* * *
Дай Бог памяти вспомнить работы мои,
Дать отчет обстоятельный в очерке сжатом.
Перво-наперво следует лагерь МЭИ,
Я работал тогда пионерским вожатым.
Там стояли два Ленина: бодрый старик
И угрюмый бутуз серебристого цвета.
По утрам раздавался воинственный крик
«Будь готов!», отражаясь у стен сельсовета.
Было много других серебристых химер —
Знаменосцы, горнисты, скульптура лосихи.
У забора трудился живой пионер,
Утоляя вручную любовь к поварихе.
Жизнерадостный труд мой расцвел колесом
Обозрения с видом от Омска до Оша.
Хватишь лишку и Симонову в унисон
Знай бубнишь помаленьку: «Ты помнишь, Алеша?»
Гадом буду, в столичный театр загляну,
Где примерно полгода за скромную плату
Мы кадили актрисам, роняя слюну,
И катали на фурке тяжелого Плятта.
Верный лозунгу молодости «Будь готов!»,
Я готовился к зрелости неутомимо.
Вот и стал я в неполные тридцать годов
Очарованным странником с пачки «Памира».
На реке Иртыше говорила резня.
На реке Сырдарье говорили о чуде.
Подвозили, кормили, поили меня
Окаянные ожесточенные люди.
Научился я древней науке вранья,
Разучился спросить о погоде без мата.
Мельтешит предо мной одиссея моя
Кинолентою Шосткинского комбината.
Ничего, ничего, ничего не боюсь,
Разве только ленивых убийц в полумасках.
Отшучусь как-нибудь, как-нибудь отсижусь
С Божьей помощью в придурковатых подпасках
В настоящее время я числюсь при СУ-
206 под началом Н. В. Соткилавы.
Раз в три дня караульную службу несу,
Шельмоватый кавказец содержит ораву
Очарованных странников. Форменный зо-
омузей посетителям на удивленье:
Величанский, Сопровский, Гандлевский, Шаззо
Часовые строительного управленья.
Разговоры опасные, дождь проливной,
Запрещенные книжки, окурки в жестянке.
Стало быть, продолжается диспут ночной
Чернокнижников Кракова и Саламанки.
Здесь бы мне и осесть, да шалят тормоза.
Ближе к лету уйду, и в минуту ухода
Жизнь моя улыбнется, закроет глаза
И откроет их медленно снова — свобода.
Как впервые, когда рассчитался в МЭИ,
Сдал казенное кладовщику дяде Васе,
Уложил в чемодан причиндалы свои,
Встал ни свет ни заря и пошел восвояси.
Дети спали. Физорг починял силомер.
Повариха дремала в объятьях завхоза.
До свидания, лагерь. Прощай, пионер,
Торопливо глотающий крупные слезы.
* * *
Будет все. Охлажденная долгим трудом,
Устареет досада на бестолочь жизни,
Прожитой впопыхах и взахлеб. Будет дом
Под сосновым холмом на Оке или Жиздре.
Будут клин журавлиный на юг острием,
Толчея снегопада в движении Броуна,
И окрестная прелесть в сознанье моем
Накануне разлуки предстанет утроена.
Будет майская полночь. Осока и плес.
Ненароком задетая ветка остудит
Лоб жасмином. Забудется вкус черных слез.
Будет все. Одного утешенья не будет,
Оправданья. Наступит минута, когда
Возникает вопрос, что до времени дремлет:
Пробил час уходить насовсем, но куда?
Инородная музыка волосы треплет.
А вошедшая в обыкновение ложь
Ремесла потягается разве что с астмой
Духотою. Тогда ты без стука войдешь
В пятистенок ночлега последнего:
«Здравствуй.
Узнаю тебя. Легкая воля твоя
Уводила меня, словно длань кукловода,
Из пределов сумятицы здешней в края
Тишины. Но сегодня пора на свободу.
Я любил тебя. Легкою волей твоей
На тетрадных листах, озаренных неярко,
Тарабарщина варварской жизни моей
Обрела простоту регулярного парка.
Под отрывистым ливнем лоснится скамья.
В мокрой зелени тополя тенькают птахи.
Что ж ты плачешь, веселая муза моя,
Длинноногая девочка в грубой рубахе!
Не сжимай мое сердце в горсти и прости
За оскомину долгую дружбы короткой.
Держит раковина океан взаперти,
Но пространству тесна черепная коробка!»
* * *
Д. Пригову
Отечество, предание, геройство...
Бывало раньше, мчится скорый поезд —
Пути разобраны по недосмотру.
Похоже, катастрофа неизбежна,
А там ведь люди. Входит пионер,
Ступает на участок аварийный,
Снимает красный галстук с тонкой шеи
И яркой тканью машет. Машинист
Выглядывает из локомотива
И понимает: что-то здесь не так.
Умело рычаги перебирает —
И катастрофа предупреждена.
Или другой пример. Несется скорый.
Пути разобраны по недосмотру.
Похоже, катастрофа неизбежна.
А там ведь люди. Стрелочник-старик
Выходит на участок аварийный,
Складным ножом себе вскрывает вены,
Горячей кровью тряпку обагряет
И яркой тканью машет. Машинист
Выглядывает из локомотива
И понимает: что-то здесь не так.
Умело рычаги перебирает —
И катастрофа предупреждена.
А в наше время, если едет поезд,
Исправный путь лежит до горизонта.
Условия на диво, знай учись
Или работай, или совмещай
Работу с обучением заочным.
Все изменилось. Вырос пионер.
Слегка обрюзг, вполне остепенился,
Начальником стал железнодорожным,
На стрелочника старого орет,
Грозится в ЛТП его упрятать.
* * *
Мама чашки убирает со стола,
Папа слушает Бетховена с утра,
«Ножи-ножницы,» — доносится в окно,
И на улице становится темно.
Раздается ультиматум «марш в кровать!» —
То есть вновь слонов до одури считать,
Или вскидываться за полночь с чужой
Перевернутой от ужаса душой.
Нюра-дурочка, покойница, ко мне,
Чего доброго, пожалует во сне —
Биографию юннату предсказать
Али «глупости» за фантик показать.
Вздор и глупости! Плательщики-жильцы
При ближайшем рассмотренье — не жильцы.
Досчитали под Бетховена слонов
И уснули, как убитые, без снов.
Что-то клонит и меня к такому сну.
С понедельника жизнь новую начну.
И забуду лад любимого стиха
«Папе сделали ботинки...» — ха-ха-ха.
И умолкнут над промышленной рекой
Звуки музыки нече-лове-ческой.
И потянемся гуськом за тенью тень,
Вспоминая с бодуна воскресный день.
* * *
жене
Все громко тикает. Под спичечные марши
В одежде лечь поверх постельного белья.
Ну-ну, без глупостей. Но чувство страха старше
И долговечнее тебя, душа моя.
На стуле в пепельнице теплится окурок,
И в зимнем сумраке мерцают два ключа.
Вот это смерть и есть, допрыгался, придурок?
Жердь, круговерть и твердь — мученье рифмача...
Нагая женщина тогда встает с постели,
И через голову просторный балахон
Наденет медленно, и обойдет без цели
Жилище праздное, где память о плохом
Или совсем плохом. Перед большой разлукой
Обычай требует ненадолго присесть,
Присядет и она, не проронив ни звука.
Отцы, учители, вот это — ад и есть!
В прозрачной темноте пройдет до самой двери,
С порога бросит взгляд на жалкую кровать,
И пальцем странный сон на пыльном секретере
Запишет, уходя, но слов не разобрать.
W
Среди прочего, отец научил отыскивать Кассиопею –
небесную «дубль-ве».
Среди прочего, незадолго до смерти построил дачу.
Есть что-то непристойное в расхожих россказнях
о загробных проделках усопших: о сберкнижке,
чудом обнаруженной на сорокадневье вкладчика;
о сверхъестественном падении этажерки,
знаменующем-де присутствие покойного – и т. п.
Тьфу!.. Будто поминаются не «возлюбленные тени»,
а массовики-затейники средней руки.
Вот когда новогодней ночью
из дюжины свечей на дачном снегу
держались до последнего ровно пять,
образовав вышеуказанный астрономический зигзаг…
* * *
Мне нравится смотреть, как я бреду,
Чужой, сутулый, в прошлом многопьющий,
Когда меня средь рощи на ходу
Бросает в вечный сон грядущий.
Или потом, когда стою один
У края поля, неприкаян,
Окрестностей прохожий господин
И сам себе хозяин.
И сам с собой минут на пять вась-вась
Я медленно разглядываю осень.
Как засран лес, как жизнь не удалась.
Как жалко леса, а ее – не очень.
_________________________________________
Об авторе:
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ
Родился в Москве. В 1976 г. окончил филологический факультет Московского университета, русское отделение. С восемнадцати лет пишет стихи, которые до второй половины 80-х годов выходили за границей в эмигрантских изданиях: в журналах «Континент», «Стрелец», «22», «Эхо», альманахе «Бронзовый век», газете «Русская мысль».
С конца 80-х годов стихи Сергея Гандлевского неоднократно публиковались в разных российских изданиях: альманахах («Личное дело», «Зеркала», «Граждане ночи», «Понедельник», «Молодая поэзия – 89», «Личное дело № 2» и др.), толстых журналах («Новый мир», «Юность», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Звезда», «Театр» и др.). В 1991 году принят в Союз российских писателей. В 1992-93 г.г. на радио «Россия» он был автором и ведущим цикла литературных передач «Поколение». В течение 1995-96 учебного года Сергей Гандлевский вёл в Российском государственном гуманитарном университете семинар, посвящённый современной отечественной поэзии. В течение 2001-2004 учебного года вел мастер-класс в Институте журналистики и литературного творчества.
В 2003 г. стал членом Русского Пен-центра. В 2006-07 гг. вел поэтический мастер-класс при SLS в Петербурге. Был членом жюри премии «Русский Декамерон» (2003 г.), «Дебют» (2004 г.), премии им. Бориса Соколова (2005 г.), премии «Тамиздат» (2007), председателем жюри премии «Русский Букер» (2009). Стипендиат фонда «POESIE UND FREIHEIT EV.» (2008). Лауреат IY Международного фестиваля поэзии «Киевские лавры» (2009). Лауреат премии «Московский счет» (2009). Лауреат Российской национальной премии «Поэт» (2010).
Стихи Сергея Гандлевского переводились на английский, французский, немецкий, итальянский, голландский, венгерский, финский, польский, литовский, хорватский, сербский, болгарский, турецкий, китайский и японский языки.
Проза (фрагменты повести, романа и эссе) — на английский, французский, немецкий, словацкий, сербский, болгарский.
Сергей Гандлевский — участник поэтических фестивалей и выступлений в Австрии, Англии, Германии, США, Нидерландах, Польше, Швеции, Украине, Литве, Японии, Грузии, Хорватии, Турции.
В США с 1992 по 2007 выступал по приглашению в Йейльского, Стэнфордского, Гарвардского, Дартмутского, Принстонского, U-Pen и многих других университетов.
скачать dle 12.1
