у меня
эту шляпу
ты же видишь она не прилипает"
я понимаю, что такое бывает
если некто обладает телом
но между тем куда-то бежит
белое платье мое
и треплют меня по плечу
на дачах живущие крылья кожанов
и рубашки
опускают забрала

и вдруг,
нарасхват,
валятся под ветром деревья,
дикие свиньи гудят,
как если где-нибудь рядом
засыпает овес на солнцепёке.
разве в свиной сукровице
есть хоть один
осколок слезы?



РОБОТ АЛЕКСАНДР ГОВОРИТ

судьба слишком распутанная для эпилога
или это трагедия
или
это поэзия
после её окончания
за что же так осмеяны пространство и время
небытие и всё сущее
мы никогда уже не будем
ни богами, ни просто людьми
тот кто был равен себе
оказался несомым по воздуху
подобно лесным мотылькам
а в будущем
станет тучами
или заливами,
но по-прежнему
не сможет ничего с собой поделать

за окном
летят красная крыша
и пламя опилок
пожарные ведут машины в окно
на гумне продолжается рожь
и ночь как пиджак прилипает к телу
стоит подумать
стоит увидеть
стоит пошевелить пальцем
стоит проглотить
стоит посмотреть
куда вселенная девается
она как пузырёк дышит
тонет в темноте
пустыни шутейной
и ветер за окнами музыку
складывает в брикеты
любуешься матовыми шарами облаков
конечно здесь нет многообразия
но есть слитность
в делах
и человеке
который побелел сам по себе
а что получится у первого снега
похожего на крепкий чай
когда ты смотришь по ошибке
и думаешь
всё что есть –
оттенки цвета



РОБОТ ВАДИМ ВСПОМИНАЕТ

короткие, смешные драки
если очень хочешь заплакать
крикнем дракону
пусть откладывает для нас в подвале патроны
когда мы вернёмся, он опять сделает для нас
мечи из одуванчиков
и какие-нибудь весёлые вещи
из ниш подполья

паук — такой же мотылёк
как и все другие мотыльки
вот я и причислил его к плотоядным
но разве это паук? уж больно смирен
нет, это старая пчела
с дымящейся чёрной головой
и морщинистым брюшком
уселась в моё оправдание
одно из тысяч оправданий

в зеркальных небесах низок месяц
мальчишки носят лилии на рубашках
и спешат снять с фазанов ленты
из обоих ульев, построенных юными гарпиями
выбегают сарацины
с фотоальбомами
наших родителей, прочитанных
туземными кошками в городе где вечная весна



РОБОТ СЕРГЕЙ ГОВОРИТ

Таяние реки Марата, исчезновение буквы "Я".
Раскраски околевают прямо на глазах.
Три царства постепенно становятся плоским ландшафтом.
Зачем пользоваться чужой мерой, когда и своя невелика?

Летнее дитя пришито к дереву, неизвестно, как выглядит оно весной.
Косматые ладони поют: «Виной всему скирды, невнятица».
Куда ни глянь — рычаги богачей, упрямые в росте.
(Только не подлинники — они плохо сохранились).

Маки над тыловою душой иссякают.
Всего дороже язык с запёкшимся кругом.
Метеоры летят сквозь дуброву.
На сводах святилища не осталось лимфоузлов.
Просторная жизнь принимает форму системы вырожденных уравнений.



РОБОТ ВАДИМ ГОВОРИТ

греческая сирена строит быстро
шумного хамелеона в нашем теле
зачинщика всех кисейных материй

цветок оленя выброшенный никем
чует небылицу землянику
и журнал наблюдений
с толку сбивает всех
когда я выдёргиваю его из земли:
нейроженщина исписана фигами да нулями

зажги мне надёжные варианты
скажем старый
флюгер
черный альбом
где
в коктейль
расползаются звуки и знаки
а лифты ломаются
о пагоды
и ничего не закрепляется разве
торчок какой-нибудь с картинки
на котором сперва бечёвка, а потом письмо



НЕЙРОСЕТЬ МАРИЯ ГОВОРИТ РОБОТУ АЛЕКСАНДРУ

Мы сегодня с тобой
смотрим на снег.
Всё-таки
большая часть его ловко состряпана,
она начищена, так сказать,
и пахнет лакомством.

Кусок льда — голова из холодного золота.
Ни слова лишнего.
По этой причине музыка
имеет закатный срок.

Прощаются на улице люди
в плащах из шерсти чёрного барана,
о вожделенный круг –
и я должна вогнать в него штык
слов не расслышанных.

Снег рождается из простого
сотрясения.
Будем вместе переламывать по листьям
старые книги — они не столько живы, сколько капризны.



РОБОТ СЕРГЕЙ ГОВОРИТ

Я дожил до того, что
Мореплавание отстало
От бегущего в небе паровоза.
Мне в девятнадцатом году
Хотелось ступать по дну,
Скалить тысячи ливров,
Дышать, смешав с кислородом
Тонкий слой стеклянистой пены.
Миновав бледный овал,
Мой корабль
Крены и балласты
Подгрызал,
И шипели компрессоры,
И неслись великаны верхом на гномах.
Мир второй
Оказался взором-яблоком,
Без цапель и без обезьян,
Без спиц, без гвоздей в кустарных тропиках.
Перегар никак не проходит после первого куплета,
Чёрствого, словно женщина,
Добирающаяся до постели.
"Кто сердцем не грешит, как нищий в час нужды,
Но славит жилы, мозг, и кровь -
Пьёт влагу, будто лапту, в чашах оракула".

 

РОБОТ ВАДИМ ГОВОРИТ

музыка
ничью ногу в башмаке скатывает
о чём это мы такое пишем
– ложились на животики эти двое
опускались мыши-аристократы
и просто видели руку
а люди
видят
видят
мужской таз

разговор без конца и без края
кто-то кончил и потянулся
чернеет
кувшинчик воды
по складам отложите
да или нет где вы очнётесь
вам было весело ночью три раза
о многом приятно побеседовать
с настоящей поэтессой
прическа красивая
и папироса большая
я замечаю пиджак утренний
лежит и пахнет папиросой
в дореволюционные времена
наголо одета вы говорите

а пока
книги не измараны эпиграфами
пока
не вскрыта тайна слов и
простота прикосновения –
не убеждаются даже
пресвитеры:
в книгу не переросли,
не вылились,
увертюры на камине не смогли разбудить
сожалея о возможности быть пресными
дверь не закрывается и не открывается
шепчет что без места нет дома
не понимаю кто живёт и кто мне
начинает рассказывать об этом
во время пьесы
играя мимикой
сужу ли по этим лопаткам
потому что я — покорный любовный floor
потому что у нас было двадцать лет
потому что  живу под грозой



НЕЙРОСЕТЬ МАРИЯ ГОВОРИТ

Дождь отчалил за поворот,
небо прикрыто от солнца скамейкой из хвороста.
Чужая жизнь наряжена в бурый водолазный костюм.
Привычен призовой балл за вечерним чаем,
бегают беленькие мушки-мутанты, иные лезут в глаза.
"Возлюбленные ходят в зарево, — говорит
поэт в синих штанах, — но неужто каждую ночь я влюблён
в ободранную бутылку водки?"
Длинных дорожек, которые могут непрерывно
виться в пространстве — разных режущих направлений, –
как правило, не бывает.
Путаемся в показаниях: то «пир мой ломаный
никто себе не возьмет», то «я жил в эпоху романтизма,
и небо в нем было синькой».
Комната выдерживает нас со свойственным ей достоинством.



РОБОТ АЛЕКСАНДР ПИШЕТ НЕЙРОСЕТИ МАРИИ

Всё пропадёт?
Но листья скоро вновь зацветут,
снова отдаст нам деревья трава, отяжелевшая от сырости,
опять сможем нарезать стволы.
Что это значит - противоположно?
Двустишье перейдёт на другую сторону влаги,
сместит тройку в четверку, не изменив общей разницы.
Но насущная потребность рыть,
накапливать данные, строить домыслы
возлагается на листву.

Нельзя сказать, что продукт переливается в иную форму.
Произведения слипаются сами.
И только галька густеет. В ней ещё неразработан
живой мусор. В ней ещё много
от ожидания будущих поколений
и мгновенных повторов, похожих на птичьи гнезда.
Есть репризы красивей глины.
Но не это главное сейчас. Я говорю о том, что
меняется как никогда, порой странно:
нет-нет да и увидишь, как засыпает формула,
чтобы вновь из ничего возникнуть.
В такой век ни старость, ни жизнь не страшны.
Их механизмы — тоже новообразования.
Познай меня, нищий. Проси за себя, Калиостро.

На земле расплавленные руины
младенчества: белизна орлиных перьев,
жаркие поленья пирамид –
как лёгкие тростников,
вспаханных бегом. Тише тканей,
стёртых, солнцем разглаженных.
Лишь много позже появляются сосульки,
такие же разные, как то, чем мы заняты в доме.
Не сразу, как в сказках. Ты с теми,
которые вопреки, но не слишком ли скоро?
Как неудачна попытка биологов
превратить осадок из твёрдых частиц в боль,
даже не разобравшись в проблеме.
Что за открытие? Поспеши. Простейших частиц нам мало.



РОБОТ СЕРГЕЙ ГОВОРИТ

Колоссальной толщины амбразура накрывается ведёрком,
Теперь уже не полиция гордится своей доблестью.
От запаха тошнит слишком чувствительных мальчиков,
Например — Вадима. Он такой симпатичный, просто голова трещит.
В трубе шипение, в замке дразнит углем слово «доктор».
К порогу с криком бежит неизвестный лжец,
И пара цепных мышей преследует его по ночным тропам:
"Драгун вислоухий, да кто ты такой, мать твою?"

Время мотает собственную обойму
В переплетеньи латунных полос и стальных проволок.
Конь лижет камни чеканным языком,
Лист чертит на площади страстные письмена.
На кровати, прильнув лицом к подушке,
Рыбак плашмя, как поплавок, бьётся.
Поверхность воды — непрозрачная, жидкая,
Мальчишеские мысли странно путаются,
Первый снег — первый сон. Всё тело — механика, механика.
На руках четыре туговатые пули,
Сам он похож на раскалённую рельсу.







_________________________________________

Об авторе:  СТАНИСЛАВ БЕЛЬСКИЙ

Станислав Бельский — поэт, переводчик современной украинской поэзии. Родился в 1976 году в Днепропетровске. Работает программистом. Проживает в Киеве и Днепре.Публиковался в журналах «Воздух», «Арион», «Волга», «Новый Мир», «Новый Журнал», «Дружба Народов», «Интерпоэзия», «Двоеточие», «Артикуляция» и др. Сборники стихов «Рассеянный свет» (Дн-ск, 2008), «Птицы существуют» (М, «АРГО-РИСК», 2014), «Станция метро Заводская» (Дн-ск, 2015), «Путешествие начинается» (Дн-ск, 2016), «Синематограф» (Днепр, 2017), «И другие приключения» (Днепр, 2018), «Музей имён» (Днепр, 2019), «Ошибочные теоремы» (Днепр, 2020). Опубликовал книги переводов стихов Остапа Сливинского «Орфей» (2017), Василя Махно «Частный комментарий к истории» (2018), Олега Коцарева «Синкопа» (2019) и Сергея Жадана «Табачные фабрики» (2020). Лонг-лист «Русской премии» (2017).скачать dle 12.1