Юрий Гудумак. ПО ПОВОДУ ОКРАИННЫХ ТЕРРИТОРИЙ

 


ПО ПОВОДУ ОКРАИННЫХ ТЕРРИТОРИЙ

По поводу всех тех окраинных территорий,
чьи доподлинные размеры до сих пор вызывают споры,
смотрите предыдущую редакцию Отчетов о путешествии,
предпринятом Яблонцем
на собственные скудные средства
в глубь страны в начале прошлого века,
многие фрагменты которой
опущены в данном томе.

Говоря о месяце хорошей погоды,
когда опадают листья, когда вяленое
(сушенное на ветру)
виноградное мясо доклевывает
последняя (припозднившаяся) плодоядная птица,
а от спекшегося осиного меда пьянеет
последняя мигрирующая бабочка,
когда от обильной росы
отлогости травянистых возвышенностей
представляют собой – лучше не скажешь –
сплошное голуботравье
(потому-то небо кажется голубым!),
и когда, наконец, появляющиеся в воздухе кристаллы льда
образуют в рассветном небе загадочные гало,
а потом, когда развиднеется,
оно превращается в мелко моросящее сито,
Яблонец особо отмечает
связь этих явлений временного плана,
переходящего мало-помалу
в пространственный модус.

Для определения границ последнего
потребовалось бы наитщательнейшее исследование,
растянутое на годы или даже десятилетия.
Читая описания, оставленные нам Яблонцем,
нельзя не изумиться, к примеру,
чертам сходства между местностью,
в которую он пришел, продолжая свое путешествие,
и Яблоной. Обе
характеризуются географическим рассредоточением
на стыке времен года и, как следствие,
размытостью очертаний.
Четыре времени года
попеременно отвоевывают территорию друг у друга –
неумолимо долго, почти незримо,
не без чешуйчатых наслоений,
о чем в Отчетах о путешествии сказано
(т. I, с. 105), что в подобных глухих краях
пространственный враг – он же враг временной.
Так пронизывающий (пробирающий до кости)
северо-восточный ветер
день за днем мастерит себе из камышины флейту,
на которой играет, торжествуя победу.
Так приходит февраль – холодный и влажный,
как старик.

Лишь потом,
в разопрелом апреле,
отдаленная песнь блюющих лягушек
оплакивает зимние смерти.

Дрозд*, глашатай лета
(*Дроздовая медоязычная птица,
поющая «на своей латыни»), слывет отшельником.
Предстающая взору одна из пространнейших
ложбинообразных долин усеяна болотами,
пустырями, заброшенными землями, на которых селятся
огромные, в полтора человеческих роста,
болиголовы, отравляющие воздух,
да солончаковые, будто снежная глазурь, лишаи;
среди злаковых и осоковых –
различные виды тысячелистников и репья,
кустики чабреца, как пахучие муравейнички,
цветущий, как зелье, цикорий.
Пора, когда бездождье и засуха
выпаривают из трав осеннюю новую горечь.
«Лето есть не что иное, как переименованная зима», –
комментирует второпях Яблонец. Но, возможно,
речь идет о плохо поддающемся проверке впечатлении.

Яблонец слышал,
что если спуститься из верховьев вниз по ручью,
называемому малочисленным тамошним населением Шовец
(вместе с десятком притоков
ручей образует систему швов,
глубоко рассекающих местность),
то можно прийти к громадному кругловерхому холму,
подпирающему древний илистый водоем
с болотистыми берегами.
Этот древний илистый водоем
напоминает по форме полуувядший трилистник,
большая ось которого тянется с востока на запад
на четверть мили.
Также он слышал,
что, когда ручей, напоив, сцеживает его,
трилистник, усыхая, кажется вдруг желтеющим
и его изменившийся цвет
легко принять за осеннюю окраску.
Однако проверить данные сведения лично
он не имел возможности. (См.:
Отчеты экспедиции Яблонца,
т. II, с. 14).

Мы можем только гадать,
что в точности кроется за этим вынужденным
обстоятельством, за этой досадной оказией.

Но тем более неизвестно,
прожил бы он или нет более долгую жизнь,
чем та, что была ему уготована,
не произойди все
именно таким образом.

 


ЛАНДШАФТ СОРОДИЧА

По расспросным сведениям,
даже самая глубокая осень
(зима, весна, лето...) не может сделать эту часть округи
еще более глухой, а самая унылая зима
(весна, лето, осень...) –
еще печальнее.

Яблонец лишь коротко упоминает
о вторичном посещении им верховьев Устья.
Повторить запись, в этом смысле, можно было бы,
лишь скопировав линию маршрута.
На карте ее пришлось бы передать
сложной путаной кривой –
извивающейся, меняющей направление,
прерывающейся, пересекающей саму себя,
возвращающейся назад.

Сводя все то,
что нам известно
из первоначальной записи,
нельзя не прийти к тому заключению,
что и то немногое, что дошло до нас,
не получило еще соответствующей разработки.
Местность эта, во времена Яблонца
едва заметная из близлежащих окрестностей,
по истечении жизни принимает грандиозные размеры
и представляет собой ландшафт сородича –
огромную ненаселенную область.
При перенесении съемки на чистый планшет
каждая из засечек пути буссолью
сопровождалась бы таким количеством
топографических объектов, боковых ориентиров
и т. д. и т. п., что для их передачи, сегодня,
не хватило бы названий.

Открывающаяся впереди,
точнее – на расстоянии,
лишь при вступлении в долину Устья с юга,
оттуда она видна как волнистое всхолмье,
теряющееся в мутной атмосфере
далекого горизонта.
В действительности –
среди жухнущей осенними красками пестролистой зелени,
в то время как еще дальше кончается
и последняя.

 


ПРОСТРАНСТВО КАК ПРИЗРАК

«Не человек, а призрак».
Кто это? Мертворожденный младенец? Самоубийца?
Или просто-напросто отсутствие нас в ландшафте? –
весьма недурной из себя призрак,
как сказали бы мы теперь.
Единственное из чудовищ,
которое не лишено будущего, поскольку оно,
это чудовище, изоморфно ландшафту
и потому прекрасно.

Не самоубийца ли он,
тот, кто отважился здесь остаться?
И кто знает, не его ли это обыкновение
изменять свой облик сообразно тому,
как изменяются, чередуясь,
зима и лето, весна и осень...
и чередуются, взаимоуподобляясь?
Как странная практика
то появляться, то исчезать.

Но дело обстоит даже не так.
Например, страницей далее сказано:
«Пустынный край,
где не встретишь ни единого признака,
указывающего на то, что некогда здесь жили люди.
Ни, тем более, – призрака».

 


ОСЕННЕЕ ПРЕБЫВАНИЕ В ГАСЛАМЕ

Из того, чтобы обездвижить
концепты Яблонца вне их синтаксиса,
который мы склонны называть топографическим,
вовсе не следует, что мы непременно
получим карту.
Напротив того,
добытый картографический материал
оказывается настолько скромным
в сравнении с протяжением пройденного пути,
что это еще раз доказывает Гумбольдтово
«вид беспредельного пространства
носит в каждой местности
особый характер».

Путешествие в Гаслам,
которым надеялся Яблонец
поправить свое здоровье,
ему не помогло.
Путевой маршрут из Гыртопов
в окрестности Пидметского озера
и потом – вдоль Ручья, текущего к западу,
и едва ли в надежде на то,
что сия окольная исцелит и нас,
установлен нами,
так сказать, физически.
Вероятно, отсюда Яблонец должен был повернуть
несколько юго-западнее, в направлении старых
полуразрушенных овечьих загонов,
куда, как явствует из его столистого I тома,
он ходил не единожды. Тогда бы
его нынешние картографические съемки
сомкнулись с прежними.

Но дальше он не пошел.
Хотя открывавшиеся его взору дали,
которые вот-вот обратятся в инистое безлюдье,
манили осенними травами,
а припозднившаяся цикада
распевала обыкновенную свою
голосистую песнь.

В каком-то смысле
вид беспредельного пространства,
и уже потому, что подвижные координаты его
пересекаются в нас самих,
он же и полагает предел
прекрасному зрелищу –
так, замерев от восторга, мы забываем,
что рассчитывали увидеть совсем иное.
При всем при том, что приходим в Гаслам
приблизительно в ту же осеннюю пору
и даже позже, чем он тогда.

Но не иначе,
если не так,
мы предоставляем себе,
разделившись с Яблонцем хотя бы и в этом месте,
описать оставленное им для другого, как говорит он –
счастливого, времени
и восполнить, но тщетно,
чувствительный пробел
в нашей с ним картографии.

Не так, конечно, в его,
как в нашей.


 

ТИПОГРАФИЧЕСКИ / ТОПОГРАФИЧЕСКИ

Две последние страницы тома –
вклеенный лист, на котором сине-зелеными чернилами,
крупно, почти печатной антиквой,
дается текст под заглавием
Книга-чертеж о луге, озерной излучине и ручье,
обрывающийся на фронтисписе.
Некоторые особенности стиля
и характер отсылок, не говоря – почерк,
как и не свойственный письму автора
жестко заданный формат,
не позволяют отнести его
к аутентичным текстам Яблонца.
Несомненно, это позднейшая приписка.

В соответствии со всем корпусом
Отчетов экспедиции Яблонца,
приводя этот фрагмент
в качестве дополнительной сноски,
мы лишь сочли целесообразным, учитывая заглавие,
а также то обстоятельство, что никакого чертежа, карты
или чего-то похожего на карту
не прилагается,
типографически / топографически
разбить текст на стихи.

 


КНИГА-ЧЕРТЕЖ О ЛУГЕ, ОЗЕРНОЙ ИЗЛУЧИНЕ И РУЧЬЕ

Существует ли еще
Молдавия Яблоной взлелеянных мест,
мистическая околдованность ее невероятными размерами,
позволявшими двигаться вперед, не покидая ее,
месяцы или годы?
Мне, завзятому путешественнику,
подошло бы тогда говорить о каком-нибудь (никаком)
календаре расстояний:
с каждым днем расстояния увеличивались
и становились такими, что любой переход –
от Градины до Караниды, от Караниды до Жии –
равносилен был точечному существованию
или, лучше сказать, искусству движения
неподвижного.

Не иначе, если не так,
теперь ему – этому неподвижному –
сопутствуют являющие лучший пример, как не оцепенеть,
лишайники-камнежители
на исхлестанной всеми ветрами щеке
и, по той же причине, – колтун в волосах;
продетая в мочку уха конопляночья косточка
(золотая пчела-медуница) сопутствует ему,
как может вообще сопутствовать чему-либо
окаменелый моллюск.
«Календарь расстояний», причудливое соединение,
смахивающее скорее на бред, чем на морок, –
теперь я вижу, – следует толковать
единственным сходным образом:
как то, что само расстояние
превращает его в гипотетического мертвеца,
населяющего наш календарь.

Так бы это и выглядело:
как древний обычай хоронить мертвецов стоя –
лицом к вражеской земле.
Одежды разорваны, сандалии истоптаны,
копье истыкано (оно стало посохом),
но цепкий невидящий взгляд целится
в сонную артерию преследующего его врага,
идентифицируемого с северо-восточным ветром.

Новоизобретенный страж
или сам по себе граница, кто он – мертвый или живой?
Или просто-напросто пространственный фактор,
где жизнь и смерть, отделенные друг от друга
нормальной протяженностью луга,
озерной излучины, ручейка,
продолжительностью увядания любки,
парадоксальным образом сближены,
как в голове рябчика?

Географически это можно представить как смещение
некоей простой топографической конфигурации
и наложение ее на другую,
становящуюся инверсией первой –
местностью, вывернутой наизнанку,
миром наоборот;
квантовомеханически –
как суперпозицию состояний, которую иллюстрирует
небезызвестный кот Шредингера –
полудохлый-полуживой;
поэтически –
как отзвук прокладывающего себе дорогу ветра,
похожий на ономатопею, передающую
стук костей.

От этого некуда деться.
Если только не признать,
что смерть находится в нем с точки зрения жизни,
пребывающей вне его. Что отнюдь не выглядит спорным,
если смерть равняется расстоянию,
соответствующему масштабу
его отсутствия.

Очевидно, расстояние это
казалось ему той же величины.
И это не только не исключало другого,
но лишь им одним и оправдывалось:
в любой момент расстояние это можно было измерить
с помощью метки, вытатуированной на предплечье, –
незамкнутой времениподобной линии
в виде продольной насечки,
пропитанной соком бузины.

Теперь насечка
превращалась в сопровождающий его атрибут
в той мере, в какой сам он превращался в зыбкую дымку.
Иногда эта двусложная графическая система,
безымянная и без точной даты,
напоминает фрагмент карты,
дублирующий очертания
уже упомянутой местности.

Никто,
никто не решится приблизиться к нему,
смерть которого я обычно оплакиваю,
читая эту книгу-чертеж...
...за ручьем – страна облаков, 
для тебя – туманов, которую надлежит пройти, 
прежде чем примкнуть 
к состарившейся зиме.







_________________________________________

Об авторе: ЮРИЙ ГУДУМАК 

Родился в селе Яблона Глодянского района Молдавии. Окончил геолого-географический факультет Одесского университета, работал в Институте экологии и географии Академии наук Молдавии. Публиковался в литературных изданиях «Лиterraтура», «TextOnly», «Цирк «Олимп» +TV», «L5», «Воздух», «Полутона», «Волга», «Новая Юность», «Новый Берег», «Дети Ра», «Зинзивер», «Зарубежные записки» и др. Автор поэтических книг «Метафизические гимны» (1995), «Принцип пейзажа. Пролегомены» (1997), «Почтамтская кругосветка вспугнутой бабочки» (1999), «Дельфиниумы, анемоны и т. д.» (2004), «Песнь чибиса» (2008), «Разновидность солнца» (2012), «Дифирамб весне (bis)» (2017) . Лауреат премии Союза писателей Молдовы (2012). Стихи переводились на английский и румынский языки.скачать dle 12.1