* * *
Время, когда у Земли появляется край,
потому что теперь она плоская,
из надутого шара выходит объем иллюзий,
их отработанный газ струится
через отверстия земноводного тела,
что говорилось – всасывалось в подкорку,
теперь – из ушей,
переполнилась лабораторная колба,
голова, замурованная в паранджу асфальтов,
одна голова, остальное внутри,
двигатель внутреннего сгорания, и мы его корм.
Неразборчивый аромат углекислых духов,
шарики шлака – шмели - опыляют гортензии пылью
и они становятся гипертензиями,
растения не растут, а выходят и входят
обратно в голову, пар изо рта, искры из глаз,
магма из носа, вулкана, перенапряженья,
ороговевшие горы немного крошатся,
на плоской, исхоженной, выставочной Земле,
кто как умел, так и сдал свою экспозицию,
скоро оценят, а мы
встроимся пикселем на фотографии,
в целом нарядной, местами отвратной, от врат,
через которые явится экзаменатор.
* * *
Когда мир перестает быть волшебным,
он превращается в надо, нельзя и зачем.
Я делаю надо.
Заполняю, подписываю, оплачиваю.
Поливаю растения,
но они, подлецы, желтеют,
прям помирают,
ненавидят зиму, хоть и живут в тепле.
Посуда, кажется, никогда не кончится,
но я ее мою и домываю.
Все продвигается,
желтея, краснея, коричневея
на ходу - ржавеющий механизм,
тормозящий и тормошащий время.
Зачем-зачем, нельзя не крутить педали.
Так говорят в неволшебном,
где мозг качает из прошлых жизней
страшный и сладкий сон.
* * *
На море лодка, в лодке я,
и парус ветер собирает,
моя привычная земля,
как тонкий месяц в небе – с краю.
Я в космосе, и он – вода,
ходить по ней умеет яхта,
над нею лампочка – звезда,
а в ней – все та же я, от страха
забившаяся в темный трюм,
у яхты крен, «так это ж ветер», -
небрежно капитан, мой ум
тогда уже сорвался с петель,
и лег трагически на дно,
надев спасательный жилетик,
и было в нем лежать смешно,
как будто я одна на свете.
И наконец-то суша, твердь
волшебного разнообразья,
и крена нет, ну обалдеть,
как просто счастье, я на базе:
«Прием, рыбешки-плавунцы,
я вас сегодня съем на ужин,
Титаник вон отдал концы,
а я уже стою на суше».
Наш капитан концы отдал
в хорошем, самом лучшем смысле.
Земля. Каштан или платан.
Камелий брызг, сирени бисер.
Мне в море берег лучший друг
Плыву – рассматриваю пляжи.
Волн перепад и перестук
или оскал, коль море в раже,
я наблюдать люблю с террас,
где кормят теми, кто бы мною
поужинал, когда на нас
упал бы ветер с перепою.
Мир – смесь опасностей, но те,
с которыми кукуешь вместе,
их держишь вроде бы в узде,
они – в ряду стихийных бедствий.
Вдруг в город (здесь мой ареал)
приходит смерч, рождая ярость,
и крен был мал, и парус вял,
казалось бы, но лишь казалось.
* * *
Царь Ни кола ни двора Второй
не услышал лязг и не слушал вой
по цехам, на фронте и под землей.
У него под контролем земля-земля,
он Император всея-всея,
за него… И всё оказалось зря.
ЧИКАТИЛОВ первый раз было очень страшно.
Тщательность, легенда на случай, если.
Смотреться в зеркало,
отрабатывать непринужденный вид.
Наивный, бравый, солидный, но и обычный,
мрачнеть и смеяться, казаться искренним.
Труп нашли. Обвинили другого. Выдох.
Дал себе слово больше не убивать.
Проститутки. Платить. Не убивать, табу.
Второй раз случился нескоро – забылся, убил.
Не убивать невозможно. Третий раз проскочило,
значит, не стоит бояться. Пятый, двадцатый –
попался. Но выкрутился, отпустили.
Он умнее сыщиков, и жены, и всех-всех на свете.
Он же служил в погранвойсках КГБ,
в советских войсках в Германии,
писал статьи о патриотическом воспитании молодежи.
Он подкован, и судьба на его стороне:
дураки даже анализы крови и спермы
делают так же, как Жигули.
Все получается у него одного,
единственного в этой стране.
Из партии все же выгнали.
Не беда. Сороковое, шестидесятое.
И только вышел из леса – милиционер.
На грибника, говорит, не похож.
Отпустил, но вскоре лесник обнаружил труп.
Сопоставили, начали слежку. Взяли на страте.
Увлекал не простую – юбилейную - жертву в лес.
Или сбился со счета?
Чикатило спокоен – он их снова переиграет.
У них, как обычно, нет доказательств.
Но тут пришел психиатр.
У всех же есть слабое место. Уязвимость.
Незащищенное соединение.
Ахиллесова пятка в мозгу.
Он признался во всем, чем гордился.
Гордость, которую вынужден был отрицать,
много лет – отрицать, отрицать,
много лет одиночества, с натянутой маской.
Парадный портрет. Неоцененный истинный Чикатило.
Был директором школы, учителем русской литературы.
Про него понимали - педофил, но за руку не поймаешь.
Уволился тихо - знал, они знают, за что.
В тюрьме он готовился к долгой здоровой жизни:
физкультура и спорт, овсяная каша и витамины.
Думал: власть убивает больше, я тоже – власть.
Мы понимаем друг друга.
Письма писал уже не генсеку, а президенту,
власть регулярно меняет имя, и гномы верят:
это другой, неведомый Чикатило.
«Служил беззаветно родине», - написал он,
работал на благо…, помилованья достоин».
Расстреляли. Пулей в затылок.
Сын назвал его именем сына, гордился,
ведь отец не попался ни разу,
сам признался, а мог и не признаваться.
Но фамилию поменяли все Чикатилы.
Списком имен, проклятых навсегда,
перегружена память.
Для психиатров может и не остаться места.
УКОЛ ЗОНТИЧНЫХПринудительное выселение лепестковых,
теперь здесь живет Борщевик.
Земля пробита его корнями как пулями.
В саду он садист с жалобным именем Сныть,
гортензии с розами встали на цыпочки
и покинули родину в пластиковых горшках.
Цвета исчезли, остался один зеленый.
Борщевик расправился с тем, что мы называем культурой.
Лилии Марлен, гортензии Фантом,
розы Акрополис и Леонардо да Винчи -
только названья цветов все рассказали б о нас.
Над столпами природы, деревьями, работает плющ.
Он их чуть позже прикончит и покончит с собой,
потому что он паразит.
И Борщевик (по паспорту – Гераклеум)
как некогда папоротник, загустит пространство,
жить в нем смогут только тираннозавры.
ГАДЫМедуза-прозрачное пузо,
живущая в теплых морях,
нет проку тебе от укуса,
а мне – неприятность и страх.
Дрянная акула, я съела
однажды в Египте тебя,
невкусное серое тело,
ты тоже нас ешь, не любя.
Люблю осьминога, как роза
раскрыт он, как чуткий радар,
но он же и спрут, ностра коза,
повсюду его аватар.
Вьюн - родственник спрута на суше,
душитель в объятьях и гад,
зеленые щупальца хуже,
шипы в них и всяческий яд.
Акулы села – это волки,
всё серое в серые дни,
а город в медузах – осколки
летают по небу одни.
Был город, а стали руины,
всё гады однажды снесли,
кто были они – бабуины?
Кто б ни был, они не ушли.
* * *
Стало всё поджимать,
же - мать.
Время текло по сосудам вперед,
но они истончились,
дыры-двери открылись,
перекись – йод,
чтобы время не подхватило былых инфекций,
а оно все бежит, убегает назад,
как болевшие бешенством немцы,
как советский ад - яд
проникает туманом в раны.
Все друг другу экраны,
экранизация глобуса,
глобализация.
Сжался, сморщился шар голубой,
чтоб расправиться – бой,
бой курантов и тел,
Ной - не ной,
очередной передел.
СЛЕПЕНЬ
Шприц насекомо вколол каплю яда неподалеку от глаза,
мне теперь кажется, глаз - пламя оплывшей свечи.
Антигистамины медленно растворяют
жидкий воск под обивкой кожи,
куда он утек? Получается, в никуда.
Веки, срок годности - век, возмутились, воспухли.
Оседая на место, на черепной каркас,
уподобили глаз мой птенцу, высунувшемуся из гнезда.
Вокруг - наставшее будущее, лето слепней,
вслепую слепящих, потому так и названных.
_________________________________________
Об авторе:
ТАТЬЯНА ЩЕРБИНАРодилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Работала в НИИ культуры, позже журналистом. В 80-е гг. принадлежала к неофициальной культуре, в 90-е жила и работала в Германии и во Франции, в настоящее время живёт в Москве. Создатель и главный редактор журнала «Эстет» (1996). Публиковалась в самиздате, первая книга стихов вышла в 1991 г. Книги с её стихами переведены и изданы во Франции, Канаде, Великобритании, США, Новой Зеландии. Переводила современных французских поэтов, составила авторскую антологию «Современная французская поэзия».
Библиография:0—0 (Ноль Ноль): [Стихи]. — М.: ЛИА Р.Элинина, 1991.
Жизнь без. — М.: Библиотека журнала «Золотой век», 1997.
Диалоги с ангелом. — М.: ЛИА Руслана Элинина, 1999.
Книга о плюсе и минусе, хвостатом времени… — Тверь: Колонна, 2001.
Прозрачный мир: Стихи. — М.: ЛИА Р.Элинина, 2002.
Лазурная скрижаль: Эссе. — М.: ОГИ, 2003.
Побег смысла: Избранные стихи. 1979—2008. / Сост. Д. Кузьмин. — М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008.
Запас прочности: Роман. — М.: ОГИ, 2006.
Исповедь шпиона: Эссе, роман. — М.: Наука, 2007. (Серия «Русский Гулливер»)
Франция. Магический шестиугольник: Эссе, очерки, стихи. — М.: Зебра Е; АСТ, 2007.
Они утонули: Стихи, эссе, диалоги. — М.: ИД «Юность», 2009.
Размножение личности: Роман. — М.: Новое литературное обозрение, 2010.
Крокозябры: Роман, повесть, рассказы. — М.: Астрель, 2011.
Цветные решетки. Стихи. М.: Барбарис, 2018.
скачать dle 12.1
