* * *
Когда твоя девушка спит, то её обнимает лисёнок,
набитый крупой синтетической, точно искусственным снегом,
он так обнимает её, что бывает почти человеком,
с блаженным, как сон, выражением морды весёлой.
Когда твоя девушка спит, то её обнимает лисёнок,
он глаз не сомкнёт, он таращится в темный простенок,
он помнит забытое ею из утренников и сценок,
он кашей детсадовской пахнет тревожно спросонок.
Когда бы он мог, она ела одни шоколадки,
солёная хрунка, зелёнкой набухшая ватка,
и ты никогда бы не сделал ей больно и сладко,
не больно – не больно, не сладко – не сладко – не сладко.
* * *
Живут на угоре два брата,
живут — ничего не надо.
От одной матери,
да от разных отцов,
каждый — в чужого отца лицом:
младший — красавец, старший — бугай,
один — светленький, другой — тёмненький,
одного мать назвала Николай,
а второго — Николенька.
Поднесла паспортистке, чтобы не кричала,
так, как каждому из отцов обещала.
Месяц светит над трубой и трубой,
дом у них — добротный, красивый,
у Николеньки — забор голубой,
а у Николая — синий.
На чужое добро не зарятся,
да и проку-то в чужом-то в нём,
у Николеньки — жена красавица,
ну, а Николай — бобылём.
Вот выходят они на собачий лай,
каждый от своей браги пьян:
– Ну, здорово тебе, брат Николай!
– И тебе не кашлять, Колян!
Так и окрестила их мать,
ничего про святцы не зная,
не из чего тут выбирать —
сам заступник за тебя выбирает!
А сейчас — повяжет платок,
и дрожит — травинка суха —
вспомнит: в середу и в пяток
ни один не пил молока!
Старый фельдшер — дух упокой,
в бородёнку блеял: «Свят-свят»,
и махнул на девку рукой:
«В пост твои младенцы дурят».
И младенцы выросли, вот,
провожать её к праотцам:
Николай стоит у ворот,
и Николенька — у крыльца.
* * *
Стоит — рукав замызганный — и радостное пьёт,
Махнёт рукой, и брызгают ватаги воробьев,
Бежит, на солнце светится — сквозь ранец, сквозь пальто.
— Тепло ли тебе, девица? — Тепло-тепло-тепло!
Всё рытвина, колдобина, ну а она — плывёт,
Несёт, как груз диковинный, беременный живот,
Вся белая и мягкая, вся — птичье молоко.
— Не тяжело ли, бабонька? — Легко-легко-легко!
Стоит, едва не падает, себя среди дерев,
Как старенькую яблоню, клюкою подперев.
Жизнь длинная исхожена — чуть-чуть, ещё чуть-чуть.
— Ну, одуванчик божий мой? — Лечу-лечу-лечу!
* * *
Спит твой Дубровский — стекло запотело,
Душно топили, а в щели сквозит,
Точно пустое безногое тело,
За балдахином шинелька висит.
Спит твой Дубровский — щека на перине,
Некому чаю с вареньем спросить,
На неуместном таком балдахине
Мечутся тени — зачем же он спит?
Ходики тренькают, дверка комода
Скрипнет, колышется наш балдахин,
Девка дебелая, точно колода,
Шепчет и шепчет гундосо за ним.
Где тут чего-нибудь вспомнить, проснувшись?
Полог качнется, просядет кровать,
Машенька, Машенька, только веснушки
Не позволяй никому целовать!
* * *
Хорошо да сладко спати, не бояся мертвых,
в старом бабкином халате на грудях протертом.
Никого не узнавати, точно знать, наверно,
в новом матушкином платье, что твоя царевна.
В одеяльце тонкой байки спать да спать укрывшись,
в тятькиной линялой майке с лопнувшей подмышкой.
Хорошо да сладко спати, знать, что смерти нету,
пусть толпятся у кровати, согревают светом.
Но они кровать качают, одеялку тянут,
свет рассветный излучают, ждут, когда я встану.
Встану-встану, дорогие, наведу порядок —
прополоть приду могилок сумрачные грядки.
Вы теперь опять далече, оттого тиха я,
улыбнусь лишь, как замечу, бабочку, жука ли.
* * *
1. Сестрица Алёнушка:
бестолковый мой братец – шевроле лачетти, золотой вихор –
по каким гастролям ты нынче и сыт и пьян?
помнишь косы мои – всегда на прямой пробор?
помнишь дом-колодец, школьный двор, бурьян?
непослушный мой братец, о, как я тебя ждала:
никаких продлёнок, а за руку и – домой,
пацанов, которые пьют всегда из горла,
за пять вёрст обходили мы с тобой стороной.
а теперь на дне своих оркестровых ям
чьих хрустальных туфель ты ищешь, скажи, следы?
что за страсть такая в тебе к золотым кудрям,
что на жажду эту не напастись воды?
оттого ты всякую гадость и тащишь в рот,
оттого и льёт из тебя этот чёртов свет,
оттого и дудка твоя так прекрасно поёт,
ой, прости, кларнет.
2. Братец Иванушка:
Разве я сторож, скажи мне, моей сестре?
Да где угодно – мотается по стране!
Дива, модель, красота в золотой облатке,
Видишь лицо её вон на той шоколадке?
Пальцы мои всё ещё сладки.
Да, у меня по карманам игральные кости,
Да, невозможно нам вместе и плохо врозь нам,
Да, путешествую я налегке:
С марихуаною в спичечном коробке.
С дудочкой на языке.
Этот концертный кофр кое-где прожжён.
Каждый, любой, всё равно – мне теперь дирижёр,
Каждый, любой из меня извлекает стон,
А во втором коробке – майский жук погребён.
И да простится ей он.
* * *
Допустим, маленькая я, как ты, допустим,
мелькают спицы, крутятся педали,
и всё-таки – тебя нашли в капусте,
ну а меня в каком цветке сорвали?
Большого, непутёвого ребёнка,
вертящего огромной головой,
в каком, скажи, из сахарных и тонких,
из тех, что распускаются зимой
на мёрзлом огороде бабы Вали,
где неба лоскуток и тот поблёк?
Какие птицы мимо пролетали
и обломили тонкий стебелёк?
Кого из ваших, найденных в капусте,
не грызла поедом убийственная зависть
к тому, что – здесь немножечко пропустим,
и что меня принёс, конечно, аист.
К тому, что папка мой по снегу едет,
и след колёс так на снегу отчётлив,
на «Аисте» – складном велосипеде –
с победным воплем радостным «Девчонка!»
_________________________________________
Об авторе:
НАТА СУЧКОВА
Родилась в Вологде. Закончила вологодский филиал МГЮА (1998) и Литературный институт им. А.М. Горького (2006).
Публиковалась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Волга», «Дети Ра», «Новая юность», в альманахе «Илья», многих других сборниках и антологиях.
Автор книг стихотворений «Лирический герой» (М., Воймега, 2010) и «Деревенская проза» (М., Воймега, 2011).
Лауреат Международного Волошинского литературного конкурса (2010), премии «Московский счет» (2011 – за дебютный сборник и 2012 – специальная премия), Специальной Премии СРП в рамках Международной Волошинской премии 2012 года, Бунинской премии (малая).
скачать dle 12.1