Юля Крылова. В БОЛЬНИЧНОМ ОКНЕ

Редактор: Роман Рубанов




***

В детском раковом отделении,
у кровати больного иконки, святая вода
в пластиковых бутылках и апельсины.
Когда кто-то здесь умирает,
матери думают –
Слава Богу не мой –
словно приносят в жертву чужого козленка
до стерильности вымытыми руками.

 

***

Московское море волнуется меньше меня
и спускается связь по ступеньками 3G,
повисают бельем влажные наши слова,
и качает их ветер — туда и сюда,
высыхают до корки,
от веревки — делящий залом,
и уже в слове «нежность»
проступает и «не» и «но»;
не разглаживай слово
до «мневсё равно».

 

***

                               кажется они очень умные. — сказал я об овсянках.
                               — давайте попросим их о чем-нибудь?
                               недолго думая — мы попросили у них бессмертия.
                                             Денис Осокин «Овсянки»

Надломленной веткой вздрагивать на ветру
в больничном окне, чтоб набухшая правая почка
расцветала, а слово, спрятанное во рту 
от сестры милосердия, падало в белую почву,
книгу читая в опавшем газетном листе,
наблюдать, как герой в белом таком халате
каждую ночь нащупывает в темноте
залапанный человеческий выключатель
и надеятся, что жизнь у тебя не одна
и правду болтает тот, что находится справа,
что овсянка комочком, выпорхнув из окна,
крылья свои расправит.

 

***

На окраине города, у времени на краю,
где корни домов сплетаются, и на крышах
вырастают деревья и ветер, дуя на юг,
как на детскую ранку, крону их тихо колышет;

лепестки облетают, лепечут о чём-то таком,
что к полудню на них высыхает летейская влага;
а мы к жизни репеем цепляемся и тайком
едем в светлое завтра на белой трехногой дворняге.

 

***

Дом моего деда охранял пёс —
белый большой полуволк;
когда он был, таким же как я, щенком,
он вставал на задние лапы,
становился выше меня,
облизывал и обнимал
до падения и наспинных царапин.

Дед никогда не спускал его с цепи,
разве что когда забирал пенсию с почты.
«Копейкам нужна охрана» — говаривал он.

Когда жёнки не было в городе,
дед возвращался домой
и пёс бегал кругами,
радуясь первому солнцу.

Дед шагал всегда быстро-быстро,
поэтому, когда сверху окликнули,
только сердце остановилось.
Пёс — тоже —
он сузил круг, зарычал,
отгоняя от деда чужих,
хотевших помочь.

Так до вечера,
пока бабка моя не вернулась,
он ходил вокруг деда,
ровно на расстоянии старой цепи,
и защищал
то ли мёртвого его,
то ли живого.

 

***

У нас белая спальня, что можно смотреть кино
на каждой стене. А бывает, что старую штору
накинет на плечи и выйдет во двор окно
покурить, поскрипеть в каком-нибудь разговоре.

А бывает, что ниоткуда взявшийся ветерок
в комнате герметичной и в день июльский
нас коснется. Так в прошлом косматый бог
дул в человека, как в глиняную свистульку.

А бывает та музыка в клещи зажмет виски,
ввысь поднимет, а может послать ко дну.
Бог играет с тобою в четыре руки,
аплодирует лишь в одну.

 

***

В старости память монтирует жизнь —
вырезает снежинки из сыплющейся плёнки —
переставляет буквы из имени первенца
в кличку первой сломанной игрушки.

Эти снежинки клеят на стёкла
и сквозь них наблюдают за миром
пока глаза не закроются
и снегопад не пойдет
с балкона пятиэтажки.

 

Война на оба ваши дома

1
Мальчики режутся в танчики, красных купают коней
и в белом белье убегают — умирать на войне,
играя в бессмертие, в эльфов и колдунов,
но никто с белоглазой встретиться не готов.

Солнце ласкает макушку маминою рукой,
букашки ползут по рубашке, и ползет над рекой
цвета твоей рубахи белое полотно
и расползается красным маленькое пятно.

2
Если война застанет тебя в лесу,
продолжай собирать грибы:
облачные волнушки,
солнечные лисички,
поганки, боящиеся загара.
Собирай, собирай
пока ядерный мухомор
не вырастет выше дома
и еловый бор не растянется
в хитрой улыбке Нильса.

3
Если Отец небесный и существует,
то его давно лишили родительских прав,
или мы просто залётные души,
заделанные в пьяном угаре
Большого взрыва.

Теперь он смотрит на Бабий Яр,
Хиросиму, Освенцим
и думает: «да, они точно мои».

 

***

Когда дни уплывают
и о завтраке думаешь больше,
чем о красоте Гранд-канала,
покачивается трамвай
на расстоянии
привязанного каната.
Оставляешь Мадонну
по правую руку,
по левую – Сан Микеле,
белые буруны
венецианской метели
следуют за мотором,
ветер тянет хорал и
вырастают дома
рукотворным кораллом
и вода зеленеет стеклом –
город спрятан в бутыль и
у гостей
собирает усталые взгляды
и пыль и
резкий свет фотокамер.
И прячет латунную гриву
Лев в руке у тебя
при входе в отель у залива.







_________________________________________

Об авторе: ЮЛЯ КРЫЛОВА

Родилась в Калинине, в 1989 г. Закончила филологический факультет РГПУ им. Герцена в Петербурге. Печаталась в  журналах «Арион», «Новая Юность», «Зинзивер», «Аврора», «Сибирские огни» и др. Вела авторскую колонку о современной поэзии на портале «Лиterraтура». Лауреат премии журнала «Зинзивер» за 2014 и 2016. Шорт-листер конкурса им. Гумилева «Заблудившийся трамвай». Лонг-листер Волошинского конкурса в номинации «Рукопись поэтической книги». Интересуется русскоязычной и  англоязычной поэзией XX и XXI веков, связью кинематографа и литературы.скачать dle 12.1