* * *
Закрыв глаза, изучаю жизнь в себе,
брожу внутри, в моем настоящем мраке,
где гулко, радостно и темно.
Вне жизни ругаются дворники и собаки.
И птицы все утро спорят с таксистами,
из темных комнат уводя их клиентов через окно.
* * *
Разные тропы готовит душа:
Пушкин давно улетел в США.
В сонной Германии Белка и Стрелка
лают ночами у врат Одерберга.
Все изменилось с тех сказочных дней.
В роще дубовой весна и раздолье,
кот вечерами гоняет мышей
с погранзаставы у Лукоморья.
БАТРАХОМИОМАХИЯ в античной земле с узорами
изрытой ходами-норами
мы были крутыми мышками
с короткими злыми стрижками
стрекозки ножка о ножку
заводили свои моторчики
маневрировали вертолетиками
над болотцами и дорожками
рядились они вакханками
дышали болотной гнилью
мы шли под их чудо-крыльями
легионами и фалангами
оврагами и долинами
полями лесами топями
шуршали стада мышиные
античные мышки с копьями
мы были крутыми мышками
с мохнатыми злыми ушками
в атаку неслись вприпрыжку мы
во время войны с лягушками.
ИНИСГАНИменно такой, пасмурно-океанической,
я представлял эту страну там, внутри
моих грез о счастье и халифате.
Такими я представлял города самой первой любви,
и знал, что Таня Гончарова родилась в посольстве СССР в Рабате.
Дом с освещенным желтым двором,
пять домов, где я терялся и путал тени,
за углом обшарпанный ржавый тир.
Там до полуночи старик Ясир
заряжает ружья и включает движущиеся мишени;
там все устроено просто, чтобы
легче переживать землетрясения и пожары.
Там каждое утро рейсовый автобус
пастухов увозит в каменную сахару.
* * *
Я был послан на перевоспитание в северокорейскую деревню,
в социалистическую общину, после перевоспитания
меня вернули в Пхеньян в 1997 году.
И стал я еще одним сильным одиноким мужчиной,
способным себя прокормить в аду.
* * *
Деревья из дыма стоят вдоль истоптанных пустырей,
пуговицы оторванные ждут, когда их унесет река.
Люди одеты в одежды других людей
от белого нижнего белья до черного пиджака.
Их корабль где-то погиб, растаял,
на абордаж его где-то взяла толпа.
Их лбы, их щеки, носы, глаза их
натянуты на пиратские черепа.
Люди с костями других людей,
с черепами чужими гудят в гобой.
И кажется, весь этот мир ничей,
и кажется весь этот мир чужой.
ПОПЫТКА ПУТЕШЕСТВИЯ 1.
Под надгробием-облаком ерш
выпил я, и в окне появились
эскадроны лихих стриптизерш,
паруса нафталиновой пыли.
Без бессмысленных вечных основ
только голые в потном галопе
пролетали над кладбищем снов
голосами утерянных опер.
2.
Когда-то я был размеренным и галантным,
но осенью меня посетило Большое Детство.
И я оставил унылое министерство
и присоединился к бродячим комедиантам.
Но были бездарны маршруты наши и юморески,
люди сами смеялись везде над нами,
и словно сойдя с полустертой фрески
я вернулся в тринадцатый департамент.
* * *
И с возрастом после таких безумных приключений
ты стал константой или компонентой –
прОдедушкой, то есть не пра, а про
ведь безразличное твое нутро
противилось уплате алиментов.
* * *
Я где-то ползал и с кем-то жил,
высаживался на незнакомый берег,
любил сигнал для ночных светил -
звук отстегивающихся бретелек.
Балконы, окна и магазины.
Вечер, лестницы, домовой,
гитары в черном склоняются надо мной
и голые мандолины.
* * *
Пустая комната, пыль на шторах
за шторами долгий тяжелый зной.
Я стал посредником в переговорах
между зеркалом и стеной.
Два года беседовал сам с собой.
Потом стал посредником в переговорах
между облаком и землей.
Потом стал озером на просторах
равнины. Потом зачем-то пришел домой.
* * *
Вот разберут меня когда-нибудь на части.
Мой глаз поставят на треногу,
чтоб наблюдать за странной точкой в море.
Поставят ухо также на треногу,
чтоб слушать механизм часов и фантазировать,
что ухо слышит время.
Все остальное хорошо стреножить тоже,
но я не думаю, что в этом есть особая нужда.
Ах, да... Совсем забыл про сердце.
Тренога с чашей медной для него.
Пусть соревнуется с настенными часами.
НЕБЕСНЫЕ ВОЛОНТЁРЫ Когда окажусь там, где не высоко-не низко,
буду встречать на входе души умерших,
прибывающих на автомобилях, на лошадях, пеших,
объяснять на русском, греческом и английском
их дальнейшие действия и регламент;
потом провожать их куда-то дальше, приговаривая:
"неволнуйтесьвсехорошомысвами".
* * *
возвращаюсь в теплое поле птицей черной
с большой войны, в новой короткой жизни - воля,
солнце, долгий полет и сны,
когда-то приснившиеся кому-то,
кто слеплен был из моей муки.
Теперь там разрушенные редуты
и подбитые броневики.
Там песня долгая без припева,
для птиц и призраков до зари.
Я так безумно тяжел для неба,
и слишком легок я для земли.
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСАНДР РЫТОВРодился в Москве. Окончил факультет журналистики МГИМО, защитил диссертацию по греческой внешней политике. Работает в фонде поддержки современного искусства. Стихи публиковались в журналах «Арион», «Лиterraтура», на сайтах «Полутона», «На Середине мира» и в других изданиях. Автор книг «Последнее географическое общество» (М., 1997), «Музей геометрии» (М., 2002), «Змеи и пилоты» (М., 2015). В 2013 году в переводах Александра Рытова была издана крупнейшая на сегодняшний день антология современной греческой поэзии «Балканский аккордеон», куда вошло более 300 стихотворений 55 греческих поэтов XX - XXI веков. Стихи переводились на венгерский, итальянский и греческий языки.
Фото Регины Соболевойскачать dle 12.1
