Редактор: Анна Русс ***
старая рубашка
законные мои 3XL
ветхая
с протертыми рукавами
та, в которой ты любила ходить по дому,
завернувшись едва ли не втрое
надеть ее снова —
это почти объятие.
***
Мамочка, я потерялся. Но я был не виноват.
Водитель так торопился, что сразу захлопнул дверь.
Но, мам, я не испугался, я просто пошел назад,
И к ночи уже был дома. Ведь это мой дом теперь.
Ты, мамочка, не волнуйся. Я сыт, я обут-одет,
Я ем на обед конфеты и досыта пью ситро.
Я знаю, что вправду важно: бежать, если света нет,
И никогда и близко не подходить к метро.
Я много думаю, мама, о том, как у вас сейчас,
Когда вы уже добрались до нужных солнечных мест.
Как Сашка? Уже большая, наверно, четвертый класс!
Как папа? Все клеит танки? Когда ж ему надоест…
Здесь очень много знакомых. Их, видно, тянет домой.
Устали: мычат невнятно и двигаются с трудом.
Я видел и тетю Свету, и бабушку из седьмой,
Ну, ту, у которой внучку потом забрали в детдом.
Они не страшные, мама. Их даже бывает жаль.
От них порою на землю отваливаются куски.
Я сам убедился, мама, от них легко убежать:
Мы часто играем в прятки и бегаем взапуски.
...Письмо я бросаю в ящик - тот, что в городском саду.
Ну да, мне немного грустно, что я остался один...
Но ты не волнуйся, мамочка, я здесь не пропаду.
Со мной все будет в порядке.
Ты только не приходи.
НОВЫЙ ЭПОСон живет на фабричной окраине,
где до метро с полчаса,
в комнате семь
апартаментов стиля «баракко».
он давно совершенно спокоен.
он знает, что рая нет.
не звучат Голоса.
не бывает Знака.
каждую ночь,
каждую чертову ночь,
каждую проклятую чертову ночь
он встает к окну,
вцепляется пальцами в подоконник
и, чувствуя, как холодок вползает за ворот,
широко открывает глаза
и глядит в нависшую тьму,
стараясь не чувствовать ее чудовищной вони...
газопровод.
кирпичный брандмауэр.
трубы кнпз.
не смыкая глаз.
до рассвета.
кстати,
говорят, как раз где-то здесь кончается город.
утром он успевает немного вздремнуть до прихода врача.
все как обычно: что, мол, не спишь по ночам,
внутривенно глюкоза
и еще один нужный укол...
«нет, петр петрович,
вам решительно рано домой».
он спокоен. что ж, псих есть псих.
врач уходит, у него еще много таких.
он встает с койки, садится за стол,
он не буйный, здесь его даже любят по-своему,
он однажды слышал: «ну тот, дурачок из седьмой» -
совершенно без злобы звучало.
он дождется ночи
и снова встанет к окну.
он избегает думать о том,
что случится со всеми,
с этим городом,
с этой планетой,
с этой больницей,
если он вдруг не выстоит.
впереди еще целый день. это немало.
он успеет посмотреть телевизор,
погордиться забитым «козлом»,
покормить пшенной кашей наглую местную птицу.
он совершенно спокоен.
он читал свой диагноз.
это хорошо, если он правда болен.
хорошо, если вся эта тьма, вонь и холод в спине
это просто психоз,
как сказали когда-то еще в районной.
просто есть один маленький шанс.
буквально один из миллиона.
что ошиблись врачи.
не дай бог, конечно.
***
И был день первый, когда казалось, что ждать придётся совсем немного: уже прошло почти две минуты и мы одумаемся вот-вот... Ну да, бывает, такая жалость, но мы же люди, мы же не боги, ну всё, ну хватит, это не круто, а вовсе даже наоборот...
Но день шестой подходил к закату, отвердевали сны и границы, мир привыкал к бытию - и к боли: как сотворили, так и живём. Уже признались, что виноваты, не выбираем, что станет сниться, но может, правда, уже довольно, ну сколько ж можно не быть вдвоём.
И вот, восьмое тысячелетье как длится это эпох теченье, как будто книгу забросил автор, мол, чем исправить, проще забыть. Но иногда, наивны, как дети, мы продираемся сквозь сомненья — ведь мир погаснет ещё не завтра, а значит, господи, может быть...
***
Господи, когда Ты прочитаешь их,
Неотправленные, сожжённые, не нашедшие адресата,
Потерянные на пересылке среди миллионов других,
Вернувшиеся невскрытыми, отложенные когда-то,
Прочитанные друг другу, прочитанные знакомым,
Прочитанные родственниками при дележе квартиры,
Вошедшие в Полное Собрание дополнительным томом
И прочитанные решительно всеми, отобранные конвоиром,
С неразборчивой подписью, с разборчивым обращением —
Марии, Лиличке, Суламифь, Лейли, Жанне, Лауре, Елене, —
Неритмичные вопиюще, к тому же из каждой межбуквенной щели
Тянет, как сквозняком, пошлостью, истерикой, ленью,
Написанные в холодном покое, написанные в жарком стыде,
Не перечитанные перед отправкой, врезавшиеся в память,
Бессмысленно подробные, не говорящие ни о чём, никогда, нигде,
С казёнными открытками, с невозможно плохими стихами,
С размытыми пятнами от влаги молчащих глаз.
Заранее предназначенные стать моралью для басни.
Пожалуйста, Господи, когда Ты прочитаешь нас,
Не подумай, что что-то из этого было напрасным.
***
Говорят, вот так же и те,
Из больших кабинетов
Уведённые в неизвестно за что,
На свои на десять и пять
По своей по полста восьмой,
Прежде сильные, чёрт знает что
Видевшие и творившие,
Ныне ставшие шестерёнками
Механизма, непостижимого,
Как и тот, другой, механизм
С равнодушными дознавателями
Тусклым светом круглые сутки, —
Говорят, вот так и они
Каждый день говорили с Ним,
Самым мудрым и справедливым,
Самым добрым и милосердным,
Он, конечно, услышит, вникнет,
Разберётся, накажет виновных,
Простит, если есть что прощать,
И вернёт их, вернёт их, вернёт!
Засыпали и просыпались,
Голодали и мёрзли,
Иногда выживали,
И каждый день говорили с Ним,
Каждую ночь говорили с Ним,
Каялись, обвиняли,
Требовали, молили,
Не разжимая высохших губ,
Не поднимая глаз
От чёрной земли,
От белого снега,
От серого неба...
Какая уж тут любовь
И, тем более,
Какие уж тут зависимость
И токсичные отношения.
***
А.
Дай им, Боже, всех благ,
Тем, кто строит торговые центры.
Тьма над бездной, и минус двенадцать, и ветер вдоль улиц -
Где укрыться двоим в бесконечности люминисцентной?
А зашли в этот свет, в этот храм — и как будто проснулись.
Так тепло, что возможно согреться и сбросить покровы,
И предстать друг пред другом нагими — в обычной одежде.
Еще чашечка кофе — и, кажется, станут готовы
К тем словам, о каких никогда и не думали прежде.
Еще чашечка кофе, и, может быть, порция суши,
И касания рук станут легче, спокойней, нежнее.
На безвидной земле бесприютнее тел только души,
Что бы там ни считал тот, кто нынче витает над нею.
Дальше — на эскалатор. Сжимая ладони друг друга,
Чередой галерей, коридоров кружить бесконечно.
Забывая беспечно, как зла за витринами вьюга,
Удивленно разглядывать все эти странные вещи.
А потом — пробираться сквозь внешнюю тьму, к остановке.
Скоро холод вернется и стребует все до процента.
И нельзя целоваться. Ну, разве, обняться неловко.
Дай им, Боже, всех благ,
Тем, кто строит торговые центры.
ИЗ ЦИКЛА «...ИЛИ ОСТАВЬТЕ ПОЛЕ ПУСТЫМ»1.
человек похожий на действующего президента
в праздник обращается к нации
с праздничным обращением
но в силу особой оптики и уникальной грации
не обращает внимания на актуальность момента
и интерес населения
к тому что частное предпринимательство
спорит с государственным управлением
так ведущий не издевается и не дразнится
он добросовестно поднимает накал
в беседе о разнице между оптом и розницей
которую с киллером ведет генерал
однако здравствуйте
на экране главный канал
сегодня у нас ежегодная пресс-конференция с господом богом
по решению специального подкомитета госдумы
он ответит на ваши вопросы
о дураках и дорогах
о преемнике
о новых ракетах шквал
о королях и капусте
об экспорте демократии на туму
о гигантских шагающих боевых роботах со встроенным вайфаем и антенной принимающей сто восемьдесят каналов
в том числе наш славный канал
в общем вопросов хватит
а если нет
власти разработают нацпроект
каждой российской семье по три билборда к олимпиаде
как сказал острослов Не Жилец
иногда коробка из-под ксерокса не то чем кажется
мы с пониманием
мы же все люди
человек похожий на действующего президента
встречается взглядом в зеркале с человеком ни на кого не похожим
у них друг к другу тоже
много вопросов
но давайте не будем
давайте не будем
***
Слушай, ты не поверишь, какая славная осень.
Воздух почти что тёплый, в парках почти что свет.
Главный-по-счастью снова не знает, где же нас носит,
Шлёт в эфир эсэмэски, но, в общем, не ждёт ответ.
Из окошка трамвая город кажется целым,
От весёлого солнца — блики со всех сторон.
И застывает сердце, так, словно я в прицеле,
Словно уже над строчкой карандаш занесён.
Я кричу, распадаясь на отдельные части,
Под пергаментом кожи — ток ручейков чернил.
Небо в острых осколках, но бьётся посуда к счастью:
Он же не был злодеем, тот, кто нас сочинил.
Он, видно, добрый малый, верил, что мы смогли бы
Взять и придумать способ, новый, особый, свой...
...Адресат не опознан, не отвечает, выбыл,
И завалены парки писем палой листвой.
А он, кто и сам есть точка пересеченья линий,
Главный-по-счастью, вечный неодиночества знак,
Кому отправлял посланья, нас сотворя из глины,
На хрупкое наше сердце нанося письмена?
Кто не поддался этой эпистолярной прозе?
Скользнул равнодушным взглядом вдоль подписи завитка?..
Молчит, обнимая город, нежная наша осень.
Я пишу тебе письма на глиняных черепках.
***
В стране, у которой нет выхода к морю,
Моряк — самая престижная профессия.
Конкурс в Университете Марины — сто человек на место.
Работы конечно же нет
И золотые выпускники идут на второе высшее:
Врачами, экономистами, поварами.
Второе высшее в этой стране бесплатно.
Реальных рабочих мест — всего восемнадцать,
Ровно столько, сколько и нужно речфлоту:
Три катерка, баржа и два парома,
Как раз хватает.
В стране, у которой нет выхода к морю,
Улицы называют именами великих подводников,
В каждом маленьком городе по несколько аквапарков,
С очень–очень–очень соленой водой.
Бульвары шире хайвеев и усыпаны желтой хвоей —
Корабельные сосны высятся над домами,
Вовсе не потому что спящие бриги,
А местный эквивалент золотого запаса.
Теоретически сосны нужны на экспорт,
Но если начать их пилить, столица восстанет,
А следом за ней поднимется все до окраин.
Поэтому сосны растут уже третье столетье.
В стране, у которой нет выхода к морю,
Национальный герой — авантюрист и растяпа,
Славный тем, что по пьяни забрался в контейнер с сырами
И очнулся в трюме иностранного сухогруза.
Боялся вернуться домой к жене и начальству
И в итоге проплавал пять лет в настоящем море,
Даже был на настоящем необитаемом острове,
Недолго, пару часов, пока механик чинил якорную лебедку
(Ах, эти сладкие слова — «якорная лебедка»! Какой же счастливец!).
И теперь — памятник в адмиральском мундире
На площади у Дома правительства
И карта маршрутов в учебниках по родной истории.
Но дети. Главное — дети.
Они спят по ночам так крепко,
Что случайно залетевшие с сезонными ветрами бугимены
Умирают от голода за неделю–другую.
Детям снится море. Утробный рокот, ритмичный стон.
Волны - взлет к небесам и падение в бездну,
Но с обязательным возвращением на берег,
Плавным и ласковым, точно как в аквапарке.
Они знают, что вырастут, что получат второе высшее,
И будут целоваться под корабельными соснами
И будут счищать с одежды капли смолы
В стране, у которой нет выхода к морю.
И так же точно знают, что неизбежно,
Неясно только в какое именно утро,
Но все же точно, верно и несомненно
Они проснутся от четкого ритма, гула,
От ясного плеска, от искр и ярости солнца,
От криков птиц (на реке есть заказник чаек,
Поэтому дети знают, как это будет),
От запаха соли, йода и свежих фруктов.
И неодетыми выскочив из подъездов
Увидят, как человек в адмиральском мундире
Смеется, кивает им и всходит на борт.
***
Я знаю всё обо всех. Я перечитал все книги.
Во всех, хоть рыдай, хоть смейся, один и тот же сюжет.
Любовь пожирает всё, как огонь - бумагу, единым мигом.
О, бедное сердце, причин для покоя нет.
Забавно порой бывает смотреть на эти гримасы.
Кричит, не смолкая, молит небо иной простак,
Как будто вправду он первый влип из всей людской биомассы:
«Боже мой, боже, за что ты со мной вот так?!»
Всё золото мира внезапно стало дешёвой медью.
Сдаёшь по рублю не глядя, что покупал за сто.
У нас на Земле нешуточно скуден ассортимент комедий.
Шесть миллиардов вопят: мол, за что, за что?
Я лектор по ОБЖ в весёлом мире анаэробном.
Я лёгким прикосновением в вино обращаю гной.
Недуг этот вечный знаком мне доподлинно и изучен подробно.
Но боже мой, боже, за что же ты так - со мной?
***
Не могу заснуть.
В качестве метода
занимаюсь подсчетом
электроовец.
Долго.
Не помогает.
На семь тысяч
четыреста тридцать первой
понимаю,
что ресурс терпения
подходит к концу.
Хочется считать
что-нибудь другое.
Ромашки.
Слоников.
Интегралы.
Ничего не получится.
Нельзя.
Не прошито в программе.
НОВАЯ НАРКОМАНИЯНе закрывать глаза.
Чтобы не видеть лица.
Я наловчился выходить сухим из воды.
В моем доме не валяются пустые шприцы
И учебники по химии, зачитанные до дыр.
В моем доме регулярно тусуются гости.
Я вообще публичен, я всегда на виду.
И никто из них не в курсе, что все так просто.
Что я существую в замечательнейшем аду.
Подробности излагать будет слишком долго,
Проще объяснить на уровне идеи:
Я - наркоман наирафинированнейшего толка.
Я подсаживаюсь на людей.
Друзья доказывают, брызгая пеной,
Что я скучен и предсказуем до последнего знака.
И верно, здесь нету даже фотографий по стенам.
Фотографии по стенам - прерогатива маньяков.
И всем известно, что я дважды не вхожу в одну воду
И считаю предельно глупым ходить по кромке...
Они не знают, какие радужные у меня приходы.
И какие басовые, багровые ломки.
И не надо никакой химической отравы -
Никотином драть горло, водкой заливать глаза...
Я лукавлю.
Мои возлюбленные гости правы.
Ведь я уже столетие как завязал.
Мой образ жизни стал исключительно здоровым.
И ни на йоту не фальшивит мой бравурный тон.
И никто не заставит меня по новой...
Никто не заставит.
Никто.
Никто.
***
Всех моих доспехов - поднят воротник, да Шевчук в ушах.
Я теперь оказался из тех, которые никуда не спешат.
Каждый раз обнаруживая, что сил есть еще на шаг -
Я шагаю себе, хотя в душе давно ни шиша.
Я брожу, а весь город твоими шагами прошит.
Я научен тому, что держать лицо - это высший шик,
Только горло перехватывает - хоть не дыши -
Потому что, когда я кричал: «Люблю!» - ты змеиный слышала шип.
И я отворачивался как благородный, и зубы сжимал как большой,
Я знал: не СашБаш, увы, не умею чистой звенеть душой.
Я такой пассажир, который транзитный. Иду себе куда шел.
Шепчу сухими губами: все у меня хорошо...
АРИТМИЯЯ научусь
лгать врачу.
Я разучу
все эти па.
Выражения рук.
Я научусь
врать в глаза
сердобольных подруг.
Я научусь
смотреть мимо,
улыбаться мило,
говорить мало...
Но сначала —
прошу чуть-чуть
несвободы
пустого зала.
Посидеть.
Походить по рядам.
Помолчать.
Посмотреть на пустую сцену.
Бессмысленное когда-то
с запахом лета,
и руки испачканы мелом...
Вряд ли.
От улыбки шалеет зеркало.
Раскололось бы.
Если б умело.
ДЕКЛАРАЦИЯ...А при этом не надо даже особо врать: просто ждать, ну когда же спросят. А никогда. Вот и все в порядке, пока еще не пора ни в учебник, ни в рай, ни в прочее... Впрочем, да, в этом мутном потоке кондовых погонных строк черта с два отыщешь хоть буковку в простоте... (Хрен-то! Что я вам — классик, чтобы спускать курок, или чем-то кроме чернил писать на листе?!)
С пиететом взираю на белое тело стиха. И скажу с трибуны - пусть будет слышно всем: недостойно поэта дрочить свои потроха. А достойно — дрочить чего-то из вечных тем! Чтобы мир любовался собою в твоем стихе. Чтобы власти мечтали: в глубины сибирских руд! Чтобы сердце от трещин было как в шелухе. Чтоб на текстах твоих сто лет жирел Голливуд...
А что слов хватает на всех — это, братцы, чушь. Результат дефицита кошмарен: разуй глаза, оглядись, ужаснись и пойми, отчего молчу. Что плодить чуму? О чем я могу сказать?
Ни за что не стану колоться и пить с тоски, и не вижу проку по банкам палить с бедра...
Я играю в прятки — и знаю все закутки. И смогу ни единого раза не проиграть.
Чтоб со смехом вскрикивать: «Так-то! Тебе водить!» — и опять убегать скорее в пыльную тьму...
Там и скрутит, пытаясь выбраться из груди, это самое, неинтересное никому.
ЗАВТРАШНИЙ НОМЕРИтак, мы выяснили раскладку.
Редактор запил, номер не выйдет.
Редакции тоже теперь не сладко:
Сам Генеральный на них в обиде.
Курьер крыластый оставил почту
Снаружи — ветер размел конверты.
Теперь Генеральный всерьез задрочен:
Боится, что письма попали к смертным.
Но люди внизу беспробудно дрыхнут,
Поскольку задержан завтрашний номер.
Воздух становится странно рыхлым.
Одно утешенье — никто не помер.
Цветокорректор слажал с обложкой:
В рассвете будут тусклые пятна.
Принтеру кто-то приделал ножки
И явно не принесет обратно.
Верстальщик без сил прикорнул в сторонке.
В углу — шеренга пустых бутылок.
Сам Генеральный выводит пленки,
Сдвинувши нимб на потный затылок.
***
За любые строки готов ответить.
Посвист оперения — моя работа.
Но стрелок смолчит — и только ветер
Знает, как поет стрела в полете.
Ни одно мгновение не повторится.
Взгляд уходит вверх — легко и плавно.
Высоты боятся не только птицы...
Научил бы кто забывать о главном:
Запрокинешь голову в злую просинь,
Тетива ударит — не отвертеться...
И поверьте, вряд ли хоть кто-то спросит,
Сладко ли стреле, отыскавшей сердце.
***
Говорят, с тех пор так и не было ни одной нормальной весны.
То ядерный пепел, то дождь до утра, то смог без конца и края,
То хруст ледяного крошева в темноте.
Возможно, если б синоптики с нами не были так честны,
Мы бы, как есть придурки и разгильдяи,
Вышли бы в путь налегке — и тогда бы смогли взлететь.
А так — в костюмах биозащиты, скафандрах, бронежилетах —
Неуязвимы как танки, но дышим едва-едва,
Не говоря про бабочек в животе или шило в жопе.
И всё же мы выглядываем наружу, озираемся в поисках лета,
Честно! Видишь, даже ладошка виднеется из рукава!
Говорят, Брукхаймер даёт миллионы за права на этот байопик.
Говорят, эпиграф из Данте стоит не в конце, а в начале жизни.
Мы много лет проводили время на выставке нелюбвей,
Заворожённые многообразием и вычурностью натуры.
Я всё ещё не прощён, и это хороший признак.
Говорят, по моим стихам ставят мюзикл, и он покорит Бродвей.
А заодно прославит тебя и африканскую литературу.
Приговор приведён в исполнение, и тебе больше не страшно спать.
Бука словил десяточку без права на переписку.
Но здесь всё детерминировано. Пара жизней от силы
(Уже и сам Гроссмейстер не рад, что вывел партию в пат -
У него теперь кризис веры) и кончатся сроки иска.
Говорят, что ещё ни разу такого не было,
Чтобы лето не наступило.
_________________________________________
Об авторе:
ЛИН ЛОБАРЕВ Родился в 1977 в Москве. Не закончил журфак МГУ. Работал газетным верстальщиком, видеомонтажёром, главным редактором журнала, занимался книгоизданием. Пишет с начала девяностых. Некоторое время исполнял часть своих стихов под гитару. Автор трёх поэтических книг: «Птицелов» (1997), «Готовность к жизни» (2004) и «Непрошедшее время» (2020). Кроме того, в 2015 году в издательстве «БастианBooks» вышла в его переводах книга стихотворений мозамбикского поэта Нгвембе Ронга «Песни свободных людей».
скачать dle 12.1