* * *
хижины на берегу сине-зеленых холмов
крыши почти к земле зерна в одной горсти
тенью помедлит кто тот и войдет без слов
что там моя душа ты уж меня прости
нищие города беглые в облаках
ветер ветви ворон нижет на переплет
это еще не боль переведенная в страх
это скорее тот кто за тебя живет
только его качни помню скажет что жил
все пеленал простор сколько хватает глаз
Боже молись во мне медленный лист кружит
вот и не знаешь слов может в последний раз
* * *
Здесь ты вязнешь, а там тебя как бы нет.
Всё – в конверт и на почту, пока не поздно.
…там еще беседка и на просвет
много старых книг составляют листва и воздух.
Керосинная лавка – обитый жестью сарай.
Скипидар, олифа, бидоны и – очи долу.
И соседский дед, законченный дырмоляй,–
в каждой вещи дыра и во рту дыра для футбола
шумных фраз, в которых шмоляет грусть,
дребезжит посуда и двор расколот.
Вместо слез смеяться я научусь,
превращаться в ярость научит другая школа.
* * *
Монастырский ветер... Прозрачный ключ...
Из гостиницы выберешься на рассвете...
И кресты — на фоне весенних туч,
и бездомней всего старики да дети.
Если долго всматриваться в туман,
можно выбрать взглядом в овражьей длани,
как стоит игрушечный Тамерлан
за Ельцом на донышке епифани.
А забудешь как Дон долдонит «живи»,
вот тебе Потудань и дожди по кругу.
И все машут гнездами пустыри,
потому что весна — и врагу и другу.
Я люблю руины за то, что они
ближе к воздуху трудного воскресенья.
Их сквозные тени лучше поют одни
и не любят случайного приближенья.
Как весне всерьез предстоит уйти,
так руинам всерьез предстоит остаться...
В диком поле можно не знать пути.
В дикой воле можно не сомневаться.
* * *
Художник, собирающийся в даль
с мольбертом, термосом, лохматым спаниелем,
с прищуром на лесные канители,
грунтующим природную печаль,
и я, готовый сделать паспарту
его вчера задуманной картине, —
мы встретились случайно на плотине,
и вот стоим и курим в пустоту.
Над просекой блуждающий рассвет
переживает легкое сфумато,
чьи тени, как осенние опята,
незримо пожирают силуэт
прибрежных зарослей. На нас течет река.
Ее изгибы, отмели, обрывы
с утра нежны, к обеду суетливы,
а в полночь идеальны для греха.
Чуть дальше — на монашьи клобуки
похожи очертанья перелеска,
и мокрая тропинка, точно леска,
вот-вот порвется серебром реки.
А если сшить с шептанием тропы
полдневный зной внутри жужжащей твари,
то крылья сложатся, как выпад киновари
сквозь медленное зрение травы.
Болото за деревней Мотыли.
Я каждый раз боюсь спугнуть шагами
лягушку, перепрыгнувшую камень,
столетьями ползущий из земли,
избу, в которой словно не живут,
забор, готовый рухнуть с косогора,
иль жест окна, столь близкий к жесту вора,
крадущего свой собственный уют.
Художник, пристрастивший к мелочам
свой тайный дар двойного воплощенья,
чредой своих обрамленных видений
он любит «здесь» и плохо видит «там».
И то, что остается вне холста,
так долго молится, так трудно умирает,
что вряд ли что-нибудь еще спасает
решившего что значит красота.
Улиткин домик хрустнул под ногой.
Я помню, как я шел в речном тумане,
перебирая милый хлам в кармане,
не понимая, что иду домой...
Всю ночь мне снилось облако-не-я —
неявный свет, искрящийся как иней,
свет, каплями блестящий в паутине,
и умный свет ночного бытия.
Пусть музыка случайного жилья
звучала мне то строже, то темнее,
но тот художник выглядит точнее,
когда я думаю, что это тоже я,
но только не прилипший к голосам,
а так, гуляющий себе в пансионате
и улыбающийся будущей расплате
за то, что выдумал себя и здесь, и там.
скачать dle 12.1
