* * *
После долгой болезни
заново привыкаю к предметам:
бабушкиной шкатулки нет бесполезней,
нет и дороже её;
на столе среди старого беспорядка
нахожу любимую книгу - "Жизнь Арсеньева",
на двадцать седьмой странице закладка -
перечитаю в ближайшее воскресенье;
заново привыкаю к здоровому теплу тела,
к новой жажде - движения,
к пианино: на солнце оно заблестело,
и я играю теперь до боли, до жжения
в глазах, до стрёкота в темени,
до звука самого чистого, точного самого.
Как это здорово: время от времени
ко всему, словно дитя, привыкать заново.
МОИ ГЕРОИ
Смотрю в окно.
Снаружи ли, изнутри –
холодно одинаково.
Герои моего детства
толпятся за дверью:
невероятные пираты,
освободители и завоеватели,
на кого вы стали похожи?
Кто живет в освобожденных
и завоеванных вами странах?
Мокнете под дождем из снега,
герои моего детства,
входите.
Герои моей юности
робко жмутся у двери.
Инопланетные актеры
и музыканты,
где ваше откровение?
Кто живет в открытых
вами Америках?
Что вы дрожите,
мокнете под дожем из снега?
Входите.
Герои моей зрелости –
их нет.
Отсутствие их так же неожиданно,
как проснуться
человеком среднего возраста.
Несостоявшиеся мои герои,
не стойте там
под дождем из снега.
Входите.
Я принимаю вас,
таких смешных и жалких,
я вас прощаю,
мои герои,
за мою наивность,
мои заблуждения,
мои надежды.
И снова вас выбираю.
* * *
Как шторм, как колокольный звон, как бездна,
осколок разрушительного звездо-
падения под козырьком подъезда –
он:
большой, угрюмый, некрасивый,
стоит с утра и до заката
Арсений Яковлевич Слива
в рубашке с красными гранатами,
а под рубашкой
(она расстегнута)
на смуглом пастбище груди
белокудрявые барашки,
а взрослые: «Не подходи
к нему!»
и не поймут,
что знаю все сама,
что дед Арсений
был поваром в кафе «Весеннее»
что в девяностые сошел с ума,
и в радостном безумии крылатом
он жизнь свою обкладывает матом,
страну свою обкладывает матом
и все вокруг обкладывает матом.
И мы еще читали по слогам
те буквари с огромной «А» на синей
обложке, и красивей
не видели мы книг;
те буквари, где мама вечно моет,
и Ленин вечно молод,
и каждый день в забвенье напрямик
летели прописи, и ноты, и смычки,
хватали мы скакалки и сачки,
и «ты-сегодня-водишь-в-прятки-Насть»,
и Родина, как будто, началась.
Но каждый день, как из чернющей бездны,
из-под стального козырька подъездного,
гремел Арсений, расправляя крылья,
и мы первей всех истин уяснили,
что
все скоты,
и воры,
и предатели,
и кто-то там еще,
и все не так,
и Горбачев
законченный мудак
РЫБАЛКА
Темную, влажную пасть разрывая крючком,
Смотрю в глаза своего лосося:
В них бежит ребенок по насыпи босиком,
Без рубашки, без прошлого, без всего, что потом,
И, конечно, без спроса.
Эта рыба – как свиток, сокровище на руках,
Плавника последний неловкий взмах,
И глаза подернула пленка.
Молчаливая боль его и безмолвный страх –
За других, за тех, кто в морских мирах,
За меня – его, чужого ребенка.
ЖУК
На ладони моей дремлет жук:
От летучей жизни ослаб.
Неподвижны шесть согнутых рук,
Или ног, или просто лап.
Золотистое тело брюшком –
К солнцу, к земле – спиной.
Я сама немного жуком
Стала – и он говорит со мной:
«Хорошо мне лежать на ладони,
Я слышу ход твоей крови,
Чувствую солнца тепло,
Зов подземных корней.
Каждый жук вот так бы
хотел умереть,
чтобы кто-то в ладонь его взял
и не знал:
уснул он
или усоп».
ПЕРВЫЙ ЗУБ
Помню, как выпал первый молочный зуб:
нежная кожица розовых детских дёсен,
кровь в уголке холодных от страха губ.
Мне было шесть, а я говорила – восемь.
Я торопила время – да что оно?
Времени будет много, зубов, наверное, тоже.
Будет, всё будет: по вечерам кино
в старенькой «Родине», и фруктовым мороженым
будет меня угощать не волшебник – он:
улетел к себе в голубом вертолёте;
буду наивничать, буду взрослеть с неохотой,
буду спешить домой и забывать про сон,
буду детей растить, платья носить по моде,
и не по моде – так, первое, что найду;
буду любить, прощать, и обижать, и вроде
всё хорошо. Но время, как на беду,
вырвет мне первый зуб. Старость моя, здорово!
Нежная кожица розовых рыхлых дёсен.
И языком пустоту изучу, и снова
мне будет шесть. И снова скажу, что восемь.
КАРТИНА
Дерево, пустынное злое дерево.
Вокруг - ни колоска, ни клевера,
Внутри - ни влаги, ни жука усатого,
И просит: "Господи! Прости виноватого,
Прости пустое своё, пустынное дерево
За то, что не надо мне
Ни колоска, ни клевера".
_________________________________________
Об авторе:
АНАСТАСИЯ СТРОКИНА
Родилась в Луостари. Закончила Литературный институт. Участник поэтической программы Шеймаса Хини (2012, Белфаст), форумов молодых писателей и писателей, пишущих для детей, российских и международных поэтических фестивалей, "биеннале поэтов" ( Москва). Переводы включены в книгу новых переводов Блейка, в сборник "Поэтический мир прерафаэлитов" (издательство Рудомино при поддержке Британского Совета). Также переводы, стихи, тексты для детей и научные статьи публиковались в российских и зарубежных журналах: Нева, Октябрь, Континент, Студия, Стороны Света, Вопросы литературы, Иностранная литература, сборниках издательства Детгиз, детских журналах Чиж и Ёж, Электронные пампасы и др. Член СП Москвы.
Работает старшим научным сотрудником в журнале "Библиография", играет на виолончели в оркестре "Коллегиум музикум Москвы".
скачать dle 12.1