* * *
Одинокое дерево, спящая чёрная цапля,
над оплавленным настом увечную шею склоняет,
и дыхание двигает воздуха белые камни
перед входом в пещеру.
Ибо сказано: цапля взлетит и рассыплется камень.
Дай нам срок – мы построим ковчег или, может быть, лодку
и на воду опустим, догоним гонцов, Розенкранца,
Гильденстерна, Харона.
Напоим их водой, первослёзным берёзовым соком.
Мы догоним – на утлом плоту, на последнем излёте.
Но всё глубже зрачки, что уходят воронками в бездну.
Простыня всё белее.
Извиваясь, горят саламандры вольфрамовых ниток.
По изгибам пластмассовых трубок – вагоны молекул.
В каждой мелочи – яростный крик человечьего горя,
человечьего горя.
* * *
Дитя, сидящее взаперти,
доверчивое, как Бог,
открыло дверцу в своей груди,
спичечный коробок.
А там внутри оказался жук,
рогат и бронзовокрыл,
и он по комнате сделал круг
и прямо в окно уплыл.
И с той поры мальчик смотрит ввысь,
туда, где кружат жуки,
и вместе с ними – смешная жизнь,
отпущенная с руки.
* * *
Над старой канавой пырея густые вихры,
мои маргаритки, мои золотые шары,
ивняк серебрится над заводью, сгорблен и сед,
горячая память, глухой облепиховый свет.
О дым погребальной сирени, сиреневый дым,
Скажи мне то имя, которое было моим,
О маковый ящер, ты держишь мой голос силком
на угольном шёлке под алым своим языком.
Ни слова не слышу, сияет зрачков чернота,
В закопанных бочках в саду замерзает вода,
На этой земле, и никак меня здесь не зовут,
где травы бледнеют, и бурые пятна текут.
Верни меня, дом мой, в свои ледяные круги,
Окликни меня, звоном яблочным, громом ирги,
Своим чечевичным, горелым, пустым забытьём
насильно меня накорми на пороге своём.
* * *
Через пустырь дороги нет,
и выдох застывает слепком,
и на ночь закрывают храм.
И только бабушка и дед
насторожились там, под снегом,
прислушиваются к шагам.
Она на западном конце,
он на восточном: – Слышишь? –
Слышу. – Идёт? – По-моему, идёт.
И примороженная цепь
стучит всё жалобней и тише
и разбивается об лёд.
Ни от тюрьмы, ни от сумы
не зарекаются до срока.
Ветра дорогу замели.
– Кто ждал тебя? Да только мы
под каменным твоим порогом,
под мёрзлой коркою земли.
От чёрных берегов зимы,
мой лепесток, лети далёко
и быть по-моему вели.
ТЕНЬ И днём, и по ночам за мною ходит тень,
закутанная в ткань бескрылая ворона.
Чернеет на свету, белеет в темноте
и в снах моих становится огромной.
Когда в пустых полях качается трава,
из воздуха тайком вытягивая звуки,
колышутся её льняные рукава,
и ширятся зрачки, черны и близоруки.
И с моего плеча, как с дальнего моста,
виднеется всё то, что было изначально:
и тени белизна, и птичья немота,
и свет холодных век, и рукавов качанье.
* * *
Рыба песок колыхнёт со дна –
дрожь усмирит река,
словно навалится тишина
на плавник языка.
Каменоломка сломает слог,
и, скалу расколов,
маленький выпорхнет мотылёк
из-под осколков слов.
Верю слепому поводырю,
если вокруг темнота.
И говорю с тобой, говорю,
не разжимая рта.
* * *
Мои ли рука, колено,
твои ли плечо, щека –
пучки световых волокон
причудливо заплелись,
образовали остов, каркас, и пока, пока
он еле висит над смыслом –
он обретает смысл,
непрочный, недолговечный.
Пока он ещё живёт.
Окно набирает воздух
и совершает вдох,
и небо так беззащитно,
как шея или живот,
пока ещё Бог – не слово,
и слово – ещё не Бог.
* * *
На самом дне в глубоком котловане
я привыкала к правде забыванья.
И вот – о чудо, всё произошло.
Меня забыли раньше, чем могли бы.
сквозь это тело проплывали рыбы,
как световые пятна сквозь стекло.
Поверх меня чертили локсодромы,
летали птицы и кружились дроны,
потом была проложена лыжня.
Так я сливалась с медленным повтором,
с движением и голосом, в котором
ни слова не осталось от меня,
лишь совпаденья проступали дробно.
Но помню я, как в ужасе утробном
рвала ногтями дёрн и чернозём,
как, принимая чёрноту эвгленью,
притихшая, привыкла я к забвенью,
чтоб больше не печалиться о нём.
ИЗ ЦИКЛА «ТРУА-РИВЬЕР»
всю неделю ломала я голову:
как выживает этот маленький городок?
в нём полно ресторанов, в которые никто не ходит,
дорогих магазинов, где никто ничего не покупает.
уезжала с фестиваля и думала: что здесь не так?
а после внезапно вернулась:
вспомнила,
что забыла кое-что в своём номере.
я увидела, как скатывают газоны,
как снимают вывески, демонтируют витрины.
маленькие кафе превращаются снова
в вестибюли, квартиры, офисы.
отель снова стал больницей,
кофейня напротив – церковью:
я видела, как большой погрузчик
устанавливал на прежнее место
звонницу и шпиль.
на автовокзале столкнулась
с женщиной, представлявшей местное издательство.
а сейчас она торговала яблоками с лотка.
я купила у неё полкило.
яблоки были настоящими,
а женщина улыбнулась и сказала:
хорошо, что наконец-то всё это закончилось.
вся эта ваша
littérature.
это такой дорогой проект.
раз в году правительство оплачивает его.
литература это почти как хэллоуин,
как день благодарения.
к счастью, фестиваль прошёл,
и сейчас мне нужно продавать яблоки,
кому-то работать в прачечной,
кому-то – в адвокатской конторе.
и женщина обратилась к следующей покупательнице.
а я ждала автобуса, читала книгу,
ту самую, за которой вернулась в отель.
я прочла пятьдесят абсолютно чистых страниц,
мне осталось ещё триста,
как раз, чтобы убить время
в долгой дороге
домой.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЬГА АНИКИНА Родилась в Новосибирске. Окончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт им. А.М. Горького. Жила в Москве и Сергиевом Посаде, сейчас живёт в Санкт-Петербурге. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Стихи, проза и критические эссе опубликованы в журналах «Сибирские огни», «Новый Мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба Народов», «Новая Юность», «Волга», «Зинзивер», «Лиterraтура». Автор четырёх книг стихов и двух книг прозы. Переводила с английского, французского, итальянского и с идиша.
скачать dle 12.1
