ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Шамшад Абдуллаев. ГРАНИЦА ОДИНОЧЕСТВА

Шамшад Абдуллаев. ГРАНИЦА ОДИНОЧЕСТВА



 

ДЕРЕВО В НОВОМ МАРГЕЛАНЕ

Кто-то сидит у реки Ниранджана
как челнок вперед-назад
что там снова что там
плечо вправо
влево считает вдох
выдох тюбетейка
четыре перечных лепестка
на затылке сплелись – авгур
смотреливство – в пенную омегу будто
волна буксует в глинистом арыке местный
Кайфи кричит после наши’
с бодуна кричит
на всю Губернаторскую улицу я
и есть Он ни больше ни меньше
и бьет в зеленый бубен
ни пропавшего быка в ответ
ни чувака под клейким дубом
который тогда еще
не родившимся сегодня срублен

 


ПРОСТОР ДЛЯ ОДНОГО

Там, за уличным углом,
асфальт (ты не видел?)
обрывается пыльной
впадиной (всяк
лежит в своей йони), в которой
скрыт савана клок
(не замечать – такую привычку
Пруст, кажется, называл
«моей служанкой, менее ранимой, чем я»),
меркнущий в пальцах без
щелканья, без
кастаньет, в среднем
и большом, в  среднем и большом.

 


БОКОВОЕ ЗРЕНИЕ

Бойвачча* (обедневший сын господского сына)
смотрит в глубь пустошного пейзажа у
зального окна и слышит
шелест, шептанный муслиновой ширмой:
сейчас – память не грех, на пользу,
но после она обернется
«спячкой кротов, униженьем,
растущим, как плесень».
В начале начал (древнейшая) утрата
твоего подобия не повторится – возможно
лишь воссоединение с этой тенью либо
останешься до скончания дней
с терпкой тоской незаметного мага
по смутной двойственности (никто
не замечает черного ангела
на фото Робера Дуано,
Марсель, 51 год). Он видит
в углу узкой улицы на
остроторчащем  дувале солнечный блик,
которому словно приспичило найтись
как раз на стенной, стрельчатой глине:
амарантово-темный кизяк,
цвет загорелого этруска.
Альтаир в беззвездном ковчеге вниз плавно парит,
мглистый мидбар дальнего спуска.

________
*Бойвачча (узб.) – сын бая, сын местной шишки и т.д.


 

ПЫЛЬ

Где она обитает,
повсеместная, но всюду
гонимая с губ стекла,
на котором четырехусто реет
«граница одиночества»?
В этом случае с возрастом приходит
смелость безразличия. У каждого свой нрав,
свой на юге дым оседлости над
пальчатой светильней загорелой кожи,
над сноровкой смуглых, сыпучих рук,
уходящих в далекую белизну, в ее персть.
Никогда не зря. В долине, где лежит
разлучие полупустынь, гораздо меньше
земли, чем неба, тенгрим*.
Бьется родник над бровями
величиной с рисовую люльку.
Куда-то чухнуть, чтоб видеть
то же самое, что здесь.

________
*Тенгрим (тюрк.) – мой бог.

 


КАСЫДА

Пыль длиннее маджлиса,
сказал бы девона’,
обкурившийся анаши,
будто в мужской профиль вписаны глаза,
сразу два у левого виска,
две вмятины вспять скользящей стоянки.
К тому же далекая молвь читается как
койне других расстояний, бред
пыльцы, похожей на
гриффона без лап,
чей рык не глуше
циновки из пепла: хувва-л-баки.

 


 СУХОЕ БЕЗВЕТРИЕ НА ЮГЕ

Мужское бдение возле ворот:
глиняный столп. Никого.
Лишь льется серое полыхание песчаного плато
сразу за резным барьером
одноэтажной веранды слева направо, к холмам.
Уже на плечах унесли чужанина по следам
глашатая тризны к дуге долины
в смеркающихся муралах едких лучей,
словно в сторонке стоишь,
в одном и том же месте, торчишь
в шуршащей пучине своих,
одних и тех же, шагов.


 

НА БЛИЗКОМ РАССТОЯНИИ

Оно всюду хранится, Средиземноморье, даже здесь,
в кунжутных зернах, пахнущих муравьями на
засохших без единого изъяна пшеничных лепешках;
в пустошных сорняках,
выросших до мозжечка
загорелого джадида,
страдающего болезнью Меньера на солнцепеке;
в колтунных ссадинах тутовых сучьев,
красных, как виссон;
в древесных окликах, рип ван винкль* и
джинлар базми*,- в сходстве
неподвижных личин и гримас
на празднестве италийских духов.

________
* «Рип Ван Винкль» – новелла Вашингтона Ирвинга.
* «Джинлар базми» («Жинлар базми» – узб.) – «Пиршество джиннов», новелла Абдуллы Кадыри.

 


БЕСЕДА ДВУХ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ НА ОКРАИНЕ ГОРОДА

Всегда есть что-то
что что-то значит и
одновременно ничего не значит
но надеешься где-то
есть что-то что просто
ничего не значит
сегодня утром вдруг «это» ощутил
говорит он ощутил ничего
не значащее только ощутил
как раз лишь об «этом»
стоит говорить говоришь
лишь об этом
в то время как на телеграфный столб
садится коричневая горлица сжав
свое тельце под солнцем
отшелестевшими тисками двустворчатых крыльев

 


МИМОЛЕТНАЯ СЦЕНА, 1972 ГОД

                         … Харвест, думаешь,- его звали (сперва послушай Хендрикса, Electric ladyland, третий альбом, и сразу включи в пику ему кримовские Поршни Дизраэля – что, неточный перевод? – ладно, послушай великолепный сухой вокал Джека Брюса), в общем, как несчастного перкуссиониста  The Who. Воскресное утро, сентябрь, солнечный свет, за распахнутым окном твоей спальни по песчаной аллее в саду вашего родового гнезда прыгают на ходулях сороки, во дворе из водопроводного крана льется драгоценной струей сверкающая вода на цементный настил. Мун, думаешь, его звали Мун. Вспомнил? Кто говорит? Ты. Ты говоришь своему двойнику внутри себя о лучшем рокмене в нашем пыльном городке на захолустном юге. Там он лежит, дух старой культуры, «возле второго камня на Путеоланской дороге». Ладно. Теперь этого мира не существует. Нигде. А Нейла Янга, чувак, сказал он почти полвека назад, оставим на десерт.

 


 ДАЛЕКИЙ ЮГ

В глубине жаркого воздуха виден
чей-то плавный жест, и рядом
оспаривает его явность
колыхание ладоневидной паутины в мшистом углу,
в узкой дельте сдвоенных дувалов.
Забытый запах бензина. Бурьян,
занесенный свежей пылью под сенью
не-девушек в цвету. Лишь с одним
поворотом весь аккуратный, пеший путь
ведет прямо в тупик
между полынных зарослей. Там же
мешкает все время
неподвижный выводок плитчатых кизяков
у глиняного барьера в зените зноя,
в сиесту, хватающую тебя
всегда внезапно за горло.

 


ГОЛОСА В ЖАРКИЙ МЕСЯЦ

                                 Поворот головы, и больше его никогда не увидишь. Прохожий, незнакомец. Окно. Район Сан-Джованни или Беш-Бола*, возле швейного цеха и мазара конца 19 века. Белесый след мопедного тормоза блеснул на пригородном асфальте: живые и мертвые встречаются именно здесь, в особом месте, именуемом обыденностью, а не ритуалом,- «когда-то мы приезжали с тобой сюда, и эта железнодорожная ветка еще работала», говорит Лидия в ленте «Ночь». Неужели земля не достойна и вздоха, Леопарди? Июль, самый абстрактный месяц. Между тем углы голого и пыльного двора густо заросли сорной травой, выжженной солнцем внезапно и быстро в течение восьми минут в середине лета,- еле шуршащая пигментация растительного  удушья: «значит, вообще этой музыки не существует, если я слышу ее», кричит вдогон Безумному Пьеро его даймон;  «человек остается один», шлёт старик увиденному на экране (себе же) последние слова в последней картине Ясудзиро Одзу, вкус сайры. В тогдашних фильмах все пришиблены даже в мягком и мирном бездействии, когда чья-то правая рука покоится на давней шершавости забытой глины, как небольшая, темно-серая  в летний полдень водоплавающая птица, которая спит, вывернув шею, на поверхности мглистого озера. Все пришиблены в тогдашних фильмах, и Йожеф Мадараш на краю пушты поет песню в «Тишине и крике» для смутно-ангелических, нерожденных венгров о нежной фиалке; июль, месяц Фитны.

________
*Беш-Бола (узб.- Пять мальчиков) – название патриархального квартала и мусульманского кладбища на восточной окраине Ферганы.

 


ХУМ

Июльское солнце, но
все еще светла
на подкове пористой дахмы
стезя твоей золы.






_________________________________________

Об авторе: ШАМШАД АБДУЛЛАЕВ

Родился в Фергане (Узбекистан). Заведовал отделом поэзии в журнале "Звезда Востока" с 1991 по 1995 гг.  Автор пяти книг стихов и двух книг прозы. Премия Андрея Белого, "Глобус" журнала "Знамя", Русская Премия, стипендия DAAD, премия Фонда Иосифа Бродского и др. Живет в Фергане.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 647
Опубликовано 08 фев 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ